Подвиг

— Случай не ищутъ. Это онъ васъ находитъ.

— Ну такъ вотъ. Случай найденъ. Если вы меня послушаете, мы можемъ «сдлать» миллiоны.

Мишель приподнялся и спустилъ одну ногу съ кровати. Штанина поднялась надъ ботинкомъ, сталъ виденъ спустившiйся носокъ и кусокъ блой голой ноги.

Мишель такъ же, какъ и Леночка считалъ только на миллiоны. Къ этому прiучили ихъ кинематографъ и газеты. Въ газетахъ они постоянно читали о миллiонныхъ кражахъ, о миллiонныхъ искахъ «ведеттъ» къ парикмахерамъ, искалченныхъ автомобилемъ къ владльцу машины, оскорбленныхъ къ оскорбителю. Миллiоны наживали биржевой игрой и спекуляцiей. Летчикъ Костъ получилъ пять миллiоновъ за свой полетъ надъ океаномъ, миллiоны получали боксеры, миллiоны платили за изобртенiя, миллiоны получали артисты и артистки экрана. Молодое воображенiе играло, воспринимая эти извстiя, и заработокъ въ тридцать франковъ казался насмшкой судьбы. Вс мечты были направлены на миллiоны — и не о слав, не о подвигахъ, совершенныхъ для Родины думалъ Мишель, но о томъ, чтобы, просидвъ, скажемъ, мсяцъ на шпил Эйфелевой башни — получить за это миллiонъ. Или заработать его на «Марафон«танцевъ, гд танцовать, не переставая двадцатъ дней и двадцать ночей, или выиграть на шестидневныхъ велосипедныхъ гонкахъ… И всегда въ мечтахъ были миллiоны. Не десятки и даже не сотни тысячъ, но кругленькiе, заманчивые миллiоны!

— Ну, ужъ и миллiоны, — сказалъ Мишель, недоврчиво глядя въ глаза Леночки.

— А что бы вы сдлали, если бы вы имли миллiонъ?

— Я бы… — Мишель окончательно слъ. Его тупые глаза заблестли. — Прежде всего я бы купилъ гоночную машину… Экспрессъ… Не знаю, есть ли такiя, въ тысячу силъ. И установилъ бы мiровой рекордъ на скорость. Чтобы во всхъ газетахъ были мои портреты.

Мишель замолчалъ, мечтательно глядя вдаль. Онъ точно видлъ изображенiе своего сухого, бритаго, узкаго лица съ копной волосъ на темени, на первой страниц Парижскихъ газетъ.

— Потомъ?

— Потомъ я научился бы летать… И рекорды на скорость… на высоту и на дальность полета безъ спуска… Я бы показалъ… Мiровая извстность. Моимъ именемъ называли бы ваксу и пиво…

— Ну вы стали бы миллiардеромъ: а тогда что?

— Тогда я взялъ бы королеву всего свта и похалъ бы съ нею на своей машин. Ночь въ Париж, а завтра въ Ницц, въ Бiарриц… И везд насъ снимаютъ для газетъ… Я бы сыгранулъ въ Монако… Сдлался бы самъ королемъ гольфа…

— Все это хорошо, — задумчиво сказала Леночка. Ее уязвило, что онъ о ней не подумалъ. — Эти миллiоны вы сдлали бы, благодаря мн. Что же вы мн дали бы?…

— Я уплатилъ бы вамъ условленный процентъ, какъ это всегда длается… Да что говорить пустяки. Никакихъ миллiоновъ у васъ нтъ. И что, въ самомъ дл, вы можете придумать.

— А вотъ увидите… Неужели вы не видите, что у полковника какая то тайна.

И Леночка и Мишель Строговъ за глаза называли, она дядю, онъ отца — полковникомъ. Въ этомъ они видли «стиль».

— Положимъ.

— Вы понимаете — тайна это всегда деньги.

— То есть?

— Если вы раскроете тайну и передадите ее тмъ, отъ кого эта тайна, вамъ хорошо заплатятъ… Миллiоны… Поняли?

— Не совсмъ.

— Скажемъ… И, правда, кинематографическое общество «Атлантида» задумало длать съемки на островахъ Галапагосъ. Для чего оно такъ уединяется?… Это — тайна. Можетъ быть они придумали какiе то совсмъ необычайные трюки. Не то, чтобы одинъ какой то отчаянный человкъ съ аэроплана бросался на поздъ, но чтобы, скажемъ, такъ: — идетъ поздъ и вдругъ вс крыши вагоновъ открываются, на поздъ налетаютъ аэропланы и вс пассажиры на ходу садятся въ нихъ… А на дл ничего подобнаго. Просто, знаете, какъ по стн громаднаго дома лазаютъ, а на дл никакой стны и нтъ, а просто на полу лежитъ написанная декорацiя. «Атлантида» естественно бережетъ этотъ секретъ. Для этого и детъ на какiе то острова. А мы узнаемъ этотъ секретъ и продадимъ его «Парамунту», или «Уф«, или еще кому нибудь… Вы понимаете, въ нашъ вкъ конкуренцiи, какiя это могутъ быть деньги. Вамъ дадутъ миллiоны, а меня за это сдлаютъ «ведеттой» съ окладомъ тысяча долларовъ въ недлю.

