Странник

Впрочем, возможно, то был неясный и непроизвольный защитный инстинкт. Тяжесть на сердце была такая, что я с трудом передвигала ноги.

Я не сделала и трех шагов по дорожке, ко мне метнулась какая-то фигурка, метнулась так судорожно и неловко, что в первый миг я испугалась. Но тут же узнала Наташу Круглову.

— Ну, что он? Как он? Ему лучше, правда? — заговорила она торопливо, слова наскакивали одно на другое, будто стремясь обогнать друг друга. — Скажите, как вы его нашли, он очень изменился? Действительно очень?

Щеки ее еще больше запали, стали еще бледней, — хотя куда же еще? — они были какого-то мертвенного цвета, словно у клоуна под слоем белил в некой печальной пантомиме, а в круглых смоляных глазах застыло странное выражение, мне почудилось, что она не в себе.

Я пыталась ее успокоить и в то же время внимательно ее разглядывала. И вдруг меня опалила догадка, сразу же ставшая уверенностью.

— Вы ждете ребенка? — спросила я.

Из губ ее вырвался невнятный звук, не то вскрик, не то всхлип, она его подавила и чуть слышно выговорила:

— Он не знает. И ничего не должен знать. Вы мне обещаете? Обещаете?

Неожиданно для себя я ее обняла, и, словно в ответ, под моей рукой затряслись ее острые, выпирающие лопатки. Она прижалась лицом к моему лицу.

— Обещаю вам, — пробормотала я.

Она пошла меня проводить. По дороге она сбивчиво рассказала, что ушла из «Родничка» «на лечение», но, видимо, туда не вернется, что-то оборвалось в душе. Она никогда не простит актерам, что, в сущности, они без протеста примирились с уходом Дениса, ничего не сделали, чтобы его отговорить. Никто, никто ему не сказал, что без него нет и не может быть театра, никто не бросился вслед за ним, не удержал, не лег на пороге. Предательство! Иначе не назовешь! Оно-то и подсекло Дениса, что бы ни утверждали врачи.

Бог ты мой, так быстро забыть, чем они все ему обязаны! Кто они были до встречи с ним? Гуляев, возглавивший теперь театр, лишь рад такому повороту событий, где-то кому-то он уж сказал, что Денис отошел от своей же программы и в этом причина всех неудач. Но и Прибегин все принял как должное! Что же говорить о других? Все испытывают, она уверена в этом, некое тайное облегчение, хотя и не желают в этом признаться. Отныне они не канатоходцы, а артисты московского театра и все у них будет «как у людей».

Вы, верно, догадываетесь, что сейчас я упорядочила ее речи, внесла относительную последовательность в тот лихорадочный монолог. Но можете мне поверить на слово, продраться сквозь этот неуправляемый поток восклицаний и междометий, несвязных выкриков, рваных фраз, стоило немалых усилий.

Вулканическое существо! Вот так, должно быть, она извергалась на обсуждении «Аввакума». Но о том, почему они расстались, Наташа почти не говорила. По ее словам, все это было и естественно и закономерно.

— Я не тот человек, который ему нужен, — повторяла она, не сводя с меня глаз, будто стараясь уговорить меня. — Но, когда он сказал, что я нужна ему, не спорить же было?! Раз нужна, так нужна. Он просто-напросто ошибался, ему так казалось, тут нет вины. Вы подходили ему много больше, я об этом ему говорила. Я могла только слушать его, все, что от него исходило, мне казалось необыкновенным. И я знаю, что так оно и есть. Но ведь необыкновенное всегда под угрозой. Я должна была остеречь его, но я не знаю, как это делается. Я только сходила с ума от восторга. И не сумела его уберечь. Камышина мне однажды сказала, что от женщины много зависит. Всё правда, я перед ним грешна.

Домой я вернулась почти больная. В столовой я застала Багровых, они пришли навестить отца, и дожидавшихся меня Ганина с Бурским. Отец полулежал на тахте, ноги его были прикрыты пледом. Ольга Павловна разливала чай.

Я извинилась и прошла к себе. Голова моя раскалывалась на части. Я приняла сразу две таблетки и с четверть часа просидела не двигаясь, слыша и не слыша голоса, долетавшие из соседней комнаты. Наконец боль меня отпустила, но я чувствовала, что она не ушла, затаилась в каком-то уголке, готовая вновь на меня броситься. Я нехотя присоединилась к гостям.

— Ну что там? — коротко спросил отец.

Я рассказала о Денисе, потом, не знаю почему, — о Наташе, умолчав, разумеется, о ее беременности. Ольга Павловна всплеснула руками.

Бурский сказал:

— Кто б мог подумать? Такая камерная по виду девушка — и такие при этом циклоны!

Ганин недовольно повел плечом. Он выглядел хмурым и озабоченным.

— Все образуется, — сказал отец. — В конце концов, возраст возьмет свое.

Он задумчиво улыбнулся. Я вдруг поняла, что имел он в виду, присела к нему и тихонько погладила его уютную ладонь. Он благодарно пожал мне пальцы.

— Истинные художники всегда неврастеники, — грустно вздохнула Ольга Павловна, почему-то глядя на мужа.

— Как же быть с народным искусством? — лениво осведомился Багров.

— А оно суммирует индивидуальные опыты, — парировала Ольга Павловна с живостью. — Масса сама по себе слишком здорова.

— Вы в этом уверены? — спросил Ганин. — Все определяется теми или иными условиями. «Поем уныло. Грустный вой песнь русская…» Это, знаете, не свидетельствует о душевной неуязвимости.

— Никогда ваш Серафим Сергеевич не простит Пушкину этих слов, — усмехнулся Багров.

— Борис, — предложил Бурский, — создай вокальный ансамбль «Грустный вой». Будешь иметь большой успех.

Однако Ганин не поддержал шутки. Неожиданно он проговорил, ни к кому не обращаясь в отдельности:

— Меня всегда интересовало, какой из апостолов Дениса его предаст? Но чтобы все отступились — этого я никак не мог ждать.

Я привела слова Наташи о Гуляеве. Бурский веско кивнул:

— Она права, Гуляев, — человек подпольного темперамента.

— Надежен друг из «Горя-Злочастья», — вспомнила я.

— Не совсем, — сказал Ганин. — Он одержим идеей власти, оттого он так яростно повиновался. Я ведь не забыл того вечера, когда бедняга Рубашевский погорел со своими пародиями. Думаете, дело было в его шуточках, между прочим, вполне невинных? Просто ему дали понять, что с начальством нельзя фамильярничать, оно и неприкосновенно, и неприкасаемо. И вообще, на войне как на войне. Принял присягу — не валяй ваньку. Я тут же про Гуляева понял, что этот малый взлетит высоко. Как видите, он тогда грудью встал не за Мостова, не так он был предан, он вступился за иерархический принцип — вот и стал законным преемником. На такого человека положиться можно.