Пассажиры империала

Жанна болтала ногами. Плакать она перестала и всё щипала Паскаля, требуя, чтобы он говорил с ней. «Да перестань ты… нельзя шалить!» Наконец Жанна послушалась уговоров мадам Рюфен и отправилась с ней на кухню. «Бедная крошечка! Бабушка у неё ушла далеко, далеко…» Паскаль внутренне усмехнулся. И вдруг он с ужасом подумал, что у бабушки не вынули изо рта вставные челюсти, они отвалились, поэтому рот и остался открытым. Его затошнило, и, чтобы отвлечься, он стал смотреть, как мухи приклеиваются к длинным полоскам липучей бумаги, подвешенным перед окном.

На лестнице показались отец и дедушка. Мама осталась в комнате умершей. Решено было сидеть там по очереди. Дедушка казался совсем разбитым и плохо соображал, что делает. Папа сказал, что надо пойти на почту, дедушка согласился. Они взяли с собой Паскаля, и тот слышал, как отец сказал: «Ну и пусть она будет недовольна, что ж делать!» Паскаль ждал вместе с дедушкой возле маленького домика, где помещалась почта. Им было видно в окно, как Пьер подаёт написанные им телеграммы. Старик де Сентвиль погладил Паскаля по голове и сказал:

— Будь поласковей с мамой, Паскаль. У неё большое горе.

Паскаль посмотрел на дедушку, — какой он измученный, растерянный, как постарел, и вдруг сказал:

— Нет, дедуся, это не у них, а у тебя большое горе, — и крепко обнял старика. Он подумал: «Хорошо, что умерла бабушка, а не дедуся». Он очень любил дедушку. Да ведь дедушке меньше лет, чем бабушке, значит, всё вышло по справедливости…

Около них остановился экипаж, присланный из Шандаржана. Норбер приехал в Сентвиль за Денизой и, узнав о смерти старухи д’Амберьо, пожелал проститься с покойницей. Он привёз с собой и Денизу. Она выпрыгнула из коляски, очаровательная, лёгкая, как птичка, и заявила, что ей стыдно за свой неуместный наряд: светлое платье и розовую шляпку. Пусть Норбер съездит в Шандаржан и привезёт ей во что переодеться, — уж траурных-то платьев у неё вполне достаточно, не правда ли? Нет, нет, она ни за что не бросит Полетту в такой час! Она останется в Сентвиле. Норбер без труда принял удручённый вид.

Вскоре после полудня все сели за стол завтракать, не хватало только Норбера, уехавшего в Шандаржан. В гостинице столовалось человек двенадцать постояльцев, почтенных, приличных господ, которые покашливали и принимали лекарства из пузырьков, стоявших рядом с их приборами. Госпожа Рюфен, проявив большую деликатность, устроила гостей из замка в соседней комнате, где с трудом помещался стол и два диванчика; там все и позавтракали. Разговор вела одна лишь Дениза.

— Бедная, бедная старушка! Ведь только вчера я видела её, правда, мельком. Она была такая оживлённая… Только очень уж раскраснелась. Кто бы мог подумать! Да съешь хоть кусочек, Полетта, иначе ты заболеешь, а чему это поможет?..

Очевидно, и дяде и Пьеру хотелось что-то сказать, но они всё не решались; наконец, переглянувшись с Пьером, господин де Сентвиль дерзнул.

— Я послал телеграммы, — сказал он, — его преосвященству и Блезу… просил их приехать.

Мгновенно всё переменилось. Полетта дёрнулась, как будто её подбросило электрическим током, выронила нож и вилку с кусочком жаркого, который собиралась поднести ко рту.

— Блезу? — воскликнула она. — Вы с ума сошли, дядя! Вызвали Блеза! Никогда не позволю.

— Что ты, дитя моё! Что ты говоришь!.. Ведь это же вполне естественно. Его преосвященство отслужит заупокойную… а Блез…

— Его преосвященство — другое дело. Я ничего против не имею. Но Блез!.. Пьер, как же это? Ты знал? И, по-твоему, это хорошо? Ты не возражал? Но ведь ты прекрасно знаешь, как я отношусь к Блезу и как к нему относилась мама!

