Пассажиры империала

— Смотри же, будь умницей, Жаннетта…

Маленькая лицемерка повертела ножкой и кротко ответила:

— Хорошо, папочка…

Отец залился смехом и долго не мог остановиться.

— Да что с тобой? Ты сегодня какой-то ненормальный! — сказала Полетта.

Она и не подозревала, что сказала святую истину.

* * *

Шум поднялся невероятный. Всё началось внезапно, как раз когда учителя уже сидели на кафедрах, за минуту до начала урока. Во дворе раздались неистовые крики. Ученики сгрудились перед дверью того класса, где находился Мейер; другие группы не выпускали из школы тех четырёх учителей, чьи имена стояли под протестом, который Меркадье так и не подписал, — протест был опубликован в то самое утро в местной газете левого направления. Лицеисты, учинившие обструкцию, скандировали фамилии этих четверых учителей, выли, свистели, улюлюкали и по команде орали во всю глотку.

Надзиратели, инспектор, заведующий учебной частью бросились во двор, и толпа пляшущих дикарей поглотила их.

Вдруг с балкона второго этажа полетели толстые томы словарей. Кому-то пришла дьявольская мысль перетащить тайком на балкон все имевшиеся в лицее словари — греческий, английский, немецкий, латинский, и группа старшеклассников принялась швырять их во двор. На груду разбившихся при падении лохматых книг ученики, бесновавшиеся внизу, побросали и свои учебники. Раздались истошные вопли: «Огня!» И сразу стал ясен адский план. Мальчишки начали жечь словари. Заклубился дым, понеслись во все стороны искры. Во двор вошёл директор. Его освистали, завыли: «Долой масона! Долой масона!» В класс Мейера бросали камни и всё, что попадало под руку… «Долой жида! В сортир! Мейера в сортир!»

Пьер Меркадье смотрел в застеклённую дверь своего класса на это организованное бесчинство. «Ведь говорил же я этим дуракам, что их нелепый протест опасен для Мейера». Вдруг постучались в дверь, за которой, топая башмаками и спотыкаясь, кто-то пробегал иногда по коридору. Поднявшись на цыпочки, Меркадье увидел прижавшегося к двери ученика. Может, не стоит отворять? Но всё-таки отворил.

Вошёл мальчик лет двенадцати в изорванной одежде, с окровавленным лицом. Это был маленький Дрейфус. Его избили. Он плакал, горько всхлипывал и сморкался, вытирая нос скомканным и грязным носовым платком. Ему удалось убежать от своих мучителей: они занялись более интересным делом и не стали его преследовать.

Мальчик бросился на парту и, прижавшись головой к её крышке, зарыдал.

— Что с тобой, голубчик? — спросил Пьер. — Больно тебя побили? Вот скоты!

Бурное отчаяние не давало ребёнку ответить.

— Ну, успокойся, успокойся! Тут тебя никто не тронет.

Мальчик поднял голову и посмотрел на учителя, лицо у ребёнка было мрачное и бессмысленное, в глазах тупой ужас. Рыдания душили его, он не находил слов. Наконец он крикнул:

— Разве я виноват? Разве я виноват?

Это было ужасно. Пьер дорого бы дал, чтобы не слышать этого. Ребёнок! И всё из-за тех дураков с их идиотским протестом. На дворе всё так же бушевала буря; вокруг костра плясали, надзиратели дрались с учениками. Что ж, уроков так и не будет? Сторож неистово звонил в колокольчик. Напрасный труд!

Пьер посмотрел на маленького Дрейфуса. Какой безобразный и жалкий мальчишка! И какая мерзкая вышла история! Пожалуй, и его собственный сын участвовал в избиении Шарля Дрейфуса. Нечего сказать, удачно прошёл последний день. Во дворе угощали друг друга тумаками и оплеухами. Среди этой свалки, криков, беготни, диких хороводов директор тщетно пытался произнести речь. Меркадье отворил дверь. Маленький Дрейфус в ужасе крикнул:

— Ой, не надо, господин учитель, не надо!

