Стачколомы

Шевченковское депо находится в овраге, обнесенное бетонным забором с навершием в виде стрел. От ворот к трассе поднимается асфальтовая дорога. Вокруг, спрятанные в редкой посадке, здания заводов и фабрик. Раньше тут производили сельхозтехнику, электротовары, запчасти для автомобилей и часов, печатали книги. Теперь одни помещения заброшены, другие переоборудованы под офисы и продуктовые склады.

– Получается, Глеб с Владом сами себя загнали в западню?
– допытывался я.

– Получается, что так.

– Почему ты не сказал, что затея с голодовкой и взятие заложников - херня собачья?

– Я говорил, но Глеб стоит на своем. Не знаю, какая муха его укусила. Они с Владом еще и поцапались. Глеб ничего толком не объясняет. Находятся в одном здании, на одном этаже, но не общаются между собой. Владу я не могу дозвониться — он отключил телефон. Это была его инициатива забаррикадироваться и надавить на руководство. И теперь они сидят там как в клетке. Влад отобрал мобильные у директора, зама и остальных. Согнал в какую-то комнату. Они даже срать ходят под его присмотром.

Вечером вернулись трое делегатов.

Возле них тотчас образовалась толпа: что было, как прошло?

Говорила женщина в сиреневом берете. На встрече присутствовал мэр, огроменный детина, бывший боксер, упрямый и сильный, как буйвол. Сказал как есть: денег в казне не хватает, городской транспорт убыточное предприятие и основная его функция — возить льготников и пенсионеров. Поэтому, сказал мэр, полностью покрыть задолженность не получится. Но за два месяца — выплатим. Завтра деньги придут на карточки. Но я прошу вас выйти на маршруты. Ситуация аховая. Чем виноваты люди, которые не могут попасть на работу? Дети, которые должны ехать в школу? Еще были расчеты, объяснения, формулы. В общем, заключила женщина, я думаю, мэру можно верить.

Когда она закончила и ответила на многочисленные вопросы, к ней обратился Толик: а о нас, профсоюзниках, мэр что-то говорил?

Давайте я вам потом скажу, замялась женщина. Нет, сказал Толик, говорите при всех, у нас нет секретов от рабочих. Она обвела взглядом любопытствующие лица. Да, мэр говорил о вас. Сказал что за счет проблем с финансированием городского транспорта профсоюз хочет сделать себе политический пиар. Что те, кто толкает рабочих к забастовке, авантюристы и вредители. Что вы работаете на каких-то мутных политиков, возможно, граждан другого государства. Что вы каламутите воду, подстрекаете, устраиваете беспорядки, а сами выходите чистенькими. А еще мэр сказал, что между рабочими и городской властью и так будет достигнуто взаимопонимание, без всяких сомнительных посредников.

– Ну, а вы что ему ответили?

– Мы… А что мы? Мы, откровенно говоря, не сразу нашли, что сказать… А потом вмешался Ленька: забастовка, говорит, это решение рабочих, и профсоюзники — наши друзья, и что ничего плохого мы от профсоюзников не видели, а вот от правителей наших и начальства - видим каждый день!

– Так и сказали?

– Да!
– уверенно кивнул Ленька.

– Так значит вы не собираетесь нас прогонять?
– с ироничным сомнением спросил Толик.

Толпа загудела: мы с вами, мужики... нас на такую хуйню не купишь… вы одни из нас… пусть себе мэр пиздит что хочет, а рабочего человека не проведешь…

– Так значит вы продолжите забастовку и будете бороться за свои права?

– По-любому… Сто процентов… Как пить-дать… Мы идем до конца! Достаточно нашу кровь пили, теперь и мы попьем! Отсосут. Подавятся. Хуй им, а не перемирие!

Апартаменты на улице Михайловской (4 раза). Гостиничный номер-люкс на Малой Житомирской (2 раза). Гостиничный номер в гостинице «Салют» на Площади Славы (2 раза). Квартира на Оболонской набережной, которую я арендовал 6 мая, на свой день рождения, и на Новый год. Квартира на Куреневке, - так себе, не хватило денег на что-то поприличней, я и так влез в долги. Лейла тогда сказала: лучше вообще не встречаться, чем в такой халупе. Варя же, ни во время, ни после, ничем не дала понять, что квартира ее не устраивает.

