Пока, заяц

— Страшно, наверно. Сожрёт ещё тебя вместе с лодкой и не подавится ведь.

Яхту опять спружинило буйной волной, я на миг даже в воздух подскочил, а потом задницей об железное сиденье стукнулся. И головы наши накрыло холодными брызгами, солёный привкус тут же вонзился в язык, и Тёмкины кудряшки тут же повисли облезлыми мокрыми водорослями.

— М-м-м, свежесть какая морская, да, Тёмка? — я произнёс с издёвкой и рукой провёл по мокрой башке. — Денёк-другой потерпеть не могли, да? Надо было в шторм соваться?

— В жару плавать скучно, — ответил он. — Солнце жарит, ветра нет. Сгореть можно.

— Прям морской эксперт, посмотри-ка, что ты, — дразнился я. — В детстве «Флиппера и Лопаку» посмотрел и всё, больше всех знает.

— Мгм, — Тёмка ответил и хитро засмеялся. — Ты сам ведь смотрел. Сам ведь только что песню со мной напевал.

— Смотрел, смотрел.

Море за бортом опять громко развылось, зарычало в ушах холодным криком и забрызгало солёными крохотными кинжалами. Город вдалеке уже таким маленьким стал, совсем затерялся на бархатной зелёной туше туманной горной гряды. Берега уже совсем не видать, только изумрудные пушистые верхушки остались где-то на уровне горизонта, а из этих верхушек белые пыльные башни робко выглядывали. Крыши домов и гостиниц, вот и весь город, будто утонул.

— Я на днях «Чокнутого» по телику поймал, — сказал я Тёмке. — И в заставке увидел, что по-английски он называется… — я замялся на секунду, задумался, как правильно слово произнести. — Бонкерс?

— Да. Чокнутый, так и переводится, — объяснил он мне. — Сумасшедший. Безумный. Крыша поехала.

— Слово просто такое странное. И ты его тоже знаешь?

— Знаю, куда деваться, — Тёмка пожал плечами.

— Для быдла ты что-то слишком умный, да? — я засмеялся и крепче схватился за перила. — Да и я с тобой уже умнеть начинаю.

— Умные мы с тобой, да. А на пианино играть не умеем.

Я ткнул его локтем в плечо и задорно ответил:

— Не-а. Не умеем.

Тёмка продолжил:

— И в шахматы мы с тобой не играем.

— Ой, не играем, да, Тём, — проворчал я и страдальчески тяжело вздохнул.

Турист-китаец всё-таки не выдержал, кое-как пролез на другой конец палубы, пакетик достал из рюкзака и в сторонку отвернулся. Мы с Тёмкой тоже отвернулись, не хотели мужика смущать. А яхту так качало, что самим скоро пакетик понадобится. Ладно хоть не ели ничего перед этим.

— Поколение СТС мы с тобой, — сказал Тёмка и радостно закивал.

— Чего?

— Мультики после школы нашей мифологией стали. Странно так. И смешно, и грустно. Ничего лучше как будто и не знали.

Я вдруг замолчал, с головой провалился в громкие морские раскаты и растворился в холодном солёном ветре.

— Нормальные же выросли, — тихо сказал я. — Ну, мы с тобой. Про других не знаю.

— У американского драматурга Джозефа Кэмпбелла есть книга. «Герой с тысячей лиц» называется. Знаешь, там про что? Про то, какие все персонажи в мифах, легендах, книгах и фильмах по сути одинаковые. Какие шаблонные и стереотипные. Архетипные, точнее, как он их называет. У каждого свой архетип есть.

— Ой, опять закрутил, а, — разнылся я. — Как это, архетипные?

— Это когда у каждого человека есть как бы собирательный прообраз, что ли. Ну вот Геракл, Люк Скайуокер и Сара Коннор — это типичные самые герои. Воины. Такой у них архетип. Но это всё не только к персонажам относится, как мне кажется. К людям в реальной жизни тоже относится.

— Это как? — спросил я, и мой вопрос проглотила шумная волна за бортом.

— У всех тоже свои архетипы есть, как мне кажется. Может, я и не прав, конечно, кто знает. Я вот, например, шут какой-нибудь для всех по жизни. Это мой архетип.

— А у меня в твоей жизни тогда какой архетип?

Тёмка пожал плечами и задумался, пальцами забарабанил по белому сверкающему корпусу яхты.

— Мудрый волшебник, наверно, — он выдал мне.

— Чего?

— В моей жизни ты мудрый волшебник. Повёл меня за собой в путешествие. И я не про нашу поездку в Сочи говорю, если что. Я более метафорически имею в виду. Мудростью со мной всякой делишься. Разве не мудрый волшебник? Самый настоящий.

Солнце ненадолго высунулось из-за облаков, слабыми лучами нас подразнило и снова исчезло. Оставило нас на растерзание бешеным волнам и шипящей пучине. Море понемножку стихать начало, яхта уже не так сильно прыгала по волнам, а слабо качалась, как в солёной колыбельной на сверкающей шёлковой глади.

— А я в твоей жизни какой архетип, Вить? — Тёмка вдруг спросил меня и хитро заулыбался, щурясь от солнца в серых тугих облаках.

Я пожал плечами и ответил ему:

— Тём, я же эти архетипы не знаю.

— А ты опиши, и я тебе подскажу.

— Ха, хитрый какой, я не могу, — засмеялся я и похлопал его по спине, мол, ну ты даёшь. — Любишь, когда тебя хвалят?

— Ну почему уж сразу… — он замялся и смущённый взгляд в сторонку увёл. — Да, люблю. Чего уж там, врать не буду. Редко же хвалят. Особо-то не за что.

Тёмка вдруг вскочил со своего места, схватился за мачту и ткнул пальцем в бушующую морскую гладь.

— Дельфин, Вить, смотри скорей! — он закричал, как сумасшедший, и ярко заулыбался.

Я прищурился и взглядом вцепился в рычащие тяжёлые волны. Какие-то чёрненькие блестящие точки разглядел в неспокойной воде: то одна всплывала, то вторая, а потом обе вместе разом. Видно, что не водоросли, что не волны, видно, что дельфины. Плохо видно, туманно даже как-то, но всё равно всё понятно. Приплыли вдвоём на Артёмкину песню про Флиппера, наверно.