Курсант Сенька. Том 2

— Маша, давай поговорим спокойно…

— Не о чем говорить, — отрезала она. — Ты уже всё решил.

Она прошла мимо него к вешалке и накинула пальто. Пальцы дрожали, но голос был твёрд.

— Куда ты собралась? — спросил он тихо.

— Не знаю, — Маша даже не обернулась.

Дверь хлопнула глухо. В подъезде же пахло сыростью и старой краской. Она спустилась вниз и вышла во двор. Снег валил крупными хлопьями, прилипал к ресницам, сбивал дыхание.

Маша подняла лицо к небу. Снег смешивался с остатками слёз на щеках, и от этого становилось только горше. А ведь где-то сейчас в военном училище, жил человек, который умел смеяться и заражать смехом других. Тот самый, которого она когда-то любила и предала ради красивой иллюзии о лучшей жизни. Иллюзия же рассыпалась, как карточный домик — остались только обломки и пустота. Маша стояла во дворе среди сугробов и не знала, куда идти дальше. Но впервые за долгое время ей было всё равно, потому что хуже уже не будет.

Глава 11

Мороз хватал за щеки так, что глаза сами собой наливались слезами — не слабостью, а злостью на этот жуткий холод. Я видел, как ветер швыряет снег по плацу, заметая его начисто, как будто хочет стереть следы всех наших вчерашних построений. Четвертый курс — ни туда, ни сюда… Уже давно не салага, но еще и не офицер.

— Сенька! — Колька Овечкин разорвал тишину. — Мне тут одно письмецо пришло.

Я обернулся — Колька держал конверт двумя пальцами так осторожно, словно в нем была не бумага, а взрывчатка. Лицо же у него застыло в странной гримасе — не радость, не тоска, а какая-то взрослая усталость.

— От кого? — спросил я.

— От Машки.

Пашка Рогозин — наш двужильный великан, который обычно не отрывает носа от баллистики сразу поднял голову. А Леха Форсунков перестал ковыряться в банке тушенки. Даже жевать забыл…

— Ну и что она там? — спросил я, присаживаясь на койку.

Колька медленно вскрыл конверт. Руки не дрожали — за четыре года научились держать себя в руках. Но по тому, как он разглаживал листок, было видно, что внутри у него метель сильнее, чем за окном.

— Пишет, ушла от своего Андрея, который из мединститута. Говорит, ошиблась тогда и хочет всё начать сначала.

— И что ты ей ответишь на это? — полюбопытствовал я, хотя по глазам Кольки уже всё было ясно.

Он улыбнулся устало, но без злости и без надежды. Так улыбаются те, кто вдруг понял про себя что-то важное и простое.

— Я не держу на неё зла, — сказал он негромко. — Никто никому ничего не должен. Жаль ее только, что у неё ничего не сложилось. А ты тогда верно сказал — мол ушла и ушла, ведь не трагедия же. Живы все и ладно.

— И все же, что ты ей скажешь?

— Отвечу, чтобы больше мне не писала. И что мне без нее хорошо — я вовсе не страдаю. Наши дороги разошлись, как корабли в море.

Я поднялся и хлопнул его по плечу. За эти годы мы все стали крепче — не только телом, но и внутри.

— Молодец, Колька. Наша школа! Не стоит возвращаться к тому, что само ушло.

Он кивнул и убрал письмо в тумбочку. Всё — тема закрыта… Мы научились не копаться в прошлом, ведь жизнь движется только вперёд.

Ну а следующее утро встретило нас рано ледяным дыханием сквозь оконные щели. На стеклах мороз нарисовал узоры — сказочные, но нам было не до сказок, так как огневая подготовка по расписанию. На полигоне же творился натуральный бедлам — Дятлов с нашего курса умудрился потерять учебный снаряд в сугробе. Поставил его рядом, отвернулся на секунду, а когда обернулся, снаряда нет. Снег сожрал его без следа.

И вот мы стоим посреди белого поля и ищем потерянный снаряд.

