Табельный наган с серебряными пулями

— Шалый! Шалый! — выскочил из узкого коридорчика, ведущего к туалетам, половой с рыжими, прилизанными волосами, — Там в курсальнике Стеклянного замочили!

6

Рыжий немного приврал — тело лежало не в туалете, а в умывальне, прямо под раковиной, в которую из рыжего крана продолжала бежать вода. Человек в перешитой шинели лежал ничком, на спине расплывалось темное пятно, из кармана торчала рукоятка нагана, рядом валялся на боку кожаный саквояж, из которого по доскам пола рассыпались блестящие металлические инструменты. Фомка, лапка, тройножка… Набор матерого медвежатника, взломщика несгораемых шкафов.

— Ну, теперь мы хоть знаем, в чем курьер нес… — он бросил быстрый взгляд на навострившего уши рыжего полового, — … краденое.

Ну да. В саквояже. Картина ясна — неведомый нам пока курьер зашел в туалет, увидел человека с саквояжем, заподозрил, что это — его, недолго думая, пырнул медвежатника ножом в спину, проверил содержимое, бросил его и вышел… Постойте…

Мы с Чеглоком посмотрели друг на друга. Потом повернулись к замершим у двери в туалет трактирщику с половым. Но вопрос, который задал мой начальник, был неожиданным. Я думал, что он спросит, кто только что выходил из туалета, а задано было:

— Кто спрашивал о людях с саквояжем?

— Меня — никто, — буркнул трактирщик, вытирая вспотевший лоб, — Леня ж с меня теперь спросит, он же со Стеклянным…

— Меня спрашивали, — поднял взгляд половой.

— Кто? — сощурился Чеглок.

— Семен какой-то. Высокий, но чуть сутулится. Глаза светлые, борода короткая, одет в пальтуху с воротником и котелок…

— Монгол… — протянул начальник, — Он сразу в туалет прошел?

В туалет начали ломиться нетерпеливые и трактирщик остался организовывать «уборку». Мы с половым вышли к выходу в зал.

— Неет, не сразу… Я ему сказал, что троих видел: Стеклянного, только его не видно было, наверное, сразу в курсальник пошел, Петьку-Приправу, стоперкой промышляет, да вон еще тот фрайер, который на углу бусый спит… Он сразу к фрайеру и пошел.

За маленьким столиком на краю зала и впрямь сидел, опустив длинный нос к груди, человечек в потертом френче, с накинутым на плечи пальто. Под ногами валялся открытый саквояж.

Открытый?

Мой начальник присмотрелся:

— Что-то для пьяного он слишком не дышит.

И впрямь, когда мы подошли поближе, оказалось, что типу во френче уже ничего в этой жизни неинтересно. Чеглок отодвинул ворот пальто — под ним на груди чернела рана. В саквояже белели какие-то бумаги, золота там, понятное дело, не было.

— Подошел, ткнул финкой, глянул, что в саквояже, понял, что это не его — и ушел. Не глядя ни на людей вокруг, ни на что. Точно, Монгол, его повадка. Плохо. У остальных хоть какие-то тормоза есть, а Монголу что убить, что поздороваться. Правда, Алмаз был бы еще хуже, тот мало того, что берегов не имеет, так для него убийство — это развлечение. Так, Рыжий, как твой Петька выглядит?

— Ну так — молодой, чернявый, усики тонкие носит, под Макса Линдера… Зуб у него еще платиновый сделан… Только нет его здесь, не смотрите. Он вон за тем столом с одним гайменником сидел, а сейчас ушли куда-то…

— Мимо нас не проходили. Второй выход есть?

— Вон там. А… вы вообще — кто?

— Прохожие.

— Понятно…

7

Скрипнула дверь черного хода, открылся вид на задний двор. На кучи непонятного в темноте мусора, сломанные ящики, бочки без дна, крыс…

И два трупа, лежащих посреди двора валетом.

Один — ничком, заколотый в спину, второй — лицом вверх, с перерезанным горлом. Его пальцы еще сжимали наган. Достать успел, а выстрелить — уже нет. Лихо… С одним ножом, не раздумывая, против вооруженного человека…

Саквояжа поблизости не было.

С неба продолжал сыпать легкий снежок, сослуживший нам в этот раз добрую службу — он успел замести все следы… кроме последних. От двух тел к забору тянулась цепочка отпечатков ботинок.

— Степа, за мной.

Мы протиснулись в дыру в заборе и сразу увидели его. Широкоплечий мужчина, в пальто и котелке. С саквояжем в руке. Он уходил по улице, спокойным шагом, как будто только что за несколько минут не убил пятерых.

— Монгол, — негромко сказал Чеглок, — Стоять.

Тот замер, поднял руки и оглянулся:

— Чеглок.

— Он самый.

— А ты что ж, теперь, на побегушках? Фикс[5] хозяину таскаешь, как песик тапочки?

Монгол, нисколько не уязвленный его словами, пожал плечами:

— Бывают люди, которым и послужить незазорно, Чеглок.

— Вот, как раз про этих людей ты мне и расскажешь.

— Нет, легавый, не расскажу. Мне еще пожить охота, а там такой человек, что и из Иры меня достанет.

— С чего ты на блатную музыку перешел, Монгол? Ты же не жиган, культурный человек, в кадетском корпусе учился…

И это упоминание его прежнего состояния Монгола нисколько не вывело из себя:

— Темпора мутантур эт нос мутамур ин иллис, — непонятно произнес он.

— Ну, вот для тебя времена в очередной раз и поменялись. Давай, свою финку из кармана доставай, наземь урони и ногой в нашу сторону-то и подтолкни.

Вот тут Монгол явственно дернулся:

— Откуда про нож мой узнал?

— Тело, тобою осущенное в проулке нашли. Так и догадались, кто тут шкодит.

— Эх… Специально ж никого в буктире не сушил, чтоб не поняли. Но там уж другого выхода не было…

— Это ты потом в МУРе расскажешь. Нож на землю, Монгол, если не хочешь на простреленной ноге скакать.

Он медленно, осторожно полез в карман пальто и двумя пальцами достал нож.

Нет, не нож. Длинный, узкий предмет.

Расческу.

Чеглок выстрелил, не целясь, я замер, не понимая, что не так, Монгол успел коротким взмахом руки бросить расческу на снег.

И больше я его не видел.

В одно мгновенье прямо перед нами поперек улицы вырос лес. Полу-деревья, полу-кусты, колючие, искривленные, переплетенные друг с другом так, что и палец не просунешь. Не то, что ствол револьвера, как тут же убедились мы с начальником, подскочив к зарослям, в оставшейся надежде хотя бы задержать Монгола. Я вспомнил, что это такое — зачарованный лес, он вырастает из брошенного наземь предмета, обычно как раз гребешка или расчески, и держится не так долго.