И Полетта зарыдала. Дениза вытерла ей глаза.

Послышался голос Жанны:

— Хочу соуса! Мне соуса не дали…

Гнев Полетты вспыхнул с новой силой, и она закричала во всё горло:

— Лучше я умру, выброшусь в окно, лягу в одну могилу с мамой! Не стану я терпеть такой позор!

— Послушай, Полетта…

— Замолчи ты! Мне противно смотреть на тебя! Этот Блез негодяй, подлец, он бросил нас ради какой-то мерзавки. Ему совсем неинтересно было знать, живы ли мы. А когда мама умерла, он явится сюда и будет хвост распускать…

— Но ведь Пьер тут ни при чём, Полетта, я сам…

— Как? Это вы? Родной дядя и вдруг нанесли мне такое оскорбление!.. Когда мама ещё лежит тут, наверху… — И Полетта громко всхлипнула. — Никогда, никогда бы я не поверила, что вы способны на такую гнусность!

— Послушай, детка, Блез сын ей, или нет? Ведь сын? Возможно, кто-нибудь и считает себя вправе запретить сыну идти за гробом матери… Но уж только не я.

— В такую минуту! В такую минуту!

— Позволь тебе заметить, что подобные вопросы встают именно в такие минуты, — сказал Пьер, досадливо скривив уголки рта.

— Так ты ещё насмехаешься надо мной?..

— И не думаю насмехаться.

— Мало ещё, что случилось ужасное несчастье… Вот как со мной обращаются в собственной моей семье!

Пьер пожал плечами. Господин де Сентвиль добавил:

— Кстати, нравится тебе это, или не нравится, а ведь он тоже наследник.

— Наследник? Да неужели этот распутник приедет и отнимет у меня вещи, дорогие мне как память о матери?

— Мне кажется, у него такие же права, как у тебя.

Полетта ничего не ответила, встала из-за стола и направилась к двери. Дениза побежала за ней.

— Куда ты, дорогая?

— Не могу я допустить, чтобы возле мамы всё время были чужие люди…

Подруги прошли через общий зал. Чахоточные постояльцы сочувственно смотрели на заплаканную Полетту, прижимавшую к носу скомканный платочек.

XLVI

Тело перевезли в замок. Госпожа Пейерон любезно разрешила поставить гроб в большой гостиной, дверь которой выходила на крыльцо. Госпожа д’Амберьо покоилась там среди цветов и гирлянд из листьев папоротника.

А на втором этаже лежала больная девочка, и Бланш почти не отходила от неё. Болезнь протекала нормально, но ведь это был только ещё третий день.

Епископ и Блез д’Амберьо прибыли один за другим, с промежутком в два часа, — первый приехал из Италии, второй из Парижа. Их поместили на третьем этаже в двух соседних комнатах.

Потянулись вереницы людей, желавших проститься с покойницей. Приехали все соседи. Бедные и богатые. Госпожа д’Амберьо была как-никак урождённая де Сентвиль, дочь покойного владельца замка, и ещё были люди, которые это помнили.

Съехались родственники и свойственники, двоюродные и троюродные братья и сёстры — все обитатели окрестных имений: Шандаржаны, Сен-Фиакры, Мазьеры. У всех в состав фамилии входило название какой-либо деревни, замка или долины. Они приезжали в тёмной, уже немного старомодной одежде, послужившей им для других похорон, в парадных экипажах с деревенской упряжкой. Тут были дамы в чёрном шелку и пожилые господа в уже тесноватых для их тучных фигур костюмах, сухопарые девицы и любители верховой езды в клетчатых бриджах. Костлявые руки, бороды военного образца, худые спины, а рядом — широченные плечи и багровые затылки. Родня у Сентвилей была большая. Её привели сюда традиция и любопытство. У гроба приезжавшие оставались недолго, зато весьма не прочь были осмотреть замок и парк, которых иные родственники, живущие в каких-нибудь двадцати километрах отсюда, не видели со времени похорон матери господина Паскаля де Сентвиля…