Курсант Сенька. Том 2

Но я был всего лишь Сенькой Семёновым. И всё же… Может, хотя бы попробовать? Написать письмо от имени «заботливого гражданина», описать технические просчёты РБМК-1000, предупредить о возможной аварии на четвёртом энергоблоке ЧАЭС?

А вдруг это хоть что-то изменит? Или я так и буду ждать конца апреля, глотая бессилие и наблюдая за катастрофой сквозь призму чужих судеб? На душе было муторно и тяжело. Перед глазами стояли лица ликвидаторов — те, кто первым бросился на крышу реактора тушить адское пламя. Пустые улицы Припяти, детвора с чемоданами в руках… Всё это — из документалок и фильмов, из архивов и записей.

Я знал — эта трагедия перевернёт жизни миллионов. Но что толку от моего знания? Я беспомощен…

Утро же наступило как всегда — ранний подъём, строевая зарядка на сыром дворе, завтрак в столовой — каша и чёрный чай вприкуску. Занятия по теории стрельбы и баллистике шли своим чередом. Но внутри меня уже что-то сломалось. Я смотрел на своих товарищей иначе — каждый из них был не просто курсантом — он был частью страны, которой через несколько месяцев суждено столкнуться с самой страшной катастрофой двадцатого века.

Иногда мне казалось — может, всё это сон? Или я сошёл с ума? Но память о будущем была слишком яркой и настоящей. Вечерами мы снова собирались в казарме. Кто-то шутил, кто-то спорил о футболе или новой модели «Жигулей». Я же сидел в углу и молчал.

— Сенька, ты чего такой странный стал? — однажды спросил Овечкин. — Молчишь всё время, как будто не с нами.

— Да так… Думаю просто…

— О чём думаешь?

Я улыбался натянуто и отводил глаза.

— О жизни…

Они пожимали плечами и возвращались к своим разговорам. А я продолжал молча смотреть в окно — туда, где за горизонтом уже начинала тлеть беда. Внутри меня бушевала настоящая буря — мысли били током, а чувства рвали на части. Я понимал — если промолчу, то всю жизнь буду ненавидеть себя за трусость. Но если рискну, то могу потерять всё сразу. Здесь, в казарме, между строевой и политзанятиями, я вдруг почувствовал себя загнанным зверем. Вариантов не оставалось… Один-единственный выход — использовать свои знания и попытаться предупредить тех, кто способен остановить катастрофу.

Ночами, когда казарма затихала, а над плацами тянулся сизый дым цигарок дежурных, я доставал из-под подушки тетрадь. Писал медленно, аккуратно, печатными буквами — чтобы не выдать ни возраста, ни происхождения. Каждый лист дрожал в руках, словно знал цену этим словам.

«В ЦК КПСС. Секретно. Обращаю ваше внимание на критическую опасность при проведении испытания выбега турбогенератора №4 на Чернобыльской АЭС. Конструкция реактора РБМК-1000 имеет фундаментальные недостатки — положительный паровой коэффициент реактивности, отсутствие быстродействующей аварийной защиты, опасная работа на низких мощностях…»

Я выкладывал всё, что помнил — детали эксперимента, фамилии ответственных, возможные последствия — выброс радиации, эвакуация Припяти, заражение земли. Даже дату указывал — ночь с 25 на 26 апреля 1986 года.

Письмо получилось подробным и сухим — без эмоций, только факты. И в конце добавил коротко — «Проверьте изложенное через независимых специалистов. Не откладывайте!». Второе же письмо адресовал в Госатомнадзор — лично Петросьянцу. А третье — академику Александрову, президенту Академии наук СССР. К каждому прикладывал схему аварии и краткий разбор уязвимостей РБМК.

Я понимал, что шанс ничтожен. Скорее всего, мои письма попадут в отдел писем — там их бросят к стопке других анонимок и забудут до лучших времён. Или сочтут паникёрством. Но я не мог иначе — я должен был попробовать.

А на утро в училище все было как прежде. Но не внутри меня…

— Сенька, ты чего такой хмурый? — спросил однажды Форсунков. — Не влюбился ли часом в кого на каникулах? Что-то произошло?

— Да ну тебя… — буркнул я и отвернулся к окну.

Он пожал плечами и вернулся к своим разговорам о «Жигулях» и предстоящем футбольном матче.

А я все думал о своем и действовал при любой возможности… Отправлял письма из разных почтовых отделений города во время выдавшейся увольнительной, будто обычный курсант с посылкой для матери. Для верности менял даже почерк. Старался не привлекать внимания — в очереди у окна держался тихо, глаза прятал, шапку натягивал до бровей.

Иногда страх накрывал меня с головой. Что если вычислят? Вдруг почтовая тётка запомнит странного курсанта с толстыми конвертами? Но потом успокаивал себя — тысячи писем проходят через отделения — кто станет выискивать автора среди миллионов?

И однажды ночью приснилось — стою у ворот Чернобыльской станции и кричу — «Стойте! Не делайте этого!». Но люди в белых халатах проходят мимо, не слышат — будто я призрак. Просыпался я в холодном поту. Я даже как-то решился написать ещё одно письмо — теперь в редакцию «Правды», подписался как «инженер-атомщик». Изложил всё сухим, техническим языком — чтобы редактор хоть на минуту задумался и переслал письмо «куда надо».

А дни тянулись дальше — весна вступала в свои права. Снег таял на плацу, воробьи спорили за крошки возле казармы. Мир вокруг будто не замечал моей отчаянной борьбы с судьбой. Всё шло своим чередом — команда «Подъём!», алюминиевые кружки с чаем и разговоры о занятиях. Только я знал — где-то там, за сотни километров отсюда, уже намечается катастрофа и никто не хочет её замечать…

Апрель

1986 год

Ночь над Припятью стояла глухая, будто вымершая. А в темном нутре четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС шел эксперимент — проверка системы аварийного охлаждения. Время капало на нервы присутствующих. Анатолий Степанович Дятлов, старший инженер-механик, сверлил взглядом стрелки часов — половина второго. Эксперимент буксовал, как старый ЗИЛ в весенней грязи.

— Александр Федорович, — голос Дятлова резал тишину, — ускоряйтесь. Мы уже выбились из графика на пару часов.

Акимов, начальник смены, молодой, но уже с усталыми глазами, не отрываясь смотрел на приборы. Что-то в поведении реактора его тревожило, словно под кожей ползла ледяная змея.

— Анатолий Степанович… — осторожно начал он, — мощность упала слишком резко. Может, стоит остановиться?

— Остановиться? — Дятлов дернулся к нему, как пружина. — Ты понимаешь, сколько сил мы вложили? Сколько людей задействовано? Нет! Идем по плану!

В углу за пультом находился — Леонид Топтунов. Мальчишка почти, только-только пришел на станцию. Руки дрожат, пальцы белые на кнопках.

— Товарищ Дятлов… — едва слышно пробормотал он. — Реактор ведет себя странно. Я таких значений не видел…

— Топтунов! — рявкнул Дятлов, будто выстрелил. — Здесь не место сомнениям. Делай, что велено!

— Леня, спокойно, — Акимов шагнул ближе к Топтунову, положил ладонь ему на плечо. — Все под контролем. Держись инструкции.

Но в глазах у Акимова читалась та же тревога, что и у Лени. Оба чувствовали — что-то идет наперекосяк. Но против Дятлова не попрешь — так учили.