Стачколомы
Шрифт:
Да, квартирка прикольная.
У нее масса предложений. Бизнесмены и депутаты готовы бешеные деньги платить, но она не хочет. Говорит — это ее дом, тут картины мужа, и это все, что у нее есть.
Я провел у Феклы очередную — одну из пламенной вереницы - ночь. Евгении Германовне я приглянулся и она настойчиво повторяла, что я могу оставаться в ее доме, когда и сколько захочу. Она относилась к Фекле как к дочери и искренне желала, чтобы у ее квартирантки все сложилось. Фекла тоже отзывалась о старушке с подчеркнутым, ласковым уважением.
Однажды, когда я заговорил о том, что неплохо бы снять квартиру и жить вместе, Фекла, и обрадовавшись и как будто озаботившись, сказала, что это было бы здорово, но она не может оставить Евгению Германовну, к которой
Ночь прошла в поту и страсти. Я хлестал Феклу ладонями по лицу, несколько раз приложился кулаками к ребрам, отчего она выдохнула подлинно страдальческий стон, и затем, прежде чем, собственно, угостить хуем, с дюжину раз прошелся ремнем по ягодицам. Лицо Феклы было залито слезами — слезами радости, как она утверждала, - а белая кожа была исполосована красными отметинами, где — ладоней, где - кулаков, где - ремня. Изможденная, Фекла валилась на подушки, и тогда я наваливался и овладевал ею, как хищник овладевает измотанной после погони жертвой. И чем беспощадней были «прелюдии», тем покорней, тем женственней становилась она, и с тем большим радушием пускала в себя и — я чувствовал!
– тем большее наслаждение доставляло ей то, что было потом, после «прелюдий». Смею предположить, что унижения и боль, испытываемые Феклой, были прямо пропорциональны тем нежным чувствам, которые она испытывала ко мне.
В пятницу я повел Феклу в клуб.
Музыканты исполняли кавер-версии Дип Парпл, Ред Ход Чили Пепперз, Эйси Диси, Лед Зеппелин и Хендрикса.
Мы сидели недалеко от сцены и пили виски со льдом. Фекла не любила легкие напитки и, если уж решалась выпить, брала что-то покрепче.
Мы были в клубе до половины двенадцатого, и я хотел остаться до утра, но Фекле весь этот гул басов, топот ударных и хрипящее завывание гитар были не по душе, - у нее, как она потом призналась, голова раскалывается от такой музыки, но это, конечно, не значит, что ей не понравилось, она очень, очень хорошо провела время, и даже если такая музыка не для нее — надо иногда и такое слушать, для общего, так сказать, развития. Музыка, заключила Фекла, это, конечно, важно, но в отношениях двух людей есть вещи и поважнее, и если кому-то нравится тяжелый рок, а кому-то, например, шансон, это не повод для разногласий.
А тебе что, нравится шансон, насторожился я.
Фекла потупилась: она не большой знаток музыки, но послушать для души любит, и спеть (она занималась в школьном хоре) тоже не прочь, ей нравятся народные песни и легкая музыка, типа современной попсы и советской эстрады, и некоторые вещи из шансона. Слышал Круга с женой? Какой замечательный дуэт! Ну разве это не прелесть, так искренне и берет за душу, любого может растрогать!
Ох, Фекла…Фекла… Куда ж несешься ты? Дай ответ! Какая неведомая сила заключена в тебе? Куда пытаешься увлечь меня? В какой шансон? В какие валенки?
Она вздыхает.
Если бы ты знал, как это тяжело, когда нет своего угла…
В далеком и непрезентабельном Красноярске остались мать и двое младших братьев. Она с ними не общается, не звонит и не пытается найти в соцсетях. Какая-то ссора, из-за которой ей пришлось уехать и поменять все — город, страну, всю свою жизнь. Ссора была столь болезненной, что лишь упоминая о ней, Фекла становилась другой: на скулах проступал воспаленный румянец, губы сжимались и вытягивались в ниточки, зрачки ширились и отсвечивали недобрыми огнями. Гнев, которого в ней было предостаточно и который она научилась обуздывать и накрывать кошачьим мягкосердечием, тут обнаруживал себя, сообщая о подлинно мрачных глубинах, разлившихся в Феклиной душе.
Если бы ты знал, как это тяжело…
Женщинам свойственно давить на жалость и к этому мало-помалу привыкаешь, - но тут было еще что-то. Что-то, о чем я поначалу даже не хотел догадываться.
