Курсант Сенька. Том 2

— Как собака устал, — Лёха растянулся на лавке и выдохнул дым к потолку. — И ведь только осень.

— Привыкай, — Паша хмыкнул. — Дальше будет веселее.

— Не веселее, а сложнее, — я усмехнулся. — Но прорвёмся. Не впервой же!

И мы переглянулись — молча, по-солдатски. Каждый понимал, что впереди ещё тысячи часов учёбы, марш-броски по грязи, ночные тревоги. Но вместе мы были сильнее любой брони.

В этой тишине было слышно, как за окном ветер мотал голые ветки, а где-то далеко залаяла собака. Обыкновенный вечер, но сейчас всё казалось острее, будто по нервам прошлись ножом. И я вдруг заговорил сам не свой.

— Был у меня друг в деревне. Борька… Вместе школу тянули, вместе дрались, вместе первый раз напились по-человечески… А потом я поступил сюда, а он в сельхоз. На ферме летом практиковался… — я замялся, сглотнул. — И этим летом Борька разбился прямо у меня на глазах. Выпил лишнего, сел за руль мотоцикла, на повороте не справился… Да шею свернул.

Лёха присвистнул сквозь зубы, а Коля только головой покачал. Паша же молча положил мне руку на плечо.

— Держись, брат.

— Самое страшное — он ведь не собирался умирать, — я вдохнул поглубже. — Просто перебрал, просто не подумал… А смерть она не спрашивает — готов ты или нет. Приходит и всё.

— Умереть-то всегда проще простого, — Коля вздохнул тяжело. — А вот жить — вот где работа…

— Она всегда внезапно нагрянет, когда меньше всего ждёшь, — согласился Паша.

И я кивнул в ответ — именно это хотел сказать, но слов не находил. После смерти Борьки всё стало другим — учёба, планы, даже обычные вечера в курилке. Каждый день мог стать последним — и не на перестрелках, а просто так, по глупости.

— Поэтому и надо делать всё как надо, — сказал я твёрдо. — Не для отчёта и не для начальства. Для своих… Для тех, кто рядом!

Мы ещё долго сидели в прокуренной курилке, каждый думал об одном — жизнь хрупка, а ответственность тяжела. И с этой тяжестью нам идти дальше. Когда же расходились по койкам в казарме, Лёха задержался.

— Спасибо тебе, Сень. И за помощь сегодня, и за то, что рассказал про Борьку… Теперь понимаю, почему ты такой… серьёзный.

— Мы все серьёзные, Лёха, — я пожал плечами. — Просто кто-то это прячет лучше других.

И лёжа в казённой кровати под серым потолком, я смотрел в темноту и думал о Борьке, о ребятах рядом и о том, что ждёт впереди. Четвёртый курс — последний круг перед взрослой жизнью, которую я словно обретаю заново. И пройти его надо по-настоящему, чтобы потом не стыдно было ни перед собой, ни перед своими.

Временем позже

Декабрь обрушился, как выстрел — резкий, ледяной, без предупреждения. Снег за окном падал густо, словно кто-то наверху пытался засыпать все уродливое, что накопилось за этот проклятый год. Маша стояла у мутного окна коммуналки, где они с Андреем снимали комнату, и смотрела, как белым покрывалом медленно исчезает двор с облупленными качелями и ржавой «Волгой» у мусорных баков.

Её две косы — когда-то гордость всей школы — теперь казались нелепым пережитком детства. Каждое утро она заплетала их с точностью хирурга, будто собиралась оперировать собственную жизнь без права на наркоз.

— Маш, ты опять в облаках? — Андрей не отрывал глаз от толстого тома по патологической анатомии. На столе — потрёпанный учебник Боткина, рядом — стакан крепкого чая из гранёного стакана. — Завтра экзамен, а ты стоишь как памятник Герцену.

Маша медленно обернулась. Муж… Вот странное слово — муж. Вроде бы звучит солидно, а на деле — чужой человек в одной комнате. Высокий, правильные черты лица, карие глаза, которые раньше заставляли её сердце колотиться до боли. Теперь в этих глазах только усталость и раздражение.

— Думаю, — бросила она коротко.

— О чём? — Андрей даже не поднял головы. — Как будем жить после института? Я уже всё говорил — распределение, ординатура… Потом можно и о детях подумать.

— Нет, — перебила Маша. — Я думаю о том, что мы стали посторонними. Просто делим кровать и хлеб.

Андрей наконец поднял взгляд. В его глазах мелькнуло что-то живое, но тут же сменилось вечным снисхождением.

— Машка, ну что ты как ребёнок? — произнёс он тем тоном, каким объясняют первокласснику, почему нельзя есть снег с асфальта. — Мы взрослые люди. У нас планы, карьера. Романтика хороша в кино, а жизнь это другое.

— А что это тогда? — голос Маши стал неожиданно твёрдым, стальным. — Перелистывать учебники до ночи? Говорить только о специализации? Приходить домой и молчать, будто нас тут нет?

Андрей тяжело выдохнул, как человек, которого заставляют объяснять прописные истины.

— Маша, мы оба будущие врачи. Это не игра в дочки-матери. За нами будут стоять чужие жизни. Ты понимаешь ответственность?

— Понимаю, — она опустилась на край продавленной кровати и почувствовала, как внутри что-то треснуло. — Но понимаю и другое — мы живём как соседи по общежитию. Иногда занимаемся сексом по расписанию.

Андрей вспыхнул не от страсти, а от злости.

— Ты говоришь как… как легкомысленная девица! Мы семья! У нас есть долг друг перед другом.

— Долг… — Маша повторила это слово так, будто ставила диагноз. — А любовь где? Где то, ради чего мы бегали по городу до рассвета? Где наши разговоры о том, как мы изменим мир?

— Мы выросли, — пожал плечами Андрей и снова уткнулся в Боткина. — Мечты сейчас не по расписанию. Нам бы выжить.

За окном метель билась в стекло так же яростно, как её слова били в Андрея. И всё равно ни один из них не мог решиться сделать шаг навстречу другому.

Маша смотрела на склонённую голову Андрея — волосы у него лежали ровно, будто их пригладили мокрой ладонью, ни единого вихра. И вдруг перед глазами всплыло другое лицо… Коля Овечкин. Как странно — вспомнить его сейчас…

— А ты помнишь Колю Овечкина? — вырвалось у неё.

Андрей поднял взгляд и в его глазах мелькнуло что-то острое, колючее.

— Этого клоуна из твоей школы? Ну и что с ним?

— Он не клоун, — Маша удивилась, как быстро бросилась защищать того, кого не видела уже так давно. — Он был… живой. С ним всегда было интересно.

— Интересно… — Андрей скривил губы и фыркнул.

— Он умел смеяться, — Маша вдруг почувствовала себя маленькой. — И других смешить умел.

— Смех не спасёт, когда режешь грудную клетку, — отрезал Андрей. — Или ты хочешь мужа-шута? Весельчака, который не сможет прокормить семью?

Слово «муж» прозвучало как приговор. Маша почувствовала, как в ней закипает злость.

— А ты можешь? Обеспечить не только деньгами, но и теплом? Когда ты последний раз говорил мне что-то хорошее? Дарил цветы просто так?