— Товарищ курсант! — рявкнул старшина так, что уши заложило. Лицо у него стало цвета борща. — Как можно было потерять снаряд на учебном полигоне?!

А Дятлов стоял, будто в землю врос, моргал часто-часто. И понимал, что влип по уши и теперь не выкрутишься.

— Всем курсом искать! — гаркнул после лейтенант. — Металлоискатели взять! Быстро!

И завертелось… Все курсанты с курса выстроились цепью, как на минном поле. Металлоискатели пищат на каждую гильзу, каждый ржавый гвоздь. Снег скрипит под сапогами, а пар валит изо рта.

— Сенька, — Леха Форсунков догнал меня, запыхавшись. — А если не найдем?

— Найдем, — отрезал я, хотя сам сомневался. — Снаряд не птица, значит не улетит.

И два часа мы месили сугробы, пока Пашка Рогозин вдруг не заорал во всю глотку.

— Есть!

Все сбежались, а Дятлов чуть не разревелся от облегчения. Снаряд лежал в сугробе, как медведь в берлоге.

— В следующий раз, — сухо бросил лейтенант, — будешь цепью к себе его приковывать.

В общем, ошибок здесь, как и прежде никто без внимания не оставлял. После обеда же нам устроили соревнования — кто быстрее очистит пушку от снега. И задача эта была простая только на словах. Снег налип на металл так, что хоть зубами грызи. Мы скребли лопатами, щетками, даже голыми руками.

— Давай, Колька! — орал я через плечо. — Покажи этим соням класс!

Колька Овечкин работал с такой яростью, будто не пушку чистил, а собственную жизнь от прошлых ошибок отскребал. А Пашка рядом махал руками, как мельница — доставал до всех закоулков.

— Время! — гаркнул старшина.

Колька финишировал первым. Его пушка блестела, как новенькая с завода.

— Молодец, Овечкин! — похвалил лейтенант. — Вот это настрой.

Я посмотрел на Кольку — он улыбался уголком рта, но в глазах у него горела решимость такая, что хоть спички зажигай.

Так и летели наши дни в училище — было не до отдыха. Но все же, однажды вечером, когда занятия закончились, мы высыпали во двор. Это был последний курс и честно признаюсь, мы все устали от давления знаний, учебы и дисциплины.

Снег лежал девственно белый, будто никто по нему не ступал. И тут кто-то (уже не вспомню кто) швырнул в меня снежок. Всё тогда началось мгновенно — сорок взрослых мужиков, будущих офицеров Советской Армии, за минуту превратились в пацанов с окраины. Мы строили укрепления между корпусами, рыли мини-траншеи сапёрными лопатками, лепили снежные «патроны».

— Семёнов! Прикрой! — заорал Пашка.

Я прыгнул за снежный вал — наш импровизированный блиндаж. Леха рядом лепил снежки с такой скоростью, что казалось у него четыре руки.

— В атаку! — командует Колька и ведёт свой «отряд» в наступление.

Снежки летят веером. А мы кричим, смеёмся до хрипоты, падаем в сугробы и не думаем ни о службе, ни об экзаменах, ни о письмах из прошлого.

— Что тут происходит?! — вдруг раздался голос майора.

И мы замерли на месте — кто с поднятой рукой и снежком наперевес, кто по пояс в сугробе. Майор стоял на крыльце штаба и смотрел на нас так, будто увидел пришельцев с Марса.

— Товарищ майор… — начал было Колька, но не успел.

— Молчать! — отрезал майор так, что уши заложило. — Взрослые уже мужики, сержанты, а ведёте себя как первоклашки!

Мы вытянулись по стойке смирно, лица каменные, но только внутри всё бурлило от еле сдерживаемого смеха. Майор же расхаживал вдоль строя, как инспектор на разводе. Шаг — взгляд, шаг — взгляд…

— Объяснить можете? — голос у него был ледяной.

— Товарищ майор, — я сделал шаг вперёд и выдохнул, — мы проводили тактические занятия по… э-э… зимней маскировке личного состава.