Это началось в ту ночь, когда мы вернулись из клуба. Фекла была прилично поддатой.
Она говорила об этом в постели. Она говорила об этом утром, когда я пил кофе перед работой. Моя внимательность и сосредоточенное молчание были расценены ею как поощрение, как зеленый свет. И вечером, когда мы гуляли по Хрещатику, она продолжила говорить об этом.Она устала от такой жизни. Она устала от скитаний. Она устала везде быть в гостях. Она устала жить на чемоданах. Она не тоскует по дому, там не о чем тосковать, но ей хочется нормальной, нормальной, понимаешь, жизни, - жизни как у всех. Разве она говорит о чем-то особенном, разве ее желания не естественны, разве женщина не должна думать о завтрашнем дне, об уюте, семье, комфорте и личном гнездышке? Любая женщина — это мать, потенциальная мать, и такие мысли, такие желания абсолютно нормальны. Это ведь так естественно!
Короче, Фекла, к чему ты клонишь?
Фекла стиснула пальчиками мое запястье.
Старая дура живет и ухом не ведет. Обстряпаем все — комар носа не подточит. Все будет шито-крыто. Я уже говорила с ней о дарственной. Немного поднажать — и она поставит подпись на заветной бумажке. Достаточно обещания — простого обещания, никаких расписок, - что мы обязуемся содержать ее до глубокой старости. Если есть дарственная, сыночек этой полоумной не сможет ничего доказать в суде. Если в дарственной будет ее, Феклы, имя, права на квартиру у нас в кармане. Это тебе не завещание, которое можно оспорить, - дарственная это железяка, дарственная это броня! Мы, конечно, наплетем, что будем за ней ухаживать, менять подгузники, убирать говно, выносить горшки, кормить из трубочки жидкими кашками, короче, все, что она только пожелает. Главное, чтоб поверила. Она в тебе души не чает. Сам видишь. Раньше я думала все обстряпать сама, но осторожничала, и хорошо, что не начала раньше времени. Ты пацан что надо. Яйца у тебя стальные. Дело беспроигрышное. Риски минимальны. Но ради такой хаты можно и рискнуть, согласись! И как только она все подпишет — квартира наша! Можно ее хоть на улицу вышвырнуть, хотя это и не обязательно… Я все продумала. Если подсыпать кое-что в жратву, регулярно и не торопясь, - а мы ведь никуда не торопимся, дорогой, у нас впереди долгая счастливая жизнь!
– то месяц, максимум три и старая коньки отбросит. Врежет дуба. Кони двинет. Сыграет в ящик. Отправится к праотцам. А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха!
– разразилась Фекла зловещим смехом.
Вижу, малыш, ты все учла, сказал я, незаметно высвобождая руку из Феклиных когтей.
Если бы ты знал, как много я об этом думала и как хорошо мне сейчас, когда я рассказала обо всем тебе. Камень с души! Как хорошо, что я могу с тобой поделиться! Как хорошо, что могу тебе доверять!
Да, малыш, конечно, ты можешь мне доверять и правильно сделала, что рассказала. У меня у самого были такие мысли, но я боялся, что ты не поймешь меня.
Правда? Ты тоже думал об этом?
Да, малыш, правда.
Как это хорошо, что мы думаем об одном! Если у людей одинаковые мысли, значит они по-настоящему близки! Значит, ты моя половинка, а я — твоя!
Да… Да…
Все было в полумраке, когда, в начале двенадцатого, мы вошли в комнату и включили телевизор, откуда на нас вытаращился авторитетный мастер-шеф со своими поварятами. По улицам блуждала ночь. Где-то за стенками, в чаще своей безразмерной квартиры посапывала Евгения Германовна. Старушка безмятежно почивала, не подозревая о незавидной участи, которую уготовила ей ее возлюбленная квартирантка.
Мне бы хотелось попробовать чего-то новенького, если ты против.
Что именно, дорогой?
Как насчет вот этого?
Я велел Фекле раздеться и лечь на живот. Я связал ее руки махровым поясом халата и привязал свободный конец к стальному изголовью.
О да! Я так хочу!
Взял пару ремешков из шкафа, где хранились вещи Феклы, раздвинул ноги и привязал — каждую отдельно — к трубке изножья кровати.
Да, да, да, повторяла Фекла, повернув голову на подушке и наблюдая за мной боковым зрением.