Книга чародеяний

— Сильнейшую опасность книге может причинить тот, кто её пишет, — покачал головой Берингар. — Так было решено на совете ради безопасности нашего дела. Я поясню: записи в книге делаются особым образом, и пишущий пропускает через себя определённое количество магии. Это нужно для того, чтобы книга противостояла чуждому магическому воздействию, а также уцелела сквозь века. Магии может оказаться слишком много, но человек, лишённый чувств, не ощутит этого влияния и сможет сохранить на бумаге всё, от рецепта зелий до детального описания порчи — он всего лишь сосуд, причём промежуточный. Также господин писарь будет знать больше всех: недостаточно выслушать — пока история не записана, она не имеет трети своей силы.

— Получается, рассказ госпожи Жизель…

— Верно, Лаура. Мы все помним его, но не пропускаем через своё сердце, руки и чернила. С теоретическими главами было проще: на них заклятья наложили потом. Когда господин писарь запишет историю с моих слов, когда она коснётся той самой книги, заговорённых страниц, спрятанных в правильном переплёте, тогда она обретёт силу. Тот, кто пишет такие вещи, должен их забыть: слишком много чужих воспоминаний — первый шаг к безумию.

— Что насчёт имени? — спросил Милош одновременно со Стефаном. — Это-то чем мешает?

— Советом старейшин было решено, что тот, кто принимает на себя судьбы многих, должен на время отказаться от своей собственной. Для большей безопасности книги, магии и себя самого господин писарь будет бездушным пером, которое повинуется чужому слову, — безжалостно сказал Берингар. — Один человек не в состоянии пережить столько, сколько ему предстоит записать. Одна книга не в состоянии пережить столько авторов, поэтому он будет один. Что касается магии…

— Жуть какая, — сдвинул брови Стефан. От этого жеста пенсне подпрыгнуло на носу, но мастер вовремя поймал свои стёкла. — Это всё сделано для того, чтобы он не сбежал.

— Он не может сбежать. Писарь и книга связаны дополнительным обетом.

Писарь слушал Берингара молча, если вообще слушал. Его пустой взгляд не пугал Адель, но вызывал что-то между отвращением и жалостью. С другой стороны, так даже проще: им придётся защищать не живого человека с его порывами и капризами, а какую-то… соломенную куклу.

— Сколько предосторожностей.

— Так принято, мастер. Мы не можем рисковать.

Все помолчали, переваривая новости. Писарь равнодушно поглядел на каждого, ничего не сказал — конечно же — и перевёл взгляд на напольные часы.

— Только честно, — Милош смотрел на Берингара. — На тебе тоже какая-то дрянь, да? Обет, клятва, долгосрочная порча?

— Нет, — ответил Берингар, не меняясь в лице. Рядом с таким же худым писарем его такой же неподвижный взгляд казался таким же невыразительным, и вообще — как две капли воды похожи; остальные не выдержали и прыснули в кулак.

— Ах, как странно, — пробормотал Милош и отстал. Вот ему за такие фразочки ничего не было, злобно подумала Адель и заставила себя дышать медленно и ровно. — Нет, постойте. Почему тогда вы… почему господин писарь вообще вышел из дома? Своя воля у него всё-таки имеется?

— Прошу простить, — подал голос Стефан, — это я виноват. Не знал ваших тонкостей… предложил ему пройтись, а он взял и пошёл.

— Поэтому он нуждается в нашем наблюдении, — подытожил Берингар и кивнул с уважением писарю. Писарь не откликнулся никак — был занят своим небытием. Адель была готова признать, что это жутко и бесчеловечно, хоть её лично судьба незнакомого господина волновала мало. То, на какие меры маги готовы пойти ради сохранения магии, пугало… и, вместе с обнаруженным преследователем, заставляло воспринимать миссию всерьёз. Хорошо, что это временные меры, но кто знает, что будет с писарем и с ними, когда миссия кончится?

***

Ближе к ночи, когда гости отдохнули, а часовщик закончил работу, все вновь собрались в малой гостиной. Не отдыхали разве что Берингар с писарем — история Жизель писалась под диктовку, Адель слышала это через тонкие стены дома. Вялое подобие интереса понукало её сходить и посмотреть, как это всё-таки происходит, однако она не могла: умаявшийся братец задремал на её плече, и Адель не собиралась его оставлять ни за какие книжки мира. Напротив прикорнула Лаура подозрительно близко к Милошу; чешский стрелок не спал, только делал вид, и почему-то Адель казалось, что он этой близости не рад.

