Служу России!

— Не посмею! Зачем мне это, коли у нас будет союз с вами! Так что я должен сделать? — теперь с нажимом говорил я.

Андрей Иванович еще пожевал желваками, подумал. Понятное дело, ему формулировки про то, что я буду не подчиненным, а партнером, может, соратником, пусть и младшим, не нравились. Но и я намекнул не прозрачно, что могу на дыбе, случись что, всякое сказать. И это был с моей стороны, пусть и завуалированный, но шантаж.

Просто так, без серьезного следствия обвинить меня, капитана гвардии, да еще и любимого полка императрицы? Не получится. Как минимум, Бирон может посчитать, что его через меня атакуют. А Ушаков не любит громких интриг. Он все тихой сапой, без шума, решает.

Так что не в таком я уже и безвыходном положении. Но, а то, что удобоваримая версия убийства Лестока уже состряпана, говорит в пользу того, что Андрей Иванович неизменно хочет договориться. Сперва, наверное, попробовать меня подчинить, а уже после принимать в расчет и мои желания.

— Вы отправитесь в Оренбургскую экспедицию. Я не хотел бы, чтобы так скоро вы сошлись с Елизаветой. Позже, может быть. Не сейчас. От вас она будет требовать и ждать решительных действий. Вот и наломаете дров, что мне не расхлебать будет. Так что… Можете быть с ней, но сами же напроситесь со своими братьями в экспедицию, — Ушаков говорил быстро, будто бегло читал текст. — Мне нужно будет знать все, что там, в экспедиции, будет происходить. Сколько денег возьмет себе Кириллов, а сколько Татищев, как красть будут серебро. Нужно знать и чего хотят башкиры.

— Экспедиция была навязана государыне графом Бироном? — проявил я осведомленность, благо кузены немало чего рассказали.

— Вы, взаправду умны. Так что буду откровенным. Да, мне нужно уличить Бирона, будь в чем. Собрать на него доказательства дурных дел. Так я понятно говорю? — раздраженно спрашивал Ушаков.

— Да, — ответил я. — А еще вы желаете убрать меня из Петербурга, потому как я могу испортить игру? И потому, что цесаревне люб, потому стану на нее влиять. Я все понимаю, ваше превосходительство. Но… Есть у меня также одно прошение… я отправлюсь со своей ротой и буду иметь дозволение говорить с башкирами, коли такая потребность будет. Бумагу сопроводительную выправите, чтобы я мог пройти все кардоны и заставы, случись чего.

— Что случиться может? — удивился моим требованиям Ушаков.

— Кириллов али Татищев выпускать не станут.

— Подумаю!

— Денег… На особый для моей роты порох, свинец… Коней…

— Будет вам! — Ушаков даже руками замахал, останавливая мои аппетиты.

Но я действовал по принципу: «проси всегда больше, чтобы дали то, что нужно».

Что же… Башкиры? Совпадение ли то, что у них мне велела государыня купить землю для поместья? Может да, а, может, и нет. В любом случае, мне дается шанс усилить Россию.

Как? Да разобраться, что же там было, в Оренбургской губернии, которую, правда, еще только предстоит создавать. Почему Российская империя тратила колоссальные средства на усмирение башкир? И почему именно эти земли стали оплотом для Пугачевского восстания. Своего рода, башкирские земли долгое время были той кровоточиной, что пускала кровь России. А могло же, наверное, быть иначе. И могли бы башкирские полки участвовать во всех русских войнах на стороне государства.

Если получится понять и предотвратить восстания, Россия точно станет крепче. А еще вот-вот должна начаться война с турками. И отвлечение даже двух-трех полков драгун на войну с башкирами — это небывалое расточительство.

— Я понял и принимаю. Токмо не пойти на бал не могу, — сказал я.

— Аккурат опосля его и отправитесь! — сказал Ушаков.

А потом он встал, улыбнулся.

— С вашего позволения пойду. Поздно уже, да и дела ждут. Я доволен, что мы договорились.

— Да, ваше превосходительство, договорились, — сказал я, подчеркивая, что я не подчинился, а пошел на компромисс.

От автора:

Инженер из XXI века попадает в тело подмастерья эпохи Петра I. Вокруг — грязь, тяжелый труд и война со шведами. А он просто хочет выжить и подняться.

Глава 14

Берегитесь ярости, начало которой безумство, а конец — сожаление и раскаяние.

Али ибн Абу

Петербург

26 июня 1734 года

Елизавета Петровна в который раз, может быть и в сотый, перечитывала вирш, что был передан ей гвардейским капитаном Норовым. Она даже не могла предполагать, что таким образом можно слагать слова. А ещё от этих строк веяло искренностью, любовью. Веяло волшебством от каждой строки.

Молодая женщина не могла представить, что в столь грозном, воинственного вида мужчине могут быть подобные тонкие чувства. От всего этого веяло чем-то французским, таким желанным, таким великолепным.

— И он предстал перед тобой обнажённым? — уже в раз десятый цесаревна выпытывала у своей служанки подробности ее встречи с Норовым.

— Да, ваше высочество, и явил в себе бога греческого — Аполлона и Зевса в одном лике, — в очередной раз, но всё с тем же придыханием рассказывала Матрёна.

— Я хочу его видеть! Я хочу высказать этому наглецу… — Елизавета не находила слов, её переполняли эмоции.

В один миг в ней просыпалась дочь Великого Петра, и тогда женщина недоумевала, почему этот мужчина, этот гвардеец Норов, ещё не у её ног и не молит цесаревну о взгляде, о единственном прикосновении. И тут же сознание Елизаветы захватывало ее женское естество. И тогда молодая женщина недоумевала, почему её ступни, икры… выше, выше… до сих пор не взмокли от поцелуев покорённого сильного мужчины. Почему он не с ней?

— Матрёна, устрой нашу встречу! Тайно, где мы были бы лишь вдвоём! — стараясь говорить повелительным голосом, произнесла Елизавета Петровна.

Она с детства была приучена к тому, что достаточно лишь повелеть, поручить кому-то дело, как это оно должно обязательно сладиться. Дочь Петра Великого, даже находясь в таком унизительном положении, которое нынче имеет, когда она приживалка при дворе тетки, не растратила своей властности.

Матрёна, конечно же, поклонилась, приняла волю цесаревны к исполнению. И даже постаралась не показывать своего растерянного состояния. Она-то видела этого мужчину, она его чувствовала, понимала, что может быть, только сама Елизавета Петровна, если подойдёт к нему и потребует встречи, — только в этом случае и получится Александра Норова склонить к уединению с цесаревной. Гвардеец казался Матрене сильным, непокорным.

Служанка ушла, а цесаревна, подложив под свои коленки мягкую подушку, плюхнулась у Красного угла и стала молиться. Вновь греховные мысли посетили голову молодой женщины. Вновь она жаждала греха. И когда же Господь наставит её на путь истины? Но, ничего, не в первый раз подобное. Отмолит грех, примет епитимью от своего духовника, пожертвует в храм сто рублей. Ну а если нагрешит так, как Елизавета рисует в своей фантазии… Тысячу рублей. Правда тогда придется вновь попросить денег у тетушки. Но для такого дела, как прощение грехов, можно в лишний раз унизиться и сходить на поклон к императрице.