Служу России!

Вот мы и подошли к вопросу вербовки. И сейчас я мог бы сказать Ушакову, что моим патроном является граф Бирон, даже не особо солгав при этом. Мог бы я рассказать и о том, что завёл дружбу с Остерманом. Ведь это его человек предупредил меня, что императрица может гневаться на смерть Лестока. Почему бы мы не друзья?

Но я не стал ничего из этого говорить.

— Поверите ли вы мне, ваше превосходительство, если скажу, что служу я только Отечеству и государыне нашей?

Ушаков хмыкнул. Он явно посчитал, что за красивыми словами я просто не хочу выдавать своего патрона.

— Александр Лукич, в моей воле обвинить вас в убийстве медика. Не скажете ли, отчего я могу этого не сделать? — после некоторой паузы спросил Андрей Иванович.

Вообще, он грамотно подходит к делу. Ушаков сейчас вынуждает меня самостоятельно сделать какое-то предложение, будто бы я сам соглашусь работать на него, если понадобится, так и шпионить, участвовать в грязных делах, которые всенепременно должны сопутствовать службе в Тайной канцелярии.

— Вы ждёте от меня, что я ныне же скажу, что готов служить вам? Так готов был делать это и ранее. Токмо ежели вы стоите охранителем Отечества нашего и Российского престола. А что до записки той, где написано, что умышляет ваш пасынок крамолу… Так нет ее. Зачем же она, коли у нас с вами согласие. Не стану я и просить тех, кто был бы рад меня облагодетельствовать своей заботой, кто у трона стоит, — сказал я, изучая реакцию Ушакова.

Андрей Иванович смотрел на меня пристально, хотя того тигриного взгляда, который был способен прожигать стены, уже не было. Он изучал меня, а я будто бы проходил собеседование о приёме на работу.

— В знак моего безмерного уважения к вам, я бы мог даже сказать, кто меня предупредил и почему от меня не прозвучал выстрел. Вы же лишь перестраховывались, когда поставили своих людей со штуцером. Это я должен был стрелять в Лестока.

— И кто же? — спросил Андрей Иванович Ушаков, как мне показалось, проявляя интерес.

— Андрей Иванович Остерман, — чуть подумав, сказал я.

Установилась пауза. Глава Тайной канцелярии вновь размышлял. И это уже было признаком того, что он не только умный человек, но и способен к компромиссам. Можно было подумать, что Ушаков умеет разговаривать только с людьми, которые висят на дыбе, и их кожа уже немного подпорчена каленым железом.

Как видно — нет. Андрей Иванович способен на диалог и на принятие сложных и взвешенных решений. Поэтому я ни словом, ни видом не мешал думать сидящему напротив человеку.

— Вы будете сообщать мне о всех своих делах! — спустя минут десять сказал Ушаков.

— Позволю себе возразить, ваше превосходительство, но о всех своих делах сообщать вам не стану. А вот помогать… — я сделал паузу, ожидая, что сейчас Андрей Иванович взорвётся гневом, но он был весь во внимании. — У меня есть список предполагаемых французских шпионов. Думаю, что и у вас что-то имеется на них. К примеру, господин Андриан де Брельи.

— Сие и годно. Но вы не можете дальше быть между всеми огнями. То, что вы не подчинились графу Бирону, то, скорее, не ваша заслуга, а его упущение. Остерман начал вас окручивать своей паутиной, и вы уже ему должны быть обязаны. Господин фельдмаршал Миних… Может быть, в большей степени вы всё-таки его человек. Но меня все же удивляет то, что вы знаете расстановку сил при дворе.

Ушаков ещё хотел что-то сказать, но в дверь постучали.

— Входи! — по-хозяйски повелел Андрей Иванович.

В комнату вошёл тот мужик, что грозил мне шпагой при входе в трактир, и за шкирки, будто малого ребёнка, он тащил коротышку. Скорее, это был даже не карлик, а просто крайне невысокий человек мужеского пола. Но тоже с отклонениями во внешности. Тут и шрам на лице и что-то с кистью левой руки, или с тем, что должно быть ею.

— Что у вас? — спросил Андрей Иванович.

— Вот, ваше превосходительство, — сказал служащий Тайной канцелярии и протянул бумагу Ушакову.

Явно письмо было изъято у невысокого, еще и с искривленным носом мужичка.

Андрей Иванович Ушаков вчитался в текст, поднял на меня глаза, хмыкнул себе под нос, вновь стал читать.

— Пахом! Объясни ентому вестовому, что никого он тут не видел, а письмо передал лично в руки господину Норову! — с некоторым раздражением сказал Ушаков.

Да, не умно было приводить мужичка, что нёс послание, вероятно, мне. Зачем светить самого Ушакова? Но, думаю, бедолаге объяснят, что лучше вычеркнуть из памяти всё то, что он увидел в трактире.

Через минуту мы вновь остались одни. Взгляд Ушакова несколько изменился. Он смотрел на меня уже не как на добычу, а с некоторой опаской.

— Вы заручились поддержкой калмычки Бужениновой? Она пишет и предупреждает вас об опасности, что государыня узнала об охоте на Лестока, — с нотками уважения спрашивал Ушаков.

Заручился поддержкой? Так, весело поговорил. Но, видимо, для той девушки с особенностями внешности, которую наверняка постоянно шпыняют, уже и уважительного разговора оказалось достаточно для желания помочь. Или влюбилась? Нужно с этим завязывать, а то в новом молодом теле мне все чаще кажется, что все женщины вокруг меня хотят. Или так и есть?

— А вы осознаете, насколько такой человек, как Буженинова, может дела справить? В добрую годину сказать нужное государыне. Ее величество слушает Авдотью чаще, чем Бирона, — Ушаков усмехнулся. — Коли завели такое знакомство, то и разуметь повинны, что оно дает. А вы не простой человек, Александр Лукич…

Еще какой непростой! Знал бы он, насколько! Но, думаю, что знать обо мне, кто я есть на самом деле, никому и не нужно, уж тем более, Ушакову.

— Так что скажете, господин Норов? — настойчиво интересовался Андрей Иванович.

— Слова мои зависят от тех обстоятельств, при коих был убит Лесток, — понимая, что сейчас я могу немного и поднажать, решительно сказал я.

— Коли договоримся, так убийцей был муж ярославской дворянки, кою пользовал Лесток из последних своих дам. Ну, а не буде сговору меж нами… Так вы и убили. Кто ж еще, окромя вас! — сказал Андрей Иванович.

И убийца уже застрелился, наверняка. Соглашусь, так покажут его общественности, да и при таких делах, сожаления к Лестоку не будет никакого. Медик был уже замечен в подобном, когда пользовал и мужнюю жену и еще и ее дочку. Ну, и кто захочет пораскинуть мозгами, тот все равно будет думать на меня.

Я сел чуть удобнее, а то держать спину было сложновато и даже плечо начало о себе вновь напоминать.

— Оставляю за собой право выбрать, угодно ли мне то, что вы станете предлагать, али нет. Крамолу не потерплю, но и забуду о том, что ваш пасынок… — я не успел договорить…

— Не смейте! Он не заговорщик какой-нибудь! Чада неразумные в игры играют, не больше. И Степан не замешан ни в чем! — выкрикнул Ушаков.

У каждого человека есть болевые точки. Если только это не глубоко одинокий человек. И когда нажимают на эти точки, то они так болят, что не дают рационально думать. Для Ушакова его пасынок Степан Апраксин и есть такая болевая точка. Видимо, что и жена тоже. Иначе я просто не могу объяснить такую любовь отчима к пасынку. Только если еще большей любовью к его матери.