Мой первый встречный: случайная жена зельевара

Пинкипейн улыбнулся, но улыбка вышла горькой.

– Эндрю взял меня на работу, а Абернати может выгнать. Поэтому я и организовал такую вот наивную маскировку, – он разрезал полоску мяса на несколько кусочков, вздохнул. – Это, конечно, до поры, до времени, пока он не откроет мое личное дело. Но…

От Абернати можно было ждать, чего угодно. Еще неизвестно, какое предложение он сделает Пинкипейну – ты останешься в академии, если будешь делать для меня то-то и то-то. И ведь он будет делать – потому что иначе его выбросят на улицу, в мир без работы, надежды и дружеской поддержки.

И еще неизвестно, что будут говорить коллеги, которые сейчас так хорошо к нему относятся. Возможно, сделают вид, что никогда не знали такого человека. Или скажут: вот наглый тролль, пробился в приличное учебное заведение, пригрели змею на груди!

Но с ним надо быть очень осторожной – как и с остальными обитателями академии. У всех здесь свои проблемы – и все теперь будут служить Абернати, подчиняться, доносить, лишь бы не оказаться за бортом жизни.

И в дружеских компаниях нам с Кассианом теперь лучше не болтать, а слушать.

***

После обеда мы наткнулись на доктора Даблгласса: тот искренне удивился, увидев нас, и спросил:

– Вы почему не у себя? Я вам велел отдыхать и восстанавливаться!

– Мы отдыхали, – ответил Кассиан с самым невинным видом. Доктор пристально посмотрел на него, нахмурился.

– А диета? Кому я прописал рыбу на пару? Кто сейчас трескал стейки за обе щеки?

– Мы, – признался Кассиан. – Доктор, честное слово, больше не повторится!

– А ну марш к себе! – рыкнул доктор. – Вот не буду вас лечить, когда чешуя снова вылезет, тогда узнаете!

И мы послушно отправились в комнату зельевара. Доктор Даблгласс был прав: когда кругом суета, лучше держаться от нее подальше.

Войдя вслед за Кассианом в комнату, я вдруг подумала, что за совсем короткое время она стала для меня родной. Местом, которое я могла назвать своим домом – от этого становилось тепло на душе. И пусть здесь не было роскошной мебели или дорогих картин на стенах – я чувствовала себя в безопасности здесь, и это было самым главным.

– Абернати сказал, что у тебя ничего нет, – промолвила я, когда Кассиан прошел к чайнику. – Что тебе некуда будет уйти, если уволят.

Кассиан усмехнулся. Кивнул.

– В общем и целом он прав. Отец лишил меня наследства, когда я отказался жениться на Оливии. Конечно, я купил квартирку на Драконьем холме, но она, скажем так, не для постоянного проживания. Очень уж мала.

Драконий холм был одним из престижных столичных районов. В белоснежных домах, что ползли по его склонам, жили художники, артисты, писатели – словом, творческая элита. Я бы скорее представила квартиру Кассиана где-нибудь в доме на Узкой улице – мрачном месте, в котором обитали алхимики, авантюристы всех мастей и торговцы зельями и артефактами.

– Тогда ты меня понимаешь лучше других, – сказала я. – Получается, мы с тобой оба сбежали из родительского дома.

– Да, отказались подчиняться приказам, – с улыбкой заметил Кассиан, разводя огонь в плитке. В маленький чайник пошли туго скрученные листья заварки, сухие дольки апельсинов и яблок и немного меда: когда кипяток ударил в них, по комнате поплыл удивительный запах, и мне вдруг сделалось спокойно и легко.

Наверно, именно этого я всегда и хотела: комнату, в которой буду жить с хорошим человеком и пить чай. Свое дело, которым буду заниматься с удовольствием и радостью. То сердечное тепло, которое не дадут никакие деньги.

Ни моему отцу, ни Элдриджу Уинтермуну этого никогда не понять.

– Что будем делать? – спросила я, когда Кассиан протянул мне чашку. Тот пожал плечами и откликнулся:

– Раз уж доктор укатал нас на отдых, предлагаю поиграть.

Я вопросительно подняла бровь.

– В какую же игру?

– В вопросы и ответы, – сказал Кассиан, усаживаясь на край дивана. – Мы с тобой женаты, спим в одной кровати, прошли через уйму приключений, но еще ничего не знаем друг о друге. Надо это исправить.

Я согласно кивнула. Когда девушка готовится вступить в брак, то у нее есть несколько встреч, чтобы лучше узнать будущего мужа. Обычно это прогулки по тихим аллеям парка: жених и невеста знакомятся, разговаривают, узнают друг друга.

Когда я заикнулась о том, что даже не знаю господина Уинтермуна, отец лишь воскликнул:

– Не говори глупостей, Флоранс! Ты все о нем знаешь! У него миллионы на счетах, этого достаточно!

Для моего отца, который хотел избавиться от долгов – вполне возможно. Для меня – точно нет.

– Хорошо! – с улыбкой откликнулась я. – Тогда мой первый вопрос… любишь ли ты бабочек?

Вопрос прозвучал по-детски наивно, но мне сейчас очень хотелось услышать ответ.

Кассиан сделал глоток из чашки.

– Когда-то очень любил. Бегал за ними по саду, когда мне было пять. Упросил нянюшку сшить мне рубашку из ткани с цветами, ложился в траву, а они садились на меня. Когда отец об этом узнал, то задал хорошую трепку!

– Это за что же? – нахмурилась я. – За то, что ты играл с бабочками?

– Ну как же? – Кассиан развел руками. – Даже маленький джентльмен должен быть джентльменом, а не деревенским дурачком в цветочной рубашке. И не петрушкой на ярмарке.

Я невольно поежилась. Да, конечно, детей в благородных семьях воспитывают в строгости – но не всегда она хороша. Она очень многого лишает, огрубляя душу.

– А почему ты спросила про бабочек? – поинтересовался Кассиан.

– Когда-то в детстве читала одну книгу про дружбу, – ответила я. – И там было, что взрослые никогда не спросят о важных вещах, вроде того, любит ли твой друг бабочек? Они интересуются глупостями вроде того, сколько зарабатывает его отец.

Кассиан понимающе кивнул.

– Мне это, честно говоря, никогда не казалось важным. Зачем считать чужие заработки? Лучше делать свое дело, то, от которого у тебя душа поет. И оно обязательно принесет доход.

– Я всегда любила зельеварение, – призналась я. – Мне казалось, что в нем есть что-то таинственное, сказочное… Представляешь, заявила отцу, что если он не пустит меня в колледж, я навсегда откажусь от еды!

Кассиан рассмеялся.

– И что же твой отец? Мне показалось, его не пронять душевными порывами.