Королевы и монстры. Шах

У меня нет слов. На несколько долгих застывших мгновений внутри царит пустота, а мозг отказывается придумывать ответ.

Мягким голосом она продолжает:

– Вот почему в больнице я была уверена, что не беременна. Когда внутри тебя растет ребенок, меняется очень многое.

– Слоан. Господи. Черт!

– Знаю. Невесело. Мне тоже было невесело еще несколько лет после этого. У меня была депрессия. Жуткие приступы тревоги. Мне казалось, что я схожу с ума. Я начала резать себя и носить все черное. Выбрила себе ирокез. Проколола нос и еще несколько мест. Замкнулась. Но за всем этим я была так. Охрененно. Зла. Так зла, что мне хотелось умереть.

Она переворачивается на другой бок и смотрит на меня прямо. Ее голос спокоен.

– Хочешь знать, что меня спасло?

– Что?

– Натали. Моя лучшая подруга. Моя единственная подруга. Мне столько раз хотелось убить себя за все эти годы! Единственная причина, почему я этого не сделала, – это она. Она снова и снова спасала мне жизнь. А знаешь, что еще?

– Не знаю, смогу ли я это переварить.

– Она не знала, что я была беременна. Кроме медсестры, которая дала мне тест в Центре планирования семьи, никто не знал. Мне было слишком стыдно. Ты – единственная живая душа, которой я рассказала. Я хочу, чтобы ты понимал, что это значит.

Сердце колотится в груди, и я срывающимся голосом говорю:

– Это значит, что я могу тебе доверять.

– Нет, – тихо говорит она, сверкая глазами. – Это значит, что не можешь. Если дойдет до того, что придется выбирать между вами двумя, я, честно, не знаю, как поступлю.

Закрываю глаза и набираю в легкие воздуха.

– Я сказал, что не заставлю тебя делать такой выбор.

– Сказал. И я верю тебе. Но теперь ты поднял ставки. Теперь вы с Кейджем остались последними выжившими.

– Я хотел закончить войну.

– И ты мог бы. Но ты загнал его в угол. Какие у него варианты, кроме как обороняться?

– Сдаться.

– Я так понимаю, ты никогда с ним не встречался, – сухо звучит ее ответ.

– Встречался. И не говори так, будто ты им впечатлена.

– Может прозвучать обидно, но вы двое мне кажетесь очень похожими.

– Ты права. Обидно.

Она кладет голову мне на грудь и вздыхает.

– Ладно.

Беспокойство у меня в груди нарастает, когда она ничего не говорит. Я хочу, чтобы она продолжала разговаривать со мной.

– Но как ты превратилась из девчонки, которую столкнули с лестницы, в ту, кто ты сейчас?

– В какой-то момент я поняла, что на самом деле не хочу умирать. Я просто хотела убежать от своих чувств. Мне хотелось выбраться. Жить такой жизнью было слишком больно. Так что я решила, что надо все менять. В жизни, я имею в виду. Мне нужно было сделать так, чтобы со мной больше никогда не произошло ничего плохого. А это, разумеется, магическое мышление. Мы не можем контролировать все плохое, что с нами происходит. Но мы можем контролировать свою реакцию.

Я поклялась, что больше никогда не буду жертвой. Я начала заботиться о себе. Пошла на йогу, улучшила свою отвратительную диету, прочла все доступные мне книжки о заботе о себе. Я выстроила свою самооценку как дом – кирпичик за кирпичиком. Прежде чем отправиться в колледж, я сделала все, чтобы быть физически и морально устойчивой. Я сбросила тонну веса, стала сильной, научилась с абсолютным пофигизмом относиться к тому, что думают остальные. А еще – как себя защитить, потому что никто больше этого не сделает.

Представив ее девочкой, пережившей столько боли, но решившейся спасти саму себя, я проникаюсь к ней еще более глубоким восхищением, чем раньше.

– И тогда ты решила, что мужчины – это десерт.

– И ничего больше, – твердо проговаривает она. – С учетом того, что они обращали на меня внимание, только когда я была толстой, то есть мишенью для насмешек, или когда я была в форме, то есть сексуальным объектом. Я не могла им доверять.

Укладываю ее голову себе на шею, целую в висок и шепчу:

– Прости меня.

– За что?

– За то, что сказал тебе в больнице. И вел себя так, будто решение, что делать с беременностью, принадлежит не тебе, а мне.

Какое-то время она ничего не отвечает.

– Спасибо.

– Проклятье, не благодари меня! Я идиот.

Чайки низко летают над морем, и концы их крыльев касаются волн. А одна нарезает широкие, ленивые круги в высоте и кричит свою одинокую птичью песнь.

Наблюдая за ними, внезапно осознаю, насколько чудовищную сделал вещь, привезя Слоан сюда. Сделав ее своей пленницей, заслужив ее доверие. Словно один из тех безмозглых защитников природы, которые считают, что тигру безопаснее жить в неволе, чем в дикой природе.

Клетка – не место для дикого создания, какими бы блестящими ни были прутья.

И что еще хуже, я продолжаю спрашивать ее, могу ли ей доверять. Как будто ей действительно интересно принести какую-то долбанутую присягу на верность мужчине, который похитил ее на подземной парковке! Как будто это вообще имеет хоть каплю смысла!

Как это дошло до меня только сейчас?

Хриплым голосом спрашиваю:

– Ты сказала, что мне не стоит удерживать тебя слишком долго. Ты по-прежнему так считаешь?

В ее молчании слышна обострившаяся настороженность.

– А что?

Мне приходится несколько раз сглотнуть, прежде чем выдавить из себя эти слова:

– Я отвезу тебя домой, если хочешь.

Ее голос повышается.

– Отвезешь меня домой?

– Отпущу тебя. Сегодня, если ты этого хочешь.

Ее короткий, тяжелый вздох полон разочарования.

– Понятно, я знала, что не стоит рассказывать тебе эту историю.

– Я предлагаю это не из-за истории! То есть, черт, может, из-за нее. Неважно. Просто я хочу, чтобы ты понимала: со мной у тебя всегда есть выбор. Любой выбор. Пока что я этого никак не показывал. Я не хочу быть как все остальные мужчины в твоей жизни. Которые умеют только брать. И ранить. И унижать.

– Меня уже давно никто не ранил, – тихо говорит она, и я чувствую ее теплое дыхание на своей груди.

Но ты можешь.

Слоан молчит, но я слышу эти слова. Она уже достаточно мне сказала. Теперь я разрываюсь между желанием поступить правильно и желанием поступить как эгоист, то есть удерживать ее рядом со мной вечно, вне зависимости от ее мнения по этому поводу.

Лучше бы последние остатки человечности погибли во мне к чертовой матери. Так было бы гораздо проще.