Мастер Стефан позвал их, чтобы показать часовую магию. На этот раз неутомимый — усталости его тоже лишили? — писарь сидел с пером наготове: рядом с ним стояла чернильница, наполненная как будто кровью, перед глазами лежала распахнутая книга, заполненная разве что на треть. На вид ничего необычного в книге не было, но Адель при взгляде на неё пробила дрожь, и она удивилась тому, сколько чар уже пропитало эти страницы. Одних охранных не менее десятка — от сглаза, от порчи, от кражи… вдобавок — заколдованный по самую душу писарь. Нет, если их в самом деле преследуют, а это так, меры совершенно не кажутся нелепыми. Что же там ещё? Вот ощущается заклятье, похожее на то, каким она пыталась спрятать куклу в кустах… Вот что-то, напоминающее Армана. Метаморфозы? Ну конечно! Если книга раньше времени попадёт в руки обычного человека, тот увидит… обычную книгу. И вряд ли прочтёт, что там написано на самом деле.

Половину из этих фактов Адель поняла сама, вторую половину ей поведал Берингар, заметив интерес юной ведьмы к книге. Следопыт выглядел уставшим, но на его речи это никак не отразилось. Адель выслушала больше из личного интереса, чем из уважения, хотя брат должен был оценить, что она держится вежливо… Брат оценил. Улыбнулся, глядя на них, во всяком случае.

— Господа, дамы, — вышел из-за шторы мастер Стефан. Он сиял, как начищенный циферблат. — Сейчас я покажу вам, как это работает. Часовая магия считается бесполезной, но это не так! Историки, не чурающиеся колдовства, часто пользуются нашей помощью: только так можно установить истину и понять, что было на самом деле. Мои часы покажут независимое прошлое таким, какое оно есть.

Не став вдаваться в подробности («Это надо видеть, а не слышать!»), мастер опустился на колени перед напольными часами — не такими пышными, как незаконченная работа неизвестного Констана — и принялся проворачивать стрелки назад. Под главным циферблатом Адель увидела встроенную полоску календаря, на котором Стефан вручную выставил нужную дату: 30 мая 1431 года.

Прежде чем Адель вспомнила, что произошло в тот день и час, стрелки по велению Стефана закрутились с бешеной скоростью и исчезли, растворившись в собственной быстроте. На самом деле они оставались там, но исчезли из вида, как спицы в колесе. Загипнотизированная зрелищем, как и все, Адель подалась вперёд, чтобы лучше видеть ровный молочный круг циферблата, на котором осталась лишь тень от непрестанно движущихся стрелок. Началось! На круге, как в зачарованном зеркале, проступило пламя пожара. Это костёр… Костёр, и на нём — девушка. Это лицо изображалось много раз и каждый раз иначе, но его узнали все.

— Проклятое пламя, — выдохнула Лаура, как будто напоминая всем, что это выражение пошло от костров инквизиции. — Это же…

— Жанна была отменной прорицательницей, — заметил мастер Стефан. Он явно бывал в этом эпизоде прошлого не раз. — Я так и не понял одного — знала ли она сама об этом или верила в божественное откровение?

Мнения разделились: нет, она знала, или — о нет, она верила. Адель не участвовала в разговоре, слишком впечатлённая зрелищем казни. Казни… Они посмотрели ещё несколько подобных сцен: Карл Восьмой подписывает эдикт против чародеев; кальвинисты лютуют, требуя полной отмены суда; сожжённые женщины в Германии, сожжённые мужчины во Франции… Календарь неумолимо приближался к восемнадцатому веку. Стефан словно выбирал самые красочные события и даты. Он не наслаждался жестокостью, вовсе нет — хмурил брови и ворчал, пытался что-то понять… может, он и не планировал этого, но у Адель перехватило горло, когда она увидела Анну Марию Швегелин. Она знала эту историю от мамы: немецкую колдунью-горничную обезглавили за несколько лет до прабабки. Если б не Анна Гёльди, последней ведьмой до сих пор считали эту Анну.