Курсант Сенька. Том 2

— Клюёт! Большая!

Дёрнул удочку резко… Слишком резко… Лёд под ним жалобно треснул и Мишка ухнул вниз по пояс в ледяную воду.

— Тону! — заверещал он. — Спасайте!

Мы с Максом бросились к нему. Мишка барахтался и вопил так, будто его уже утащила морская пучина.

— Спокойно! — ору я, цепляясь за его рукав. — Не дёргайся!

— Я тону! Я замерзаю! — вопил Мишка.

В итоге вытащили его кое-как на лёд — мокрый весь, дрожит как осиновый лист.

— Мишка… — тяжело дыша сказал Макс. — Ты идиот.

— Почему? — обиделся тот.

— Потому что ты стоял на мели. Вода тебе по колено была!

Мишка уставился на полынью, потом на нас.

— А я думал глубоко…

— Думал… Башкой думать надо было! — фыркнул Макс.

Так что домой мы возвращались промёрзшие и голодные. Мишку пришлось переодевать, он чихает без остановки и зубами клацает.

— Слушайте, — сказал я затем, когда отогрел пальцы у печки, — а давайте поколядуем, как раньше.

— Колядовать? — Макс уставился на меня поверх кружки чая. — Ты серьёзно? Мы ж не пацаны уже.

— Ну и что? — огрызнулся я. — Традиция. Может, кто и угощением поделится. Весело же!

— А гармошка! — Мишка встрепенулся, как будто его током ударило. — У меня дедова лежит, в шкафу за валенками. Сейчас принесу!

Так что через пять минут мы уже переодевались — накинули дедовские телогрейки, а на головы старые ушанки. Мишка вытащил гармошку с облупленными клавишами и гордо повесил на плечо. В таком виде и пошли по деревне. Снег скрипит под валенками, воздух густой, морозный, а нос отваливается. И первый дом встретил нас музыкой, да гоготом.

— Там свадьба, — заметил Макс, притормаживая. — Может, не будем лезть?

— Да брось! — махнул рукой Мишка. — На свадьбе всегда рады веселью.

Я первым постучал в дверь. Открыл мужик с лицом, красным как знамя Победы. От него пахло спиртным и счастьем.

— О! Колядовщики! Заходите! — заорал он так, что где-то в углу залаяла собака.

Нас махом втолкнули внутрь, как мешки с картошкой. В избе жарко, тесно, народ пляшет под магнитофон, а на столе селёдка и солёные огурцы, да в углу бабка напевает песни.

— Вот! Колядовщики пришли! Показывайте класс! — объявил хозяин.

И Мишка лихо заиграл «Во поле берёза стояла», а мы с Максом затянули колядку. Народ хлопал в ладоши, визжал, подпевал. Потом нас завертели в хороводе, заставили петь ещё и ещё… Кто-то сунул мне в руку стакан самогона, кто-то накормил пирогами с картошкой. И я вдруг понял — вот он настоящий праздник, такой бывает только здесь, где люди ещё помнят вкус радости.

— Семёнов, — шепчет Макс на ухо, — может, тут до утра остаться? Всё равно домой не пустят.

— Ладно, — буркнул я.

Потому-то по домам разошлись лишь под утро. За плечами был мешок гостинцев — банка малосольных огурцов, кусок сала, пирожки в газете. Я был навеселе, а на пороге меня встретила мать. Вид у неё был такой, будто она собирается вызывать милицию.

— Семён Петрович! — ледяным голосом сказала она. — Где тебя носило?

— Колядовали, мам… Как в детстве.

Она смерила меня взглядом — грязная телогрейка, волосы дыбом, от меня разит самогоном и табачищем.

— Колядовали… В таком виде?

— Мам… Я всё объясню…

— Объяснишь завтра! Сейчас марш в баню!

Она стянула с меня телогрейку и шапку так ловко, будто всю жизнь только этим и занималась. Батя же стоял в дверях кухни и молча курил.

— Пётр! Скажи сыну что-нибудь!

Батя затянулся и выдохнул сизый дым.

— А что говорить? Он уже взрослый…

* * *

Утром же у меня башка трещала так, будто по ней прошёлся трактор. Но Мишка уже стоял во дворе с лыжами. И как он только держится?

— Пошли кататься! На горе свежий воздух — самое то после вчерашнего!

Макс хотя бы поворчал немного, но лыжи взял. И мне тоже пришлось одеться и отправиться с ними на свежий воздух. Деревенская гора за лесопосадкой была короткой, но крутой.

— Семёнов! Не гони только сильно! Склон ледяной! — крикнул Макс, когда я уже приготовился к спуску.

— Да ладно! Я не первый раз!

Я оттолкнулся палками и понёсся вниз. Ветер свистел в ушах, снег летел в лицо. А скорость росла с каждой секундой. И вдруг понимаю, что тормозить поздно. Внизу маячит забор соседской дачи. Я пытаюсь повернуть — лыжи не слушаются. Забор же приближается с пугающей скоростью…

— Тормози, дурак! — заорал сверху Макс.

— Не могу! — лыжи уже не слушались ни черта.

И всё произошло за секунду — я с грохотом пролетаю через покосившийся забор, как артиллерийский снаряд. И влетел прямиком в курятник. Куры взрываются кудахтаньем, мечутся по сторонам, перья летят в воздухе хлопьями — будто зима решила повториться прямо здесь, в сарае. Я сижу в сугробе из сена и пуха, вокруг хаос, а в ушах звенит. Не успеваю отдышаться, как дверь распахивается, и на пороге появляется тётка лет пятидесяти в ватнике и платке, да с веником наперевес. Лицо красное, а глаза сверкают.

— Ты кто такой?! — орёт она так, что даже куры замирают.

— Простите… — отплёвываюсь перьями и пытаюсь подняться. — Я нечаянно…

— Нечаянно?! — она взмахивает веником, будто это знамя Победы. — Забор раскурочил, кур всех распугал! Вот тебе нечаянно!

Веник обрушивается мне на плечи и спину. Я пятясь, прикрываюсь руками. Куры носятся по сараю, кудахчут и возмущаются — полный бедлам короче.

— Тётя Валя! — раздаётся голос Мишки из-за забора. — Это же Сенька Семёнов, Петра и Зинки сын!

— Хоть сам Горбачёв! — не унимается тётя Валя и снова машет веником. — Хулиганьё деревенское!

Но Макс и Мишка кое-как вытаскивают меня из курятника. И вот я стою посреди двора — весь в пуху, в снегу и с синяками от веника. А Макс давится смехом.

— Семёнов, ты сейчас как цыплёнок табака выглядишь!

— Очень остроумно, — бурчу я, отряхиваясь.

— И чтобы вас здесь больше не было! — тётя Валя всё ещё потрясает веником. — Поняли?! А то милицию позову!

Так что мы не долго думая, пятимся к калитке. За спиной слышно недовольное кудахтанье и скрипящий голос тёти Вали.