Пассажиры империала

Робинель попытался возражать, но доводам преподавателя естествознания повредила обычная его запальчивость. Разговор принял сумбурный характер, всё пошло насмарку, и они разошлись, ничего не порешив. Когда дверь за посетителями закрылась, Пьер Меркадье вздохнул с облегчением. В каком-то блаженном упоении он думал о тайне, которую держал про себя во время этой встречи, не выдав её ни единым намёком, — из-за неё все эти треволнения стали для него такими мелкими, такими жалкими. Он вернулся в кабинет, перечитал письмо, написанное им господину де Кастро, аккуратно согнул листок и вложил его в конверт. У клея был горький вкус, горечь судьбы.

LXI

Письмо было получено господином де Кастро как раз в ту минуту, когда от него выходил Матье Дрейфус, брат осуждённого капитана Дрейфуса. Через своих друзей он узнал, что у биржевого маклера де Кастро имеются письма, которые могут внести ясность в запутанное дело Дрейфуса. Он пришёл для того, чтобы самому сравнить почерки. Де Кастро хотел доверить ему письма майора Эстергази, но Матье Дрейфус отказался их взять, посоветовав передать эти письма господину Шереру-Кестнеру, человеку порядочному и видному политическому деятелю, который мог довести до сведения правительства новые обстоятельства дела.

В письме Пьер Меркадье дал своему доверенному распоряжение немедленно и как можно выгоднее продать все его ценные бумаги и акции. «Прекрасно, — сказал про себя де Кастро, — поделом мне! Я так красноречиво убеждал его больше не играть на бирже, что он послушался и теперь хочет держать деньги в кубышке! А я остался с носом, простофиля…» И, пожав плечами, де Кастро стал думать о другом.

Он ещё раз сравнил почерк, которым было написано бордеро, с письмами Эстергази. Тождество полное, бесспорное. Зачем же медлить? И он написал письмо господину Шереру-Кестнеру.

* * *

Никогда ещё Пьер Меркадье не испытывал такого ощущения полноты жизненных сил, которое охватило его теперь. Все мелкие житейские происшествия получили особый смысл и лишь усиливали это пьянящее чувство в душе преподавателя истории.

Преподаватель истории! Он даже подумал; не превратиться ли просто в безвестного учителя истории? И эта мысль вызвала в нём прилив удивительной жизнерадостности; он был очень доволен собой. Итак, всё кончено. Скоро всё отпадёт от него, придёт освобождение, всё останется где-то в стороне. Шёл снег, и Пьер смотрел в окно, как кружатся белые лёгкие хлопья, — в них было что-то нарядное, праздничное.

В комнату вошла Полетта и заговорила с ним о каких-то своих хозяйственных делах. Пьер сначала не понял, она повторила, и тогда он выслушал её внимательно, с подчёркнутой учтивостью, полной какой-то опьяняющей иронии.

Улица, прохожие, лицей — опять лицей… Ах, до чего же странно опять видеть вокруг все эти привычные тени, комические призраки учителей и учеников… Опять один за другим идут уроки… Уже зажгли свет, пляшут язычки газа…

После уроков к Пьеру в вестибюле подошёл инспектор. Неизвестно, чего больше в трупном цвете его лица — жёлтых или зелёных оттенков, что одолевает — рак или холод. Щёки у него впали, веки распухли.

— Как поживаете, мосье Декрасман? Вы очень плохо выглядите…

Инспектор встревожился. Он хорошо знал, что скоро умрёт, но ему удавалось забывать об этом. А уж, если ему говорят так прямо, значит…

— Вы находите? — сказал он. — Снег идёт, адский холод… Наверное, из-за этого. А чувствую я себя не хуже обычного.

— Не хуже? А я было подумал.

Что толкало Пьера вести эту жестокую игру? Ощущение своего здоровья и силы, своего превосходства.

Декрасман желал что-то сообщить коллеге.

— Я хотел вам сказать, мосье Меркадье…

Опасливо поглядев вокруг, инспектор задрожал от холода и, весь съёжившись, продолжал:

— Я хотел вам сказать… Вы молодец!.. Отказались…

Пьер не понял. Отказался? От чего именно?

