Пассажиры империала

Странно, что никогда воображение не рисовало ей вполне вероятной картины: жизнь здесь вместе с Жюлем, после того как они отойдут от дел. Дни тогда были бы такими длинными, а она уже позабыла, как вяжутся пелеринки, которые удобно накинуть на себя утром, встав с постели к утреннему кофе… Нет, ничто не могло изгнать абсурдную картину будущего: она и господин Пьер. Для обоих совместная жизнь — нечто вполне установившееся. Первые годы близости, которые очень трудно было представить себе, уже прошли. Какое странное смятение чувств! Дора уже не мыслила, что для неё, старухи, возможна любовь, — просто её увлекало воображение. А представить всё это было трудно. Она видела господина Пьера только у себя в баре, а вот каков он в другой обстановке? В деревне, небрежно одетый…

Каждую неделю, по четвергам, то есть в дни, когда он не бывал в «Ласточках», она ездила в Гарш думать о нём. Жить вместе с ним. Жизнью тихой, незаметной, почти машинальной. Ну вот как живут рантье, удалившиеся от дел, сидят себе рядышком, читают газеты. По средам, зная, что завтра она его не увидит, Дора смотрела на него иначе, чем в другие дни. Как будто она назначала ему тайное свидание: «В четверг увидимся в укромном нашем уголке, в домике, укрытом деревьями». В любви она вновь обрела былую чистоту сердца. Благодаря преклонным годам она легко обходилась без мыслей о поцелуях и объятиях, не думала и о том, что он носит подтяжки. Она чуть-чуть идеализировала его образ и таким видела его в своих сокровенных мечтаниях.

Когда она проветривала комнаты во втором этаже, в воздухе закружились первые в году мухи. «Для порядка» Дора отворила дверь в ватерклозет, дёрнула за цепочку. Журчание воды сопровождало её через все комнаты. «А есть ли у него ещё сигареты?» — мысленно спросила она — в воображении она видела себя домовитой, заботливой жёнушкой.

И вдруг зеркало показало ей, что у неё жёлтое морщинистое лицо, накладные волосы, а дряблые шеки обвисли на коричневый бархатный воротник корсажа. И она заплакала.

Долго стояла глубокая тишина. По улице проехала дребезжавшая тележка. Дора спустилась вниз, проводя пыльной тряпкой по тёмно-красным полированным перилам. Всё затянула туманом одна-единственная, поглощавшая её мысль: «Старуха. Старуха».

И когда Дора взяла свою сумочку с цепочкой и надела шляпу, украшенную пернатой дичью, она почувствовала, как что-то влажное, высыхая, холодит внизу её щеки. Она заспешила, ибо уже начинались сумерки. Трамвай отходит через четверть часа.

Всё-таки она ужасно боялась, что её укокошат здесь одну-одинёшеньку, как только настанет ночь.

XV

— Нет, — сказала она, — мы с Жюлем не женаты. Вы разве не знаете закона?

Нет, господин Пьер не знал закона. Оказывается, не столько закон, сколько установившееся правило, требует, чтобы патенты на такие заведения выдавались замужним женщинам, но не их мужьям, во избежание того, чтобы муж сделался фактическим хозяином публичного дома. Полицейские заботы о нравственности. В результате все содержательницы таких домов имеют не мужей, а сожителей.

— Тавернье — это моя фамилия, по мужу, за которого в силу необходимости пришлось выйти. Он умер в колониях.

Фамилия Жюля — Морукки… Для удобства его называют Тавернье.

— Ах так, — проговорил господин Пьер, — значит, если не ваше сердце, то рука ваша свободна?

Что он этим хотел сказать? Дору просто ошеломил такой вопрос, и она ответила что-то несуразное. Даже покраснела. А потом эти слова всё время преследовали её. Если не сердце, то рука… Неужели он думает, что она влюблена в Жюля? Комично! Но рука… Дора была смущена, как девушка. Замурлыкала забытый старый романс, который не пела лет тридцать — тридцать пять. Да что она, с ума сошла? Что это на неё накатило?

Теперь господин Пьер как-то странно посматривал на Дору. Так ей по крайней мере казалось. И в самом деле, он по её смущению угадал, какие у неё мысли, не подозревая, однако, о силе её чувства. Неожиданно вспыхнувшую краску на увядшем лице и бессвязный её лепет он сопоставил с тем, что Дора говорила ему несколько дней назад, когда спрашивала, не думает ли он жениться… Ему до сих пор было смешно. Нет, быть этого не может! Неужели старая сводня имеет виды на него? И он для забавы повёл жестокую игру, бросая коварные намёки, слова, которые можно было истолковать двояко. Тянуло его к такой игре почти непреодолимо. Она придавала остроту их разговорам. А кроме того, в жизни люди так подло с ним поступали, надо же было отыграться.