Первая наша встреча втроем состоялась в феврале, последняя — одиннадцатая — через год, в Новогоднюю ночь. В течение зимы, весны и лета, мы встречались десять раз. Я работал рекламным агентом и деньги были от случая к случаю. Пришлось влезть в долги, чтобы обеспечить встречи всем необходимым и не понижать, так сказать, градус.

Казалось, мои чувства раздваиваются и я начинаю испытывать к Варе что-то большее, чем просто сексуальное влечение, - но и мои чувства к Лейле вместе с тем только крепли. Я гнал от себя сомнения и не давал разрастись смутным, опасно-влекущим желаниям. Но это было не так просто!

Иногда Лейла становилась какой-то грубой, почти озлобленной, и я, догадываясь о причине этого, перед каждой встречей с Варей брал Лейлу за руку и смотрел в глаза: давай договоримся, если ты не хочешь — этого не будет, просто скажи, ведь мы условились быть откровенными друг с другом. Одно твое слово - и мы прекратим. Я смогу без этого, я люблю тебя, и главное — чтобы тебе было хорошо, чтобы ты не чувствовала себя… Тут Лейла делала небрежный жест: если бы что-то было не так, я бы тебе сказала, я ведь сама это предложила, и мне это в кайф, как и тебе, как и Варе, все хорошо, я хочу этого не меньше, чем ты!

Как-то я был на Левобережной, ездил к владельцу магазина сантехники, который собирался заказать светящуюся вывеску. Переговоры ни к чему не привели, клиент сказал, что подумает и я, мысленно послав его куда подальше, решил прогуляться по району.

Была осень, начало сентября, последние теплые деньки. Возле «Форы» на улице Марины Расковой я увидел Варю. Она выходила из маркета с огромным пакетом. Впервые мы встретились вот так, один на один. У меня даже не было ее номера, хоть мы и провели вместе десять безбашенных ночей и не раз, так сказать, сливались в порыве страсти. Она жила неподалеку, возле выставочного центра, снимала комнату на улице Луначарского. Я вызвался помочь ей донести пакет.

Тон нашего разговора был тоном старых знакомых: никаких упоминаний о квартирах и гостиничных номерах, никаких прикосновений и пошлостей. Я донес пакет до парадного, и Варя предложила посидеть в кафе, тут недалеко, в шестнарике возле супермаркета «Сильпо». Только занесет продукты.

– Ты никуда не спешишь?

– Нет, я абсолютно свободен!

В кафе я заказал два «латте» и два пирожных.

Я расспрашивал Варю о ее прошлом, - ведь я, в сущности, ничего о ней не знал!

Ее семья приехала в Киев из Марьинки. Отец был полковником внутренних войск. Сам оттуда, с востока. Мать — киевлянка. Отец служил в колонии строгого режима, был большим начальником и уважаемым человеком. Но дома — о да, дома он позволял себе такое… На матери живого места не было, да и на ней, Варе, тоже, когда она чуть подросла и осмелилась показать характер. Бухал он жестко, просто зверски бухал, трезвым, в общем-то, она его никогда и не видела. Как-то запустил в Варю литровой стеклянной банкой. Варя: банка, мол, чистая. А он: нет, говорит, посмотри на дне, а она ему: так это вода, я ее мыла полчаса назад, а он: ах вода, говоришь, ну смотри какая там вода, - и швырнул прямо в голову, и как только стекло не разбилось, потом шишка была, и банка — рикошетом на пол и вдребезги.

Брат мой, младший, говорит Варя, в тюрьме. Не знаю, где именно. Знаю, что какие-то денежные махинации, пять лет за мошенничество дали, три уже отсидел.

Мы в Киев переехали, когда мне семь было, а в шестнадцать я из дома ушла, от батиных побоев и маминого пофигизма. Она у меня знаешь какая? Делает вид, что переживает и хочет помочь и бу-бу-бу, а по факту — нихуя. Я этого, когда малая была, не понимала, верила, что она меня защитить пытается, а когда повзрослела, глаза открылись. Они с братиком всю жизнь нянчились, а он — вон каким вырос! А я всегда как подкидыш, как неродная какая-то. Да. Семья у меня неудачников. Иначе не скажешь. Я только сейчас поняла, как меня Бог в свое время отвел, что я не алкоголичка, не наркоманка, не уголовница, что я вообще жива еще!