Королевы и монстры. Шах

Целую ее, когда кончаю, и запускаю язык в самое горло. Мои руки стискивают ее задницу, мои бедра горят, а сердце пылает.

Плевать, если она не признает, что я любовь всей ее жизни. Плевать, если она вообще никогда больше ничего не скажет о своих чувствах.

Никакие слова не могут сравниться с этим.

Мы оба, задыхаясь и дрожа, опускаемся на пол. Ее голова склоняется мне на плечо.

– Ты на втором месте после Нат. С большим отрывом. Придурок, – шепчет она.

Моя грудь готова взорваться. Из нее вырывается смех лишь затем, чтобы как-то выплеснуть эмоции.

Отрываюсь от нее, поднимаю на ноги и беру ее лицо в ладони:

– Этого вполне достаточно, – говорю охрипшим от удовольствия голосом.

А потом целую ее, крепко прижав к себе, и наполняюсь радостью, почувствовав, как сильно бьется ее сердце рядом с моим.

Они бьются в такт.

34 Деклан

Позже мы наблюдаем за восходом солнца, лежа в постели. Ее спина прижата к моему торсу, моя рука – у нее под шеей, а ее голова – на моей подушке. Ее бедра лежат на моих.

Однажды я заплатил триста тысяч долларов за наручные часы. Вспомнив это, не могу сдержать улыбку: когда-то я считал, что кусок металла может чего-то стоить.

Просто у меня не было ничего действительно ценного, чтобы сравнить.

А теперь есть.

Слоан произносит:

– Ты всегда носишь черное, потому что на нем не видно крови.

Я не понимаю, что она хочет сказать. Это один из тех «трехколесных» вопросов для тренировки доверия, которые она задала мне несколько дней назад. «Почему бы тебе не рассказать мне один секрет, и тогда уже пойдем дальше? Например, почему ты носишь только черное?»

– Ну, да.

– Я раньше тоже так делала.

– В смысле?

Она делает медленный вдох перед тем, как продолжить.

– Я раньше резала себя. Заживало плохо. Когда я надевала белое, все было в пятнах крови. Я была похожа на жертву нападения.

Признание застает меня врасплох.

– Ты? Резала себя? Почему?

– Боли нужен выход.

Я жду, понимая, что дальше будет больше, но не желая мешать ходу ее мыслей, пока она подбирает нужные слова.

– Я была очень пухлым ребенком. Родители называли меня «Пышка-мартышка». И до десяти лет мои забавные танцы живота казались всем милыми. Но потом моя мама решила, что все будут говорить, какая она плохая мать. А отец считал, что это от нехватки силы воли. Недостатка характера. Их обоих это бесило. И чем крупнее я становилась, тем больше они во мне разочаровывались, как будто чем крупнее мое тело, тем меньше во мне видят человека. Я занимала слишком много пространства. Не говоря ни слова, я все равно казалась слишком громкой. Слишком заметной. Меня надо было взять под контроль.

Слушаю ее, затаив дыхание, и пытаюсь представить свою львицу маленьким львенком.

– Летом между пятым и шестым классом меня отправили в лагерь для толстых.

– Лагерь для толстых?

– Да, звучит отвратительно, на самом деле так и есть. Шесть недель стыда и унижения под видом воспитания и обучения. Там я узнала, что не такая, какой должна быть. Что я дефектная. И чтобы быть нормальной, чтобы меня приняло общество, мне нужно измениться. Нужно похудеть. Ни в коем случае нельзя продолжать слепо верить, что с моим телом все в порядке. Черт, как же это дерьмо ломает детский мозг!

– Мне не нравятся твои родители.

Мои слова звучат чересчур резко. Она посмеивается.

