Королевы и монстры. Шах

– Ты своего «братана» знаешь куда себе засунь, предатель?! О чем ты вообще думал, когда решил забрать ее? Да я чуть из ума не выжил!

– Знаю, и я извиняюсь. Но мы только так могли ее проверить. Заранее сообщать тебе было нельзя. Ты знаешь правила.

Проверить ее? Господи боже. Охренеть.

– Я сказал, что ее потенциально можно взять сотрудником. Потенциально! Я не давал тебе зеленый свет!

Он пожимает плечами, виновато потупив глаза.

– Я сказал, что выдвину этот вопрос на рассмотрение. Так захотели на верхушке. Зато теперь мы знаем.

Медленно, с трудом набирая воздух в легкие, я стискиваю руки в кулаки и пытаюсь сдержать смертоносные позывы, которые будят во мне желание непрерывно бить его по лицу, пока оно не превратится в фарш.

– Что вы знаете? О чем ты говоришь?

– Он говорит о твоей маленькой подружке! – орет Томас, который все еще стоит на полу на коленях. – Она такая же сумасшедшая, как и ты!

Тычу в него пальцем, и глаза у меня застилает кровью:

– Скажи это еще раз. Вперед. Назови ее сумасшедшей еще раз.

– Он имеет в виду, – успокаивающе говорит Грейсон, опуская ладонь на мою протянутую руку, – что она прошла проверку блестяще.

Опускаю руку. Когда я молча пялюсь на него, он кивает.

– Она отказывалась признавать, что вообще тебя знает, даже когда мы показали ей фотографии.

– Фотографии?

– Не надо так ощетиниваться. Ты знаешь, как это работает. Ты хочешь слушать меня дальше или хочешь продолжать разыгрывать разъяренную гориллу?

– Можешь рассказать мне по дороге туда, где вы ее держите. И бог свидетель…

– Я в курсе, – сухо перебивает он. – Если на ней будет малейший синяк, ты меня убьешь. Вас понял.

Грейсон направляется к двери, зная, что я иду за ним. Выходя из комнаты, замечаю, что у одного из мужчин, тыкавших в меня пушкой, по синяку под каждым глазом, а на распухшей переносице – белая полоска пластыря.

Ох, детка. Моя яростная маленькая львица. Потерпи еще немного, я уже иду.

Мы проходим по лабиринтам коридоров, и наши шаги эхом отражаются от стен. Мимо проходят морпехи в форме и кивают. Затем заходим в лифт, спускаемся вниз и оказываемся в небольшом помещении с видом на грузовой отсек судна.

Это обширное пространство. Три этажа укрепленных сталью стен длиной в футбольное поле. Большую часть пола занимают металлические контейнеры для перевозки с белыми цифрами и буквами на крышке и по бокам.

– Она в С-9, – говорит Грейсон, показывая на красный контейнер без окошек.

– Я убью тебя за это.

– Слушай, ты же знаешь, не я принимаю решения. Ты начинаешь говорить о том, чтобы взять кого-то в сотрудники, – колесики начинают крутиться.

– Почему ты ждал почти четыре чертовых дня, прежде чем сказать, где вы ее держите?

– Стандартная процедура. Большинство людей раскалывается во время допроса при поступлении. Тех, кто проходит через это, изолируют без еды и воды на семьдесят два часа, чтобы проверить, не сломаются ли. А ломаются практически всегда.

– Без еды и воды?

Он поворачивается ко мне с полуулыбкой.

– Ты сейчас не о том думаешь, Дек. Она настоящий кремень. Совершенно непробиваемая. Она даже не дрогнула.

– Я бы мог сам тебе это сказать, чертов недоумок.

– Она сломала Клиффу нос, когда ее только привезли. А еще свалила Аквината с ног, пнув его в колено во время допроса. Замдиректора очень впечатлен.

Грейсон снимает трубку с рычага, висящего на стене, и нажимает на кнопку.

– Освободите С-9. Началось оформление документов.

Какое-то время он слушает, потом отвечает:

– Вас понял, – и вешает трубку.

Затем поворачивается ко мне.

– Это займет некоторое время. Они ее помоют, проведут беседу, дадут что-нибудь поесть. А потом она полностью твоя.

Я смотрю на это кладбище грузовых контейнеров с таким ощущением, будто мое сердце придавило тысячью мешков с песком.

– Она никогда мне этого простит.

– Да простит.

Он говорит очень уверенно. Бросаю в его сторону скептический взгляд. Грейсон улыбается в ответ.

– Женщина никогда не будет так заступаться за мужчину, только если это не истинная любовь, братан. Просто дай ей немного выдохнуть, когда вы вернетесь домой. Она остынет.

В ответ я только бормочу:

– Еще раз назовешь меня «братаном»… – хотя на самом деле думаю о тех двух словах, которые он произнес прямо перед этим.

Только одно известно наверняка. Если она меня не любит, я очень скоро об этом узнаю.

Ровно в тот момент, когда она всадит нож мне в грудь.

37 Слоан

Я сплю, когда дверь моей клетки открывается.

– Мисс Келлер. Пройдемте за мной, пожалуйста.

В дверях стоит женщина. Ее лица не видно. Это просто темная фигура, из-за спины которой бьет такой яркий свет, что я щурюсь.

Присев на тонком матрасе посреди стальных стен клетки, который служил мне кроватью, я поднимаю руку и прикрываю глаза от нестерпимого сияния.

– Куда пройдемте?

Голос звучит хрипло. Он надтреснутый и сухой, как мои губы и даже горло. Эти сволочи даже не дали мне воды.

– Вас освобождают, – она делает шаг в сторону, открывая мне проход.

Освобождают? Может, федералы используют этот термин для казни?

Я где-то с минуту веду с собой внутренний спор, не стоит ли мне просто лечь и снова заснуть. Если они собираются меня убить, то пусть сами сюда приходят. Почему я должна упрощать им задачу?

Но никто не вбегает в камеру с автоматами. И зловещего доктора, подбирающегося ко мне с жуткой ухмылкой и шприцем в руках, я тоже не вижу. И вот любопытство берет верх. Затем встаю, вытянув руки для равновесия, когда камера начинает кружиться.

Я не оставалась без еды так надолго со времен лагеря для толстых. Чувствую слабость и головокружение. Мой желудок пожирает сам себя. Я испытываю какое-то новое сочувствие к супермоделям, которые, наверное, чувствуют себя так постоянно.

Плетусь к выходу из грузового контейнера и прохожу мимо большого пластикового ведра, который использовала в качестве туалета, потому что в противном случае мне пришлось бы мочиться на пол. Не считая матраса, ведра и черного глазка камеры на потолке, тут совершенно пусто. Ни зеркал, ни света, ни телевизора, ни мебели, ни душа, ни раковины. Мне даже подушку не дали.