Курсант Сенька. Том 2

— Кто рассчёт грузоподъёмности понтона выполнит?

А я смотрю Овечкину сегодня просто везет — снова к доске вызвали.

— Закон Архимеда, — шепчу ему. — Выталкивающая сила равна весу вытесненной воды.

— А как применить? — шёпотом спрашивает он.

— Объём понтона умножь на плотность воды. Получишь максимальную грузоподъёмность. Не забудь про коэффициент запаса.

Колька все верно пишет, считает. И Крутиков наконец кивает.

— Верно. Садитесь!

Вечером же мы собрались в курилке. Да, я начал покуривать… После аварии на ЧАЭС у меня нервы немного не к черту. Дым висит сизым облаком под потолком, лампа гудит, как трансформатор на подстанции. Колька долго молчит, а потом вдруг выдыхает.

— Сеня… я ведь дурак.

— С чего это вдруг?

— Завидовал тебе. Думал, тебе всё просто даётся, а мне — ни черта. А теперь вижу — ты просто пашешь больше. И помогаешь мне, хотя я не всегда был тебе товарищем.

— Мы тут все учимся, Колька, — я затягиваюсь и выпускаю дым в форточку. — Кто-то схватывает с лёта, кто-то — с пятого раза. Но если не подставлять плечо друг другу — какие мы тогда советские люди?

— Ты у нас голова, Сеня, — Колька смотрит на меня исподлобья. — Я это давно понял, только гордость мешала сказать.

— Слушайте… — Пашка тоже отрывается от книжки. — А ведь мы тут не только военному делу учимся. Учимся быть людьми. Настоящими…

Лёха же как всегда, жует бутерброд и фыркает.

— Лучше бы вы думали, как завтра баллистику сдавать… А не одно и тоже размусоливали по сто раз, — подмечает он с нравоучительным видом.

Но я уже не слушаю все это… Смотрю в окно, а за стеклом майский вечер догорает над плацем и казармами. Где-то там, за горизонтом, живёт страна, которой мы присягнули служить. Страна большая и упрямая — не услышала моего письма-предупреждения… Но это не повод опускать руки. Жизнь — вообще штука упрямая. Можно рвать жилы, грызть гранит, а всё равно получишь не то, чего ждал. Помогаешь товарищу решить задачу — молодец, но остановить беду одним энтузиазмом не выйдет. Только это не повод превращаться в черствого циника.

Я докурил, стряхнул пепел и прищурился — где-то в этот миг вдалеке гудел тепловоз. Что ж… Завтра — новый день, новые задачи и новые возможности что-то изменить. Пусть даже если шанс — всего пять процентов, но это ведь тоже шанс. И если не мы, то кто?

— Пошли, мужики, — бросил я коротко. — Нам рано вставать.

И мы поправив ремни, поднялись с мест. В коридоре пахло табаком и солдатским мылом. Впереди нас ждала служба — учёба, тревоги, наряды по кухне и стрельбы на полигоне. Здесь учили не только военному делу — здесь учились жить по-настоящему. А это, пожалуй, самая трудная наука из всех.

Июнь

Афган

Пыль висела в воздухе, как мука, просеянная сквозь сито июньского зноя. БТР-80 подпрыгивал на афганских ухабах, будто пытался сбросить с себя броню и людей — и каждый удар отдавался в позвоночнике.

Кирилл Козлов прикурил сигарету от тлеющего окурка и щурился от едкого дыма. Уже какой год в этой каменной преисподней научил его экономить табак — неизвестно, когда снова попадётся пачка. Ефрейторские лычки на его погонах были почти издёвкой — здесь за короткие сроки даже бывшему школьнику что-то да дают, если он ещё дышит конечно.

— Опять в эту мясорубку, — тихо бросил Дима Макаренко напротив. Его лицо за последние месяцы осунулось, а глаза утонули в тени под скулами. — Как будто нам мало досталось в прошлый раз.

Старшина Петренко молчал, уткнувшись в карту. Его пальцы со старыми шрамами скользили по линиям высот и дорог с холодной точностью хирурга. В этом молчании слышался весь груз командира — знать, куда ведёшь людей, и не иметь права на сомнение.

— Товарищ старшина, — Рахмон, водитель-узбек, обернулся от руля. Его акцент делал русские слова мягче, но тревожнее. — Дорога впереди… нехорошая. Слишком тихо.

— Сейчас бы Толик по рации доложил обстановку… — пробормотал Дима. В голосе его звенела горечь — свежая, как рана после потери друга.

Кирилл затянулся глубже. Толик Усевич… Его тело так и осталось в том ущелье. А рядом с ним — Гришка Захаров, пулемётчик, который мог пошутить даже на похоронах.

— Не время для поминок, — глухо оборвал Петренко. Но даже в его голосе дрогнула боль. — Живые важнее мёртвых.

— А мёртвые не отпускают живых, — бросил Кирилл, стряхивая пепел на пол брони. — Особенно когда их тела остаются шакалам.

Рахмон же резко ударил по тормозам. Впереди дорога сворачивала между двумя скалами — идеальное место для засады. Все это понимали, но сказать вслух значило накликать беду.

— Дальше пешком, — коротко скомандовал Петренко. — Рахмон, машину в укрытие. Остальные — по склону, цепью!

Они высыпали из БТРа — афганское солнце хлестнуло по глазам горячим металлом. Кирилл машинально проверил магазин автомата — тридцать патронов. Плюс два запасных рожка. Хватит ли? В Афгане этот вопрос всегда был без ответа.

— Кирилл! — позвал Дима. — Помнишь, как Гришка говорил — «Душманы никогда не стреляют первыми»?

— Помню. И что?

— Он ошибался.

Выстрел расколол тишину — хлопок грома посреди ясного неба. Потом начался хаос — то, что в сводках назовут «боевым столкновением», а в памяти выживших останется адом.

— Засада! — рявкнул Петренко, бросаясь к валуну. — Рахмон, машину назад! Дима, Кирилл — огонь по скалам!

И всё вокруг взорвалось криками, очередями и жаром войны, где каждый выстрел был выбором — жить или лечь к тем, кто остался в ущельях навсегда.

Автоматные очереди трещали, будто стая бешеных дятлов долбила по броне. Кирилл вжался в камень, чувствуя, как горячий свинец сыплет искры в паре пальцев от виска. Адреналин гудел в ушах, мир рассыпался на острые куски — крики, хлопки, короткие вспышки боли.

— Сколько их там?! — заорал Дима, выдергивая рожок и ловко вбивая новый.

— Много! — рявкнул Петренко. — Чёрт бы их побрал, слишком много! Суки!

Кирилл вынырнул из-за скалы, всадил короткую очередь по тени, мелькнувшей между валунами. Попал? Кто знает. Здесь смерть не спрашивала имён и не делала различий — анонимная, быстрая, как песчаный ветер.

— Товарищ старшина! — Рахмон замахал рукой. — Всё! Не заводится!

— Мать вашу! — Петренко сплюнул в пыль. — Значит, пешком! По одному, перебежками! Живо!

Но уходить было некуда… Душманы зажали кольцо плотно, как петлю на горле. Отступать — значит подставлять спину. Оставалось только держаться и надеяться — вдруг кто услышит по рации. Дима подполз ближе, лицо его блестело от пота и пыли.

— Кирюха… Если меня…

— Не будет «если», — жестко оборвал Кирилл, хотя внутри всё сжималось от страха. — Мы не Толик и не Гришка. Мы выживем!