Он боялся, что его увидят.

Пьер затворил за собой дверь. Ему удалось пробраться по двору к выходу, лавируя среди бесновавшихся учеников, которые дрались, скакали, бегали, догоняя друг друга. Ну что ж, эта свалка окончательно всё решила: он тут последний день. Жалеть не стоит. Он расстаётся с погромщиками навсегда. Сзади послышались вопли: «Смерть жидам! Смерть жидам!» Пьер Меркадье пожал плечами.

И всё это происходит из-за того, что де Кастро узнал почерк Эстергази, родственники приговорённого притянули Эстергази к суду, и вот по всей стране прокатилась волна негодования… Кастро… Пьер получил от него уведомление: «…имеем честь сообщить вам, что реализованная сумма находится в вашем распоряжении…»

Когда он проходил мимо швейцарской, его окликнули:

— Вас тут спрашивают, мосье Меркадье… Дама какая-то.

И жена швейцара, дрожавшая за мужа, указала на фигуру, стоявшую в тёмном углу.

Пьер не узнал, кто это.

— А я на минутку сбегаю, посмотрю, может эти поганцы и моего старика избили. Уж вы извините… — И она оставила Пьера одного с посетительницей.

Женщина подошла ближе, и Пьер узнал Бланш. Он весь похолодел. Бланш… Совсем такая, как во сне, в чёрном манто с каракулевым воротником и в шляпке из переплетённых синих лент.

— Пьер! — прошептала она. — Пьер!.. — И, протянув ему маленькую руку в замшевой перчатке, улыбнулась грустной улыбкой.

— Это вы? — сказал он.

Она сжала ему пальцы;

— Я знаю… знаю… Не говорите ничего… Я должна сказать вам…

Он высвободил руку.

— Вы даже в лицее меня преследуете, мадам…

— Пьер, молчите, не надо портить этой минуты… Послушайте… Я больше не могла… и вот приехала сюда. К вам домой нельзя… там ваша жена… Простите, если моё появление компрометирует вас…

Он засмеялся презрительным смехом, как в недавней беседе с коллегами-учителями, которые полагали, что он трясётся за свою будущность, за своё положение…

— Немножко поздно вы пришли, Бланш, немножко поздно…

Крики, раздававшиеся позади них, во дворе, были странным оркестровым сопровождением этой сцены.

— Что там происходит? — тихо спросила госпожа Пейерон и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Я боролась, не хотела верить в это наваждение… Я не искала счастья… Я хотела только одного: забыть… Но даже и этого мне не дано… Пьер!

Что она говорила? Он всё прекрасно понимал. Но нет, в ушах у него ещё звучали слова: «Я не люблю вас». И простить эти слова он не мог. Слишком поздно. Он иначе распорядился своей разбитой жизнью. Он теперь свободен, свободен. Неужели он для того вырвался от одной женщины, чтобы его сковала другая? Он посмотрел на Бланш с глухой злобой, он почувствовал, что теперь свободен и от неё, несмотря на сны и грёзы. По-настоящему свободен.

— А как же ваш деревенский возлюбленный, мадам? Ну, этот, как его… Бонифас?

— Пьер, что вы говорите? — вскрикнула она.

— Ну как же! Говорят, вы с ним спите…

Она выпрямилась во весь рост и с ужасом посмотрела на человека, к которому приехала, чтобы соединить с ним свою жизнь. Внезапно ей стало ясно, что это было безумием.

— Хам! — сказала она.

Он слегка поклонился. Он был рад разорвать то, что причиняло боль, и вместе с тем испытывал некоторое смущение. Бланш пристально смотрела на него.

— Это твоя жена? — свистящим шёпотом сказала она. — Это твоя жена наговорила тебе? Да? Я по глазам твоим вижу: это она сказала. А ты поверил! Достойная парочка! Вы способны на любую низость…