Синие звезды

– Мама умерла год назад от Синей чахотки, и папа тоже от Синей чахотки умер, ваше величество.

— Пристройте мальчишку в хорошую семью, — проворчал король, обращаясь к стражникам. — Негоже, чтобы ребенок на улице искал себе пропитание

— Спасибо, ваше величество! Ваше величество, — радостно прокричал беспризорник, но его крик тут же сменился приступом кашля, но, даже задыхаясь от кашля, он с благодарностью смотрел вслед удаляющемуся монарху.

Он благодарил короля и за разрушенное детство, и за потерю родителей, и за свою беспросветную недолгую жизнь в созданном Никосом государстве…

Король плюхнулся обратно в карету.

— Ваше величество, — попытался обратить на себя внимание монарха главный ляонджа, в ярко-синих глазах которого играло раздражение.

Но король, погруженный в свои мысли, совершенно забыл и про сидящего напротив графа, и про тысячи предателей, стремящихся уничтожить Вистфалию…

— Франц, Франц, когда же мы снова встретимся с тобой сынок, когда… — отрешенно прошептал себе под нос Никос.

Наверное, единственным следом в Лиции, как нельзя лучше напоминающим потомкам о правлении Карла II Жестокого, был ведущий к пристани Карлов переулок, или как его прозвали в народе Переулок теней.

«Души замученных Карлом людей будут вечно бродить внутри этих жутких стен», — боязливо говорили суеверные жители столицы, с опаской проходя мимо дышащего холодом, зловещего темного входа в переулок.

Карлова творение представляло собой длинный узкий тоннель, окаймлённый сужающимися кверху, словно грани перевернутой чаши, стенами.

Любое произнесенное в нем даже шепотом слово отражалось эхом, разлетаясь вокруг, и у находящегося в тоннеле человека появлялось ощущение, что тысячи незримых голосов давят на него со всех сторон, стремясь разорвать его голову на куски.

«Мысли и те не останутся секретом для этих стен, они, словно пружинки механической игрушки, вырвутся из раздавленного гулом сознания и, разлетевшись вокруг, смешаются с кружащими в бесконечном танце тенями», — смеясь, любил говорить Карл, наблюдая за выезжающими из переулка с побелевшими лицами аристократами.

В лучшие дни его правления стены переулка украшались вырванными у предателей языками, которые, слегка дрожа, словно бы присоединяясь к стоящими здесь гулу, напоминали каждому, что бывает с теми, чьи мысли неугодны мнительному монарху.

По задумке короля его мрачное детище, доставлявшее ему такой восторг, должно было пересекать весь центр Лиции, чтобы каждый аристократ, направлявшийся во дворец, был вынужден проезжать по нему.

Но свержение Карла обратило данный замысел в небытия.

«Пусть Карлов переулок будет вечным напоминанием для потомков о преступлениях жестокого самодура. Лучше, чем его же творение, ни что не сможет охарактеризовать моего братца!», — сплюнув, много лет назад проворчал Никос, приказав расписать стены переулка портретами невинных жертв, лишившихся жизни по вине мнительного короля.

Как и когда-то, когда над столицей еще светило яркое солнце, а жители были полны планов и надежд, карета Никоса медленно въехала в зияющий мрачный проход тоннеля, тут же погрузившись в полумрак.

— Только больному воображению моего братца могла прийти в голову столь безумная идея построить этот склеп, — по привычке прокряхтел себе под нос король.

«Склеп, склеп, склеп», — повторило за королем эхо.

Хотя сейчас его собственный дворец выглядел еще более гнетущим и унылым, чем творение Карла.

Мрачный взгляд Никоса скользил по нанесенным на стенах выцветшим портретам. От некоторых из них остались лишь уже ничего выражающие блеклые контуры. Старую историю всегда смывает что-то новое, обращая ее в прах.… Так же, как и жертвы одного кровавого режима, всегда перекрываются жертвами другого.

Портреты по мере продвижения уменьшались в размерах, пока и вовсе не превратились в точки — десятки, сотни, тысячи безликих точек и забытых лиц. И за каждой этой точкой скрывалась чья-то поломанная жизнь.

– И все они отдали жизни лишь за глупые подозрения моего братца, не желающего слышать правду о себе, — провожая портреты взглядом, прокряхтел Никос.

«Правду о себе, правду о себе, правду о себе», -повторило эхо.

— Не каждый правитель способен слышать правду о себе, — ответил королю главный ляонджа. — Тем более не был способен такой трусливый самодур, каким был Карл.

Впереди послышался негромкий гул испуганных голосов стражников. А эхо, повторив их испуганное бормотание, разнесло по тоннелю:

«Ляонджи, ляонджи, ляонджи… Кровавый тиран Никос, кровавый тиран Никос…»

Взгляд Никоса упал на мемориальную доску, завершающую Карлов переулок, на которой красовалась выбитая надпись:

«Видеть человеческие мысли дозволено лишь Акилину!» -и ляонджам -было приписано корявым почеркам.

«Эпоха Карла II Жестокого унесла жизни двенадцати тысяч ни в чем неповинных поданных Вистфалии, которые были…»

Между строк выбитой надписи тем же корявым почерком было приписано:

«Кровавый тиран Никос, а сколько невинных жизней унесла твоя эпоха? Сколько невинных людей задохнулось от аквомора? Было истерзано и замучено в попытках добиться справедливости? Умерло с голоду? Лишилось рассудка в Аквомории? Сколько? Кто вспомнит про них? Ты не вырываешь нам языки, но затыкаешь рты не хуже самодура Карла! Но будь уверен, твоим гнусным преступлениям скоро придет конец, и положит его не вымышленный Акилин, а мы, свободные жители Вистфалии!».

— Еще час назад этого безобразия здесь не было, ваше величество, — промямлил глава королевской стражи. — Не было, ваше величество, —стараясь, заслонить спиной подставившую его табличку, еще более неуверенно промямлил стражник.

– Значит, так ты заботишься о безопасности своего короля? –гневно сверля стражника глазами, прокряхтел Никос. — Или, может быть, ты в сговоре с этими предателями?

«Безопасность, безопасность, предатели, предатели», — повторил переулок.

Стражник, спешившись с лошади, рухнул на колени.

— Ваше величество, как вы могли такое подумать? Мои люди проверят каждый миллиметр. Мы с пристрастием допросим всех жителей соседних домов, но найдем столь подлого изменника, осквернившего памятный монумент!

Король лишьнедовольно фыркнул в ответ, проворчав себе под нос:

– Заняться этим бездельникам нечем.

Тем временем в глазах графа загорелся какой-то недобрый огонек, а на лице заиграла ехидная улыбка:

— И ты уверен, что безопасности его величества ничего не угрожает?
– обратился он к стражнику.