Пассажиры империала

И вот он вступил в царство смерти. Вступил с угрюмой решимостью. Он хотел разом искупить все таинственные грехи, которые, по мнению людей, лежали на его совести. Он перекрестился.

Болото густо поросло травой. Подошвы Бонифаса чавкали в жидкой грязи. Почва зыбилась под ногами. Собственная сила Бонифаса, вес его тела предательски обращались против него. Он слышал, как во все стороны запрыгали лягушки. Ноги у него промокли, и болото уже присасывало их. Вязкая тина хватала его за лодыжки. Он шёл. Чего бы он не дал, чтобы луна осветила эту невидимую сейчас мрачную пустыню. Вдруг его левая нога по колено провалилась в топь. И странно, тогда ему почему-то вспомнился святой Христофор. Он вытащил ногу и двинулся дальше. Идти становилось всё труднее, густая высокая трава была уже ему по пояс. Она стеной смыкалась вокруг. Преграда эта вдруг показалась ему опаснее зыбкой почвы. Всё сильнее становился запах тины и гниющих трав. Запах тления. Бонифас ещё мог вернуться на твёрдую землю. Он всё шёл вперёд. При каждом шаге он должен был напрягать мышцы ног и спины, вытаскивать увязнувшие в грязи ступни, вырываться из цепких объятий травы. Тяжкая усталость охватила его. Ведь он весь день работал как вол. И вдруг пришло искушение бросить борьбу, тихонько соскользнуть во тьме на сырую, водой пропитанную землю. Уснуть! Но, почувствовав, что его одолевает сон, Бонифас ужаснулся. Он знал, что стоит ему поддаться соблазну, и он упадёт в бездонную чёрную пропасть непробудного сна. Уснуть… Казалось, болото заколыхалось, затрепетало, возрадовалось: вон какой лакомый кусочек оно сейчас проглотит. Живое человеческое мясо… Бонифас широко раскрыл глаза, весь напрягся, согнул спину…

При каждом шаге ноги увязали почти до колен. С каждым мгновением немая борьба становилась всё яростнее, с каждым шагом Бонифаса сопротивление врага возрастало. Он втягивал в глубину болота стопы великана, который сам бросился в западню. Остановиться Бонифас теперь не мог: от тяжести собственного тела он увяз бы ещё больше. Снизу поднимался могильный холод, но от неистовых и тщетных усилий одолеть врага Бонифас обливался горячим и липким потом, насквозь пропитавшим его одежду. Он хватался за стебли болотных трав и, сам того не замечая, изрезал себе пальцы о края листьев, острых как нож. Машинально он сосал ранку и ощущал во рту противный вкус крови и тины. Что это? Земля под ногами как будто стала твёрже? Но радоваться рано — трава вокруг сомкнулась сплошной стеной. Бонифас вытащил из кармана складной нож и раскрыл его. И, прокладывая себе путь этим оружием, шаг за шагом продвигался по гиблой топи.

Борьба длилась уже около часа. Бонифас шёл вперёд. Усталость всё росла. И опять стало страшно. Поднялся ветер, свистя и воя закружился над горой. Камыши на болоте шелестели так громко, словно в них шипели тысячи змей. Но хуже всего была темнота, беспросветный, гнетущий мрак. Ноги порою вязли только по щиколотку, а потом опять уходили в тину чуть не по колено, и Бонифас начинал понимать, что такое ад. Эх, если бы противником его было не болото, а человек. Схватиться бы с ним, бороться до последних сил на твёрдой земле. А здесь он держался только силой своих большущих ног, меж тем как вероломный противник подстерегал его в тишине и беспредельном мраке, и лишь ему одному были ведомы все его хитрые ловушки, и если он ослаблял натиск, то лишь для того, чтобы вернее настигать человека врасплох, вернее довести до отчаяния.

Вдруг похолодало. В лицо Бонифасу пахнуло хорошо знакомым, но страшным сейчас запахом, и он содрогнулся. Дождь. Наверняка пойдёт дождь. Дождь на болоте — это смерть. Бонифас с тоской подумал о твёрдой земле, о пропавшей девочке, о светлом дне, о солнышке, о своей деревне… И вдруг на него обрушился дождь, налетел порыв ветра. Частый, проливной, косой дождь, неумолимый, безжалостный дождь, зарядивший на всю ночь, дождь, что льёт без устали, без передышки… Как обезумевший от страха зверь, Бонифас ринулся вперёд; сгибая под дождём спину, стиснув крепкие зубы, он с силой отрывал ноги от топкой земли.

При каждом шаге ему казалось, что грудь у него разорвётся и лопнут все мышцы. Он задыхался, как будто бежал изо всей мочи, а между тем продвигался не быстрее ребёнка, едва научившегося ходить. Дождь низвергался на болото, пригибал отяжелевшие ветви деревьев, стегал чёрную тьму. Бонифас в ужасе издал протяжный вопль, но от этого ему стало ещё страшнее, и он снова стиснул зубы, выбивавшие дробь.

Дождь. Дождь. Дождь.

Бонифасу грозит смерть. Разве ему убежать от неё, когда он ползёт еле-еле, потому что на ногах у него целые глыбы, тяжёлые глыбы мокрой земли? Несколько раз он падал. Нож выскользнул у него из рук. Потерялся нож. Высокие травы держат Бонифаса в плену. Глупый ты, глупый, Бонифас! Вздумал спасать какую-то незнакомую девочку. Боже всемогущий, господи милостивый, пресвятая дева Мария! Вера в небеса, гнев, ужас, воля к жизни — а с ними ещё и безмерная усталость и жажда сна. Если бы не холодные струи дождя, глаза у него закрылись бы. Он изнемогал от усталости. Нет, нет, надо идти вперёд!

