Мама в подарок
Шрифт:
– Замолчите обе! – процедил наконец герцог. Он был в ярости, я это отчетливо видела. На его лице ходили желваки. – Теперь буду говорить я!
Глава 38
После гневного возгласа герцога я замолчала, но не собиралась отступать от того, что задумала. Все равно хотела рассказать о злодеяниях и кознях этой лживой ведьмы. Де Моранси должен был все узнать и немедленно!
Мадлен же бросилась к своему жениху и схватила его за руку.
– Дорогой! – воскликнула она, проигнорировав повеление герцога замолчать. – Эта лживая девка, обвиняет меня в таких страшных вещах, что и слушать
Возмутившись от ее наглых слов, я уже хотела ответить, но герцог взглянул на меня так, что я решила промолчать, пока он не спросил меня.
– Может, это ты всем желаешь зла, Мадлен? – спросил вдруг де Моранси и выдернул руку из цепких пальцев Мадлен.
Он отошел от нее на несколько шагов, словно ему было противно стоять рядом.
– Я? Желаю зла? – округлила Мадлен красивые глаза. – Но как ты можешь такое говорить, Филипп? Я всегда хотела тебе добра и любила тебя, заботилась о Мишеле, как о собственном сыне.
– Ложь! Прекращай этот дешевый спектакль, Мадлен. Я все знаю, – продолжал цедить герцог. Я видела, как свергают негодованием его глаза, а правая ладонь сжата в кулак. – Последние недели я следил за тобой и твоим прихвостнем. Допросил слуг и всё выяснил.
– Что? Ты допрашивал слуг?
– Да. Тайно, чтобы ты не догадалась. Но вчерашняя выходка твоего сообщника подтвердила все мои жуткие догадки.
– Какие догадки?
– Ты пыталась извести моего сына, – кратко и глухо, словно нанеся удар кинжалом, произнес де Моранси.
– Нет…
– Отпираться бесполезно, Мадлен. Твой сообщник Люсьен в подземелье замка, пойман и ждет наказания. Он во всем признался. Барбара там же. Кухарка подтвердила, что ты приказала портить моему сыну еду. Как только прибудут королевские карабинеры, они увезут Люсьена и Барбару в тюрьму. И насчет лекаря Дарёна наверняка права, это я тоже выясню. Если и это окажется правдой, бессовестный толстяк будет выдворен из моего герцогства навсегда!
Я даже выдохнула с облегчением. Неужели свершилось! Герцог обо всем знал. Все же гвардейцы поймали этого оборотня Люсьена ночью. Какая радость, что моя помощь была не напрасной.
После обвинений де Моранси змея – Мадлен сделала невинное испуганное лицо и трагично произнесла:
– Это все ложь, Филипп! Я ничего не знаю ни о лекаре, ни о делах Люсьена.
– Можешь и дальше все отрицать. Тебе это не поможет. Да, я долго был слеп, но сейчас ты не убаюкаешь меня своими лживыми речами, Мадлен. Твои козни раскрыты. Я требую, чтобы ты немедленно собрала свои вещи и покинула мой замок! Сегодня же!
Разговор стал принимать уже очень неприятный оттенок. На месте Мадлен я бы сейчас рвала волосы от ужаса, ведь иметь во врагах могущественного герцога де Моранси было очень опасно.
Чувствуя, что уже лишняя здесь, я попыталась покинуть кабинет герцога, но громкий окрик де Моранси остановил меня уже у дверей.
– Дарёна, останься! Я хочу, чтобы ты все слышала.
Я тут же обернулась и замерла у входа, выполняя его приказ.
Мадлен же как-то громко вскрикнула, и я увидела, как перекосилось от злобы ее бледное лицо. В этот момент она походила на безобразную ведьму, каковой, впрочем, и была.
– Так вот, значит,
как ты со мной обращаешься, после того что между нами было? – прошипела Мадлен в истерике.– И что же было? – отчеканил герцог, прищурившись и скрестив руки на груди.
– Ты воспользовался моей слабостью и обесчестил. А теперь решил бросить?
– Именно поэтому ты до сих пор на свободе. Если бы не это обстоятельство, я бы объявил тебя убийцей. Но в память о нашей близости позволю тебе уехать. Без шума и быстро. Ты больше не вернешься сюда.
– А как же наша помолвка?
– Она расторгнута. Отныне я запрещаю тебе появляться около моего замка и говорить со мной. В течение трех дней ты должна покинуть мое герцогство. Если только ослушаешься моего приказа, я немедля сдам тебя королевским карабинерам и выдвину обвинение в том, что ты покушалась на жизнь моего сына. После этого тебя будет ждать виселица.
– Теперь я вижу, что эта мерзавка опоила тебя! – прошипела Мадлен. – Оттого ты сейчас обвинил меня во всем, Филипп. – Она обернулась ко мне и, испепеляя взглядом, полным ненависти, с угрозой прохрипела в мою сторону: – Ну ничего, я еще доберусь до тебя, дрянь. И ты ответишь за все!
От ее угроз мне стало не по себе. Нет, я не боялась ее, но все же мне было неприятно слушать ее гадкие слова. Я никому никогда не делала зла и, естественно, не хотела получить зло в ответ.
– Довольно, Мадлен! – прорычал герцог и громко позвонил в колокольчик. – Твоя злоба уже утомила. Поди прочь!
Тут же в кабинет вошли два гвардейца, похоже, они ждали только сигнала за дверью.
– Проводите мадемуазель до ее спальни, – приказал герцог, чеканя слова. – Даю ей час на сборы. Не отходить от нее ни на шаг. Потом сопроводите ее до границы герцогства. Ступайте!
Гвардейцы тут же приблизились к Мадлен и подхватили ее под руки и поволокли прочь из кабинета. Она же упиралась ногами и что-то кричала о несправедливости и о том, что проклянет весь род де Моранси.
На ее угрозы герцог только жутковато оскалился и холодно проронил ей вслед:
– Появишься в моем герцогстве, злодейка, я лично свяжу тебя и доставлю к королевскому палачу.
Когда Мадлен все же выволокли из кабинета, я даже облегченно вздохнула. Несмотря на всю эту неприятную сцену, я была рада такому окончанию. Правда восторжествовала, а злодеи, надеюсь, будут наказаны.
Печально улыбнувшись герцогу, я уже хотела выйти вслед за гвардейцами и Мадлен, но де Моранси вдруг глухо произнес:
– Спасибо тебе, Дарёна.
Он быстро приблизился ко мне и протянул руку. Я поняла его и легко пожала широкую сухую ладонь. Мы словно обменялись дружескими рукопожатием.
– Я могу идти, мессир?
Герцог отрицательно мотнул головой и внимательно посмотрел на меня.
– Надеюсь, твое мнение обо мне не стало хуже? После всего, что ты услышала сейчас? – задал он вопрос, которого я менее всего ожидала от него в данный момент.
Глава 39
Герцог смотрел на меня так горячо и ласково, что мне показалось, что я вижу перед собой совершенно другого человека. Весь его облик преобразился за последнюю неделю. Болезнь отступила, и теперь его лицо не казалось безжизненной маской, а взор стал живым, хотя и остался мрачновато-строгим.