– Знаешь, что забавно? Я уверена, что у них были самые добрые намерения. Они хотели сделать мою жизнь лучше и верили, что она будет гораздо тяжелее, если я останусь толстой. Но они даже не задумались дать мне выбор. Так что я отправилась в лагерь для толстых, чтобы меня ежедневно унижали и оскорбляли. Мне кажется, кураторов там нанимали по принципу отсутствия души. Ко мне приставили такую даму, что по сравнению с ней Кэти Бейтс из «Мизери» показалась бы Мэри Поппинс.

Слоан делает паузу и вздыхает.

– Как называется этот лагерь?

– Ты не станешь его сжигать.

– Это ты так думаешь.

– Как мило. Он уже все равно закрыт. Государство все-таки вмешалось, когда жалоб об избиениях стало слишком много.

– Избиениях? – Я чуть ли не срываюсь на крик.

– Нет, со мной такого не было. Я очень хорошо пряталась.

Вся эта история вызывает омерзение, но в то же время как будто гипнотизирует. Вопрос сам срывается с губ:

– И где же ты пряталась?

– На самом видном месте. Мне так хорошо удавалось быть такой, какой они хотели, что я буквально попадала в их слепую зону – меня будто и не было. За шесть недель я потеряла больше тридцати фунтов плюс все свое детство.

Ее тон становится жестче.

– И с тех пор никто больше не видел настоящую меня.

У меня возникает практически непреодолимая потребность что-нибудь сломать. Например, нос той кураторши.

– Когда я вернулась домой, родители были в восторге. Они не заметили мою новую молчаливость. Они не заметили, как я постоянно смотрю в пол. Они видели только мое новое худое тело. Успех. И я дико их за это ненавидела. Так что назло им набрала весь потерянный вес обратно, плюс немного сверху. Потом моя мама заболела раком и умерла. А отец вновь женился на дамочке, которая даже вида моего не переносила. Казалось, дерьмовей уже некуда, пока не приехал отцовский лучший друг из морской пехоты и не показал мне, что такое быть жертвой на самом деле.

Внезапно я осознаю, что слишком сильно сжимаю ее руку. Ослабляю хватку и целую ее в плечо. Часть меня ждет, что она продолжит, а часть хочет, чтобы она остановилась.

Без слов становится ясно, к чему все идет.

– Его звали капрал Лэнс. Меня и по сей день тянет блевать, когда я слышу это имя. Капрал Лэнс со стрижкой ежиком и чрезмерным увлечением одеколоном «Поло». Капрал Лэнс с акульей улыбкой. Мой отец боготворил его, мачеха флиртовала с ним, а я пыталась держаться от него как можно дальше, ведь его взгляд преследовал меня повсюду, как у тех стремных картин в комнате ужасов в Диснейленде.

Слоан прерывается на полуслове.

– Что он с тобой сделал? – спрашиваю тихим шепотом.

– Все, – безэмоционально отвечает она, будто это произошло с кем-то другим.

Мне приходится закрыть глаза и медленно, сосредоточенно выдохнуть, чтобы не заорать.

– Ты сказала отцу?

– Да.

– И что он сделал?

– Сделал? – саркастично звучит ее смех. – Ничего. Он мне не поверил. Решил, что я все это выдумываю. Пытаюсь привлечь внимание. Как и любая жалкая толстуха.

Ярость заставляет терять дыхание. Я раскаляюсь добела. Мне хочется схватить ее папашу за горло и душить, пока жизнь в его глазах не погаснет.

– Лэнс уехал через неделю. Через пять недель я узнала, что беременна.

Из моего рта льется яростный поток ругательств на гэльском. Она вздыхает.

– Если тебя это так злит, то, может, тебе не нужно слышать продолжение?

Рычу в ответ сквозь стиснутые зубы:

– Рассказывай.

– Я решила, что хочу оставить ребенка. Я держала беременность в тайне от отца, но не представляла, как смогу быть молодой матерью без средств к существованию. Но в итоге мне и узнавать не пришлось. Парень в школе, который постоянно издевался надо мной за то, что я «жирная тварь», столкнул меня с лестницы во дворе. У меня случился выкидыш на тринадцатой неделе.