Дождь барабанит по листьям. Дождь струится по заледеневшей спине Бонифаса. Дождь размывает земляной покров торфяников. Дождь поёт на горе: «Скоро, скоро Бонифас умрёт».

Сколько же времени это длилось? Целую жизнь. Долгую жизнь, короткую жизнь, всю жизнь. У человека, утопавшего в болоте, мелькнула мысль: «Они звали меня „безотцовщина“, а теперь будут звать „безмогильный“».

Дождь падает бесчисленным множеством быстрых-быстрых струек и придаёт силы болотной почве, а у человека отнимает силы, и вдруг дождь низвергается бешеным ливнем, водопадом, хочет показать, что он не знает пощады, что он властелин этой чёрной тьмы.

Дождь. Дождь. Дождь.

В голове пустота, в голове безумие, в теле — яростное напряжение, сила отчаяния. Зубы стиснуты. Иной раз вот так люди стискивают зубы в кошмарном сне. Всё — словно горячечный бред, или словно пытка бессонницей. Бонифас падает. Снова встаёт на ноги. Вырывается. Вырывается.

Дождь. Дождь. Дождь.

Вдруг стена камышей поддалась, расступается, нога наталкивается на что-то жёсткое, колени подгибаются… Не выдержав нежданного рывка вперёд, Бонифас снова падает. Земля. Твёрдая земля. Что это? Влажный песок… A-а! Кромка болота. Он пересёк болото. Он вышел на берег. Бонифас выпрямляется, топает ногой, земля не подаётся. Твёрдая земля. Впереди вырисовывается чёрная купа деревьев, он бежит туда, падает. Дождь — такой ласковый, славный, прохладный дождь. Бонифас ползком тащится к деревьям, хочет дотронуться до них…

У подножья высокого дерева его ладони, испачканные землёй, коснулись чего-то странного — лоскута ткани и чего-то тёплого, живого. Это человек. Спящий человек. Спящий просыпается и громко вскрикивает.

Бонифас протягивает руки и хватает находку. Измученный, еле живой Бонифас, добрая душа, крепко держит и прижимает к груди пропавшую девочку, а она вся дрожит от холода, надежды и ужаса…

XLIII

Эдуард Пейерон уехал утренним поездом более или менее успокоенный. Всю ночь он не спал. Не спала и Бланш, всё ходила по комнате. Она говорила мужу: «Ложись, поспи… всё равно ничем не поможешь…» Но ведь известно, как это бывает: человек безумно хочет спать, валится с ног и засыпает мгновенно, а через минуту сна как не бывало. А уж, кажется, Пейерон так устал за долгий день, так намаялся, излазив всю гору.

Но вот на рассвете пришёл этот славный парень Бонифас и принёс на руках Сюзанну. Ночью он не решился спуститься в долину. Можно было заблудиться на болоте. А кроме того, Сюзанна вывихнула ногу и не могла идти. Всю ночь на них лил дождь. Когда забрезжил свет, тучи стали расходиться. Холодный ветер подсушил на горе землю.

Ах, какие они оба были жалкие! Все в грязи, перепачканные, измученные. Бонифас всё-таки поспал немного. Но и во сне крепко сжимал рукой тоненькое запястье девочки, словно боялся, что она убежит от него, несмотря на вывихнутую ногу. Проснувшись, он пустился в обратный путь и всё время нёс Сюзанну, — то на руках, то на спине. Он пошёл самой дальней дорогой, но зато пролегавшей по более пологому склону — от края болота к часовне. Сюзанну он прикрыл своей курткой. Под конец она заснула у него на руках. Бонифас принёс её в замок, потом извинился: надо спешить на подёнщину — и ушёл. Ему даже не успели ничего дать.

Сюзанну знобило. Одна щека у неё была багрово-красная, другая бледная. Её всю трясло, и она не могла стоять, — наверно, из-за вывихнутой ноги. Бланш с помощью Ивонны уложила её в постель, хорошенько укутала. Положили ей к ногам грелку с горячей водой. Дали выпить грогу с коньяком. Потом все вышли: девочке надо было дать отдых. Отец поцеловал её и поехал на станцию.

В восемь часов Бланш зашла взглянуть на неё и ужаснулась. Девочка тяжело дышала, стонала. Старик де Сентвиль поставил ей под мышку термометр. Сорок градусов! Тотчас же послали одного из батраков с фермы в Бюлоз за доктором Моро.

Проснувшись, супруги Меркадье, узнали все новости сразу: возвращение Сюзанны, отъезд Пейерона, болезнь девочки… Полетта бросилась к Денизе, — та ещё нежилась в постели. Боже, как она была мила!

Выслушав Полетту, она попросила:

— Расскажи мне побольше об этом крестьянском парне. Вот герой! Вы наградили его?

— Ах, нет, не успели. Он сразу же ушёл. Надо будет исправить эту ошибку. А что, если девочка умрёт?

— Ну, ну. Перестань! Так вот сейчас и умрёт!

Ивонна и Паскаль встретились под кедрами. Оба сели на низкую, сгибавшуюся под их тяжестью ветку и тихо покачивались. Небо опять было ясное, вернулась хорошая погода и летняя жара.