Дора была убеждена, что мысль, которая завладела ею и жгла её как огнём, исходила от господина Пьера. Нечто похожее на девичью наивность мешало ей понять, что он прочёл эту мысль раньше, чем она сама её осознала. Какое страшное и могучее чувство — любовь, когда женщина впервые познаёт её на шестидесятом году грязной жизни, глубоко осквернённой мужчинами. Такая любовь граничит с безумием. Конечно, Дора никогда не позволила бы себе влюбиться в человека молодого, в какого-нибудь смазливого паренька. Весь её жизненный опыт предохранял её от такой беды, она всегда вовремя чуяла опасность, всегда была начеку. Но у этого человека не было ничего, что могло бы пробудить в ней инстинкт самосохранения: ни красоты, ни денег, ни здоровья — больной, несчастный, дурно одетый старик; и она нисколько не остерегалась его. Она дала себе волю. Она открыла ему свою душу. У неё и мысли не было о любви. А любовь взяла да и пришла со всеми своими требованиями, с безумствами своими, взяла и ворвалась в это старое сердце, такое иссохшее, изношенное, хотя оно никогда не билось по-настоящему. Любовь тем более поразительная, что она была как будто довольно чистой. Довольно далёкой от чувственности. Похожей на восторженные сентименты потерявшей голову институтки.

Ах, что с ней творилось, когда в обычный час отворялась дверь!.. Доре, сидевшей за конторкой, казалось, что все поворачиваются и смотрят на неё. Кровь застывала у неё в жилах. Руки холодели. Она боялась выдать себя. Голос её дрожал. Бесполезно было заняться около четырёх часов дня каким-нибудь серьёзным делом, — например, подвести счёт расходам: ей ни за что не удалось бы сложить несколько цифр, так её отвлекала надежда, что вот-вот откроется дверь… Господин Пьер приходил всегда аккуратно, редко-редко, когда запоздает минуты на три, если пропустит поезд метро. Но этих коротких минут было достаточно, чтобы Дора с ума сходила, воображала, что его уже нет в живых, что он попал под автомобиль или что он никогда больше не придёт, — наверно, она чем-нибудь обидела его, или он заметил, какие чувства питает к нему содержательница публичного дома, и это его оскорбило… Господи! Вот он наконец!

Долго Дора Тавернье даже мысли не допускала, что она любит его. И всё же в тот раз, когда он пожелал пойти наверх с Люлю, у Доры точно сердце оборвалось. Она и виду не подала. Это было просто поразительно, поистине непостижимо. А стыдно-то как! И всё же пришлось признаться самой себе, что она ревнует. Ну, а раз ревнует… Целых три дня она не решалась произнести даже в мыслях слово любовь, слово ужасное и невероятное при свете красного фонаря «Ласточек», при звуках органчика в баре. Она отпрянула от этого слова, как от чудовища. Она говорила себе: «Дора, старуха глупая, ты рехнулась!» В зеркалах она видела себя такой, какой была на самом деле, но и господина Пьера она нисколько не приукрашивала и, думая о нём, не щадила его. Старый хрыч. Но едва она так назвала его в мыслях, как вздрогнула от негодования и отвращения к себе самой. Сколько в ней грубости и низости!.. Как она могла так говорить о нём, — ведь для неё всё дорого в нём; звук его голоса, словно песня, так бы и слушала без конца. Она писала имя Пьера на обрывках бумаги, а потом терпеливо рвала их ногтями на мелкие, мелкие клочки, словно изгрызанные мышами.

Она не знала как быть. Она не тешила себя мыслью, что может нравиться ему. А между тем ей так хотелось ему нравиться. Она готова была отдать ему всё, что он ни попросит, — если б только он вздумал попросить. Она признавалась себе, что ради него ей хочется сделать что-нибудь безумное и очень, очень трудное. «Если б он попросил…» — шептала она и перебирала в мыслях различные смелые, дерзкие и почти невозможные поступки. Она бы воровала ради него, она бы стирала ему бельё, она бы…

Да. Она способна убить ради него. Кого угодно. Даже Жюля…