Пока, заяц

empty-line/>

— Домой меня дотащишь?

— Дотащу, если надо.

Тамада прямо за нашими спинами прошла, громко вдруг сделалось, голос её звонкий из больших чёрных колонок оглушительно зазвучал:

— «Нет, я не смогу больше жить без твоей любви!» — так ответила женщина, сорвала кольцо у Сатурна и нанизала себе на палец. Мужчина это увидел, второе кольцо сорвал и себе на палец тоже надел…

И я вдруг завис в каком-то дурном и мрачном озарении. Молнией мысли в голове вдруг сверкнули, что сегодня, может, всё и решится. Сегодня узнаю, уедет от меня Тёмка или со мной здесь останется. На четыре года ведь может уехать, а то и на пять лет. Понравится если, так вообще назад не вернётся. И Верхнекамск наш родной позабудет, и маму, и Джимми, и бабушку с дедом.

И про меня, наверно, даже не вспомнит.

И зал вокруг меня вдруг опять закружился, стены и огни светомузыки ярко и невесомо поплыли. Голос тамады в ушах голову сдавливал, кровь шумно запульсировала в голове. И опять в груди что-то трепыхнулось, опять волна страха и ужаса накатила, разлилась по всему телу электрическим разрядом и умерла колючей болью в кончиках пальцев. Нос, будто не слушаясь, сам воздух громко вдохнул, грудь вся вздыбилась, а руки потянулись за водой в пластиковой бутылке.

Тамада наконец-то свою историю закончила:

— Поэтому теперь, в наши дни, когда брачующиеся обмениваются кольцами, они совершают древний ритуал обмена энергиями Сатурна в знак планетарного единогласия в космосе. Все мы, становясь частью этого древнего ритуала, привносим баланс в хрупкое вселенское мироздание.

Дрожащими руками я налил себе в стакан минеральной воды, прямо с остатками сока на самом дне всё смешал и хлопнул одним глотком. По подбородку побежали светлые желтоватые капли, я вытер морду рукой и проморгался, чтобы мутную пелену сбить перед глазами.

Стас ко мне пододвинулся, в плечо меня ткнул и сказал:

— Фига себе, Витёк, видал? Тамада, походу, подкуривает у нас немного, да?

А голова совсем ничего не соображала, рука сама будто к сердцу тянулась и плотно сжимала пиджак на левой части груди. И опять внутри всё задрожало, затрепыхалось и запылало огнём страха и ужаса, нервы будто смотались в колючий клубок с иголками.

— Витёк? — Стас меня по плечу похлопал. — Всё нормально?

— Да, да, — ответил я и протёр глаза, на Стаса посмотрел и по-дурацки заулыбался, мол, посмотри, как у меня всё хорошо и совсем и не плохо даже.

— Тебя тоже, что ли, как её, перекрыло?

— Да я немножко это, на воздух хочу, — я громко выдохнул и потрогал свой горячий лоб. — Душно тут.

Тёмка разговор наш услышал, на меня нахмуренно посмотрел, за краешек рукава схватил и спросил озабоченно:

— Вить? Всё нормально?

— Нормально, нормально, Тём, — я успокаивал его и ещё сильнее натужно заулыбался. — Сиди, ешь, чего ты? Я просто покурить хочу, давно не курил.

Стас вдруг вмешался:

— Полчаса назад же с улицы пришли, ты чего?

— Стасян! — прикрикнул я и стрельнул в него злобным взглядом. — Я, говорю, покурить хочу. Понял, да? Покурить пойдём? Я, ты и Олег. — Потом на Тёмку посмотрел и по-доброму ему улыбнулся: — А ты кушай сиди, ладно? Там курицу скоро принесут.

Он ответил мне жалобным голоском:

— Я уже всё, не могу. На мне эта жилетка больше не сойдётся.

— Новую купим, — сказал я и Стаса по спине хлопнул. — Пойдём давай. Где там наш женишок шляется?

Улицы Моторостроя уже сумерками задушило, розовые и оранжевые огоньки по дорожным артериям ярко и бархатно засияли. Свежо и красиво на улице, прохладно и слякотно, воздух приятный и влажный. Уши согревались шелестом апрельской капели, капли молотили по ржавым подоконникам у входа в дом культуры. Олег со Стасом рядом стояли, в пиджаки вжимались от холода и пыхтели тугим синим дымом.

Между пальцами сигарета зажата. Тихо и жарко пылала серым пушистым кончиком. А руки дрожали похлеще, чем у Тёмки. Только у него врождённая патология хотя бы, а я совсем без оправданий. Стоял, как дурак, и пот с башки вытирал трясущейся рукой, и дым ещё сильней будто выдыхал в прохладную тишь вечерних улиц. Глазами цеплялся за каждый автобус с троллейбусом, старался отвлечься, рекламные вывески читал на железных громадных тушах.

На месте топтался и ногами чавкал талым и грязным снегом. Хлюпал так громко и аппетитно и почувствовал, как стопы поцеловались с холодной водой. И в груди всё так же по-странному трепыхалось, сердце как будто сейчас выскочит сквозь пиджак и прямо на мокрую холодную землю шлёпнется кровавым мясным кусищем.

— А ты помнишь, Витёк? — Олег вдруг спросил меня, дым в сторону выдохнул и бычок выбросил в мусорку.

— А? — я отозвался и головой завертел, то на него глядел, то на Стаса.

— Я говорю, ты помнишь, как на полевые ездили в одиннадцатом классе? — повторил он и заулыбался, на руки мои подозрительно покосился. — У тебя всё хорошо? Перепел, что ли?

А сам стою и думаю, что ответить. И врать неохота, он ведь жених сегодня, с уважением надо к нему. Но и про сумасшествие своё рассказывать тоже не собираюсь, никому вообще про него не рассказывал, кроме врачей. Всё надеялся, что само пройдёт, что забудется страшным сном и растворится в слякотных апрельских воспоминаниях.

— Всё хорошо, да, — тихо ответил я и выкинул бычок. — Не выспался немножко с утра.

— Тёмыч храпит, что ли? — съязвил Стас и засветился клыкастой улыбкой.

— Мгм, — сказал я, а потом вдруг опомнился. — Нет, вы чего? Он правда храпит. Знаете, как храпит? Как табун лошадиный храпит. А с виду так и не скажешь, да? Мелкий такой.

Олежка нахмурился, удивлённо со Стасом переглянулся и спросил:

— У тебя точно всё нормально? Случилось чего-то?

— Братан, — устало ответил я. — Ничего не случилось. Нервы не трепли. Чё ты там про сборы говорил, я прослушал?

— Да ничего не говорил. Просто спросил, помнишь, как ездили? Как по лесу шатались? Как этот вон, — он ткнул пальцем на Стаса, — в плену гасился сидел. Лапшу у тебя клянчил.

— Ты как будто не клянчил, — отозвался Стас и локтем его тихонько ударил.