— Не глупо пущено. Только я думаю, что у полковника это секретъ не кинематографическiй, а политическiй… Авантюра…

— Тмъ лучше. За раскрытiе политической тайны платить уже будетъ не коммерческое общество, но государство, это уже пахнетъ еще большими суммами. Если его рота, я не знаю, что это много или мало для войны, скажемъ, направлена противъ совтскаго союза, — я пойду, куда надо и я сумю получить хорошiя деньги.

— Надо взять только очень большiя деньги, — серьезно и строго сказалъ Мишель.

— Если это Англiя интригуетъ противъ Францiи…

Мы скажемъ Францiи… Можетъ быть, это хотятъ посадить Испанскаго короля на престолъ. Кто знаетъ? Но понимаете, Мишель, это тайна, которую можно очень хорошо продать. Это начало вашей и моей карьеры.

— Хорошо… Но какъ же мы узнаемъ эту тайну?

— Очень просто. Вамъ надо исполнить желанiе полковника и поступить въ его роту. Тайна сама станетъ вамъ извстна. Вы скажете мн. А тамъ посмотримъ, какого рода будетъ эта тайна.

Мишель Строговъ крпко задумался.

«Эта двочка не дура… Она стоитъ на прямомъ и врномъ пути къ богатству… Конечно, идти даже и въ кинематографическую роту и маршировать тамъ подъ барабанъ, куда какъ не сладко… Но и возить клiентовъ безъ конца тоже надоло… Профессiя борца, когда то она будетъ?… Тутъ подворачивается профессiя шпiона… Интересное и, кажется, если судить по кинематографамъ,

тоже не безвыгодное занятiе».

— Хорошо. Если это тайна кинематографическая — деньги мои, васъ устраиваемъ сниматься. Если политическая — деньги пополамъ. Согласны?…

— Я согласна.

На другой день, къ удивленiю и радости полковника, — онъ таки очень любилъ сына и мечталъ дать ему воинское образованiе и воспитаиiе и обратить его на путь истинный, — Мишель Строговъ заявилъ о своемъ желанiи поступить въ его роту и обучаться, хотя бы и для кинематографа военному длу.

XIX

Пиксановъ сказалъ Ранцеву правду. Капитанъ Немо держалъ свою лучшую лошадь, кобылу Артемиду, недлями въ заведенiи Ленсманъ въ Париж и здилъ въ Булонскомъ лсу. Ранцевъ не спрашивалъ Немо, зачмъ онъ это длаетъ. За время своей работы съ Немо онъ проникся такимъ уваженiемъ къ нему, что ему все, что ни длалъ Немо казалось нужнымъ и цлесообразнымъ. Немного кольнуло его, что Немо самъ не сказалъ ему этого и не бралъ его съ собою, но сейчасъ же подумалъ, что Немо длаетъ это изъ деликатности, чтобы Ранцеву не встрчаться съ дочерью.

Маленькiя слабости большихъ людей… По свойственной ему природной скромности, капитанъ Немо не считалъ себя большимъ… Да и слабость, — онъ это сразу почувствовалъ — не была маленькой.

Съ двухъ своихъ встрчъ и волнующихъ разговоровъ съ миссъ Гербертъ, капитанъ Немо убдился, что онъ полюбилъ эту двочку позднею, но крпкою и сильною любовью. Онъ тщательно взвсилъ и изучилъ свое чувство. Было оно, какъ осенняя погода устойчиво, ярко, красиво и крпко. Оно выплыло изъ глубокаго далека. Изъ тхъ временъ, когда Ранцевъ, Багреневъ и онъ, три лихихъ кадета, три мушкетера королевны Захолустнаго штаба ухаживали за такой вотъ точно двочкой Алечкой Лоссовской. Капитанъ Немо — тогда кадетъ Долле, — очень скоро изъ скромности и сознанiя, что онъ не можетъ дать того, что давали его товарищи, заглушилъ въ себ сильное чувство любви, смнилъ его чувствомъ непоколебимой дружбы и преданности и такъ и пронесъ это чувство черезъ всю жизнь, никогда никому о немъ не сказавъ.

Здсь, заграницей, богатый, извстный, носящiй въ сердц своемъ великую тайну и свтлую мечту освободить Россiю отъ большевиковъ, достигающiй уже исполненiя мечты, онъ вдругъ встртился съ дочерью этой самой Алечки Лоссовской и въ томъ же возраст въ какомъ была ея мать въ пору его увлеченiя. Дочь была красиве, глубже, сердечне и умне матери. И она неотразимо повлекла къ себ серьезнаго и занятого Немо.

Ему нужны были лошади для поздокъ въ Bois Notre Dame. Это сорокъ верстъ отъ Парижа. И Пиксанову и лошади ничего не стоило длать эти сорокъ верстъ разъ въ недлю, a y капитана Немо явилась возможность любоваться тою, къ кому его влекли воспоминанiя и поздно пробудившееся чувство любви.