Табельный наган с серебряными пулями

Итак. Валентин Евгеньевич Бачей, из дворян, сын генерала… ого… Он же Арчил Вардеванян, он же Рафаил Гершуни, он же Александр Аметистов, он же… В общем, как я понял, фантазия у гражданина Бачея работала как надо. 1898 года рождения, внешности… Вот внешность все пострадавшие описывали по-разному. Не сходились даже данные о росте — то ли среднего, то ли низкого, кто-то даже называл его высоким. Совпадало только то, что никто его внешность описать не мог. Обаятельный, но незапоминающийся. Ну, в принципе, для манипулятора разумом это как раз нормально, затереть у пострадавших воспоминания о себе. Правда, будь он манипулятором опытным — они бы и вовсе о его существовании не вспомнили бы, но откуда там опыту взяться, в двадцать лет с небольшим?

Так, что там еще…

Десяток эпизодов, часть — в советских учреждениях, часть — по гражданам прошелся… Так… Ага… Если посмотреть сходство во всех эпизодах, то с первого взгляда его вроде и нет. А со второго… А со второго — есть.

Образ действия — есть какое-то мудреное латинское название для него, но я в гимназиях не учился и из латыни знаю только «Салям алейкум» — у Бачея в целом один и тот же. К будущим потерпевшим — которые, разумеется, еще не знали, кем они будут — приходит молодой человек. Представляется кем попало, от милиционера до священника, в зависимости от жертвы — понятно, что в учреждение священником он не пойдет — и мигом очаровывает каким-то крайне выгодным предложением. Причем, что интересно, денег не просит практически никогда — так получается, что потерпевшие всегда сами приходят к мысли, что надо бы вот этому замечательному человеку выделить деньги под вот это замечательное предложение. Иногда приходит не один, а с кем-то, кто оказывается в конечном итоге автором этого самого предложения, причем этот автор понятия не имел, что является соучастником мошеннических действий. Он просто случайно познакомился на улице с очень добрым и понимающим человеком, который совершенно бескорыстно вызