Пассажиры империала

И вдруг она спросила себя, чего же она, собственно, хочет, на что надеется? У неё даже не являлось желания поцеловать господина Пьера. Мысль о возможной физической близости между ними была для неё слишком тяжела, не хотелось на ней останавливаться. Правда, она с ужасной горечью говорила себе: «Если бы я раньше знала его…» Но, говоря это, она сожалела лишь о своей опоганенной, грязной жизни. Старческие её мысли были неким подобием мечтаний юной девушки: беспредметная грусть, вздохи, мимолётные желания, оставляющие недолгий след, словно бурный ручей, пробежавший после летнего дождя… У этой женщины, казалось бы лишённой всяких человеческих чувств, у этого растленного существа, у которого каждый год, каждый день, каждая минута жестокого и тёмного бытия развивали алчность и злобу, у этой мегеры, чьё лицо вылепили за долгие годы повседневные подлости, а тело постепенно изуродовали проституция, старость и прозябание без воздуха и света в публичном доме, вдруг воскресли забытые порывы души и грёзы, должно быть зародившиеся во времена её жалкого детства. Нет, она ничего не хотела, ни на что не надеялась, не ждала никакого переворота в своей жизни, никакого чуда, исходящего от господина Пьера. Ничего не ждала. Ровно ничего. Она задыхалась от властной потребности чем-нибудь одарить любимого. Чем именно? Она не могла бы сказать. Но обязательно одарить. Раз она не может принести ему в дар самоё себя, то одарить его чем-то иным.

И она стала жить мыслью о жертве. Ради него она бросилась бы под колёса автомобиля. Но зачем это ему? Какая ему была бы от этого польза? Никакой! Конечно, конечно. И вот так она без конца терзалась, словно девочка, имеющая столь слабое представление о любви, что её пугает возникшее у неё влечение к какому-нибудь юноше. Вдобавок, слепое чувство у Доры было отравлено жестокими угрызениями совести. Вся её жизнь продажной женщины вдруг предстала перед нею как длинная череда мерзостей и внушала ей ужас… Из этого обычно и проистекает обращение куртизанок к религии. Только вот возгореться страстной религиозностью никогда не бывает поздно, и прошлые грехи даже придают раскаянию больше блеска и пыла. А Дора впервые познала человеческую любовь в ту пору жизни, когда любовь стала для неё недоступной. «Да как же это случилось? — думала она, вспоминая о тех девушках, которые когда-то на её глазах влюблялись и не понимали, что их ужалила любовь. — Надо же быть такой сумасшедшей! Как это случилось?»

Чувство её стало поистине мучительным, как зубная боль, которая не всегда терзает человека неистово, но требует, чтоб с больным зубом обращались осторожно, а иначе она рассвирепеет. С той минуты, как Доре всё стало ясно, для неё одинаково томительным было и отсутствие и присутствие господина Пьера. Когда он был близ неё, она так боялась себя выдать, так ей было стыдно, что она то и дело посматривала на стрелки стенных часов и хотела, чтобы он поскорее ушёл. Во всём она видела теперь скрытый смысл, в его тоне усматривала насмешливость. А тут ещё барышни, клиенты, её помощница… Ах, какой ужас! Она дошла до того, что предпочитала теперь страдать от разлуки с ним, чем от его присутствия.

Когда его не было, она могла хоть предаться мечтам, могла позволить себе смелость мысленно говорить о нём. Душа у неё была переполнена тем, что она не решалась сказать ему, тем, что она никогда бы не дерзнула сказать. В один прекрасный день после долгих колебаний она позволила себе назвать его в мечтах просто Пьером, а не господином Пьером. Она ещё не смела даже про себя говорить с ним на «ты».

Мало-помалу её прежние химеры стали переплетаться с новой любовью. Вполне естественно, что дача в Гарше оказалась рамкой для романа, разраставшегося в её безумной голове беспорядочно, как сорная трава. В творимой ею волшебной сказке был и замок и прекрасный принц. Но над чудесной легендой реяли странные летучие мыши, и к зачарованной принцессе никогда уже не вернётся молодость, — она навеки должна была остаться во власти злых чар старости, реального мира и всяческой гнусности. Она лишь бредила во мраке ночи, которая не могла для неё кончиться, и, вытирая на своей даче пыль с мебели, больше походила на страшный призрак, чем на зачарованную принцессу.

XVI

Мадемуазель посмотрела на небо. Обычно таких ливней в августе не бывает. А тут, видно, надолго зарядило; от туч на улице потемнело, и льёт, льёт дождь. Хотя чего там, до ворот дома номер девять всего три шага, не очень промокнешь. Раз она решила, так уж надо сбегать к этой женщине из девятого номера. Мадемуазель дали ещё один адрес, но это где-то за площадью Республики. Далеко. Дождь разрешил вопрос. Надо идти в дом номер девять.

Ужасные дряни эти девки. Ни черта не делают. Иголку в руки не возьмут. Неряхи. Позволь им, так и будут ходить в рваном белье. Да что им? Много ли на них надето? А раз так, кажется, не трудно всё содержать в порядке. Ничего подобного! Чуть какая дырочка на рубашке, выбрасывают вон. Хозяевам — выгода. Подштопают и той же дуре продадут. Копят хозяева денежки. Щедростью не грешат.

А дождь-то льёт как из ведра. Такие ливни раза три в год бывают, — не чаще. Даже до девятого номера и то страшно добежать. Да и зачем торопиться? Лучше подождать пока прояснится, а то живо промокнешь, не успеешь десяти метров проскочить.

Вот интересная история: Дора и своё бельё подсунула. Что это с ней делается? Кокетничает! Стала, как прежде, следить за собой. Смешно. Недавно перед зеркалом вертелась. Да, да. Говорите, что хотите, а раз уж накатило на неё, добром дело не кончится.

Мадемуазель взглянула на небо и тяжело вздохнула. Она хорошо уяснила себе, хорошо поняла, какой насмешкой судьбы было её печальное положение. Она — и вдруг стоит тут с узлом! А небо приняло её упрёк на свой счёт: дождь усилился. Нет, надо всё-таки признаться, не о такой жизни она мечтала. Тебе ли, Мари, в твои годы, стоять в такую погоду на пороге второразрядного борделя, держа под мышкой узел с бельём, которое надо отдать в починку… Изволь выполнять поручения этих девок, как будто ты ихняя прислуга… Да что это, право!

Нет, это неслыханно! Сама штопальщица не могла побеспокоиться прийти за бельём… Мадемуазель очень хорошо знала, что подобные рассуждения — глупость, потому что… Но ей нравилось перебирать свои огорчения. Прежней штопальщицы они никогда не увидят; удрала, захватив с собой полдюжины рубашек и любимый капот Люлю — тот, что отделан кружевами. Слёзы и скрежет зубовный! Ну, а дальше что? Чем поможешь? Такова жизнь… Ничего не поделаешь. Полиция в такие дела не вмешивается. Но ведь это кража! Для кого, спрашивается, тюрьмы устроены? Собак, что ли, в них сажать? Но «Ласточки», видите ли, заведение безнравственное и, значит, каждый имеет право грабить и надувать его хозяев… Ишь что выдумали! Поищите тут логики.

И за всё мадемуазель отвечай… Всю работу на меня взвалили. Ищи им теперь другую штопальщицу, неси бельё для починки. Вот ведь как! Да если б хоть спасибо сказали. Куда там, держи карман шире. Хватит с них и того, что схожу в дом номер девять. Для починки не нужна какая-нибудь знаменитая портниха. Разумеется, хорошего от этой женщины нечего ждать: у неё полно ребятишек, живут в какой-то берлоге… Да ладно уж, можно попробовать. А если испортит бельё, ничего ей не заплатим. Её мужа раза два-три приглашали в «Ласточки» для каких-то мелких поделок. Во всяком случае уж она-то не удерёт с тряпками наших девок… она всегда тут, на глазах. А дождь, кажется, стихает.

Зажав узел под мышкой, мадемуазель храбро пускается вплавь. Три саженки, и вот она уже под воротами. Она отряхивается. Не хочется портить своё платье. Ну что за мерзость этот дом номер девять. Много ли подобных трущоб в Париже? Да, в Париже много трущоб. Бедняки — такие грязнули. А если б они захотели, то жили бы лучше. Но им, видно, грязь милее. Где тут живёт мадам Мере? «Мадам» — подумаешь тоже. Какой ей почёт! Привратница даже не вылезла из своей каморки, загромождённой всяким хламом, не отошла от газовой плитки, на которой она что-то жарила. Буркнула: «На заднем дворе, в нижнем этаже…» Посмотрела на помощницу Доры Тавернье, на её узел и подумала: что здесь нужно этой сводне? Выглянув в окошко, крикнула: «Ма-а-дам Мере, к вам пришли». Тотчас под ноги мадемуазель подкатилось двое карапузов: мальчик и девочка, только что тузившие друг друга. Хочется посмотреть, кто пришёл к их маме. Так было скучно сидеть под воротами. Вот и развлечение!

Как перейти через двор? Дождь опять полил как из ведра. Отвратительная вонь из привратницкой гонит прочь мадемуазель. Собравшись с духом, она бежит.

Эмили Мере приняла посетительницу. До чего же запускают себя люди из простонародья. С ума сойти! Вот этой женщине, наверное, тридцати ещё нет, а на что она похожа! Ведь если бы поухаживала за собой немножко, да, разумеется, приоделась бы, так была бы очень недурна… Но как она спорила из-за цены, просто невероятно! Наконец сторговались.