— Отказались подписаться, защищать этого Мейера… Браво, браво! Да, Жофре мне рассказал… И меня тоже пытались втянуть. Это меня-то! — И Декрасман захихикал. — Да хоть бы все они сдохли, жиды поганые! Хоть бы все сдохли! — И, озираясь испуганно, добавил: — Только это между нами, прошу вас. Строго между нами… Директор наш франкмасон… Если он узнает… — И Декрасман сжал руку Пьера Меркадье своей иссохшей рукой, полный горячего восторга и уже могильного холода.

Меркадье посмотрел ему вслед. Человек, заживо разлагающийся от рака, сутулясь, шёл сквозь падающий снег. Странный субъект!

* * *

В ту ночь Пьеру Меркадье приснилась Африка. Земля была голая и такая раскалённая, что даже ботинки растрескались от жары. Пьер, одетый в белый костюм, шёл по каким-то мавританским улицам, и всё время ему преграждали путь разные препятствия, — в частности, мешали пройти люди, торговавшие спелыми арбузами с кроваво-красной мякотью, и точно такие же ослики, каких он вместе с Полеттой видел на Выставке 1889 года. Тут была и Полетта в подвенечном белом платье, она бежала вдогонку за Пьером, а вокруг хохотали арабские женщины, прикрываясь чадрой. Препятствия возрастали с каждым шагом. Приходилось пробираться через непролазные лесные дебри, топор дровосека не мог справиться с тропическими деревьями и узловатыми лианами. Пьер протянул руку, и пальцы его коснулись чьего-то лица, женского лица, — за густой листвой притаилась женщина. Только не Полетта. Но кто же? Боже мой, он позабыл имя этой женщины! Забыл, забыл! А ведь он хорошо знал эту женщину, он узнал её. Она улыбнулась ему. И, сверкнув белыми зубами, сказала: «Я не люблю вас». И тогда в памяти его всплыло имя Бланш, он с мольбой бросился к ней, но вдруг какой-то юноша, крестьянский парень с приплюснутым носом, грубо оттолкнул Пьера, и вот он падает, падает…

Он проснулся. Кругом был ночной мрак. Как унизительно было сознавать, что эта проклятая шлюха ещё грезится ему. И этот мужлан… Нет, нет, нет! Он совсем уже не думает о ней, это всё игра сновидений. А всё-таки её образ всплывал из тьмы. Она отвлекала Пьера от его мыслей. Пьер старался возвратиться к ним, строить планы блестящего будущего, как строят великолепный дом. О, эти готовые к отплытию, трепещущие корабли в голубых гаванях… Мысли были такие солнечные. Он видел белые дворцы и свободные земли. Сегодня — здесь, завтра — там…

Бланш… Кто произнёс её имя в ночной тьме? Звук собственного голоса испугал его. Так это он сам сказал «Бланш», внезапно и безотчётно, вслух произнёс её имя? Вот уж не думал, что он такой слабохарактерный. Спать, спать… Больше ни о чём не думать. Какие это слова вертятся в голове:

Non veder, non sentir, m’e gran ventura;

Pero non mi destar, deh! parla basso ¹³

Это стихи Микеланджело, которые он читал двадцать лет назад. «Не видеть, не чувствовать, великое со мной свершилось…» Откуда же всплыли эти итальянские слова? Видение Италии завладевает им в ночной тьме.

* * *

Утром он прочёл в газете, что господин Матье Дрейфус подал в суд жалобу на майора Эстергази, обвиняя его в подлоге и в использовании подложных документов. И тогда он вспомнил о де Кастро. Деньги! На сколько хватит, столько и поживём. Деньги! Свобода!

— Что же ты не скажешь Жанне: «До свидания»? Она уходит в школу…

Полетта подтолкнула девочку к отцу. В клетчатой юбочке, заложенной широкими складками, в чёрной курточке и шапочке пирожком, с ученической папкой под мышкой, она походила на учёную обезьянку. В школу она ходила первый год. Пьер подумал, что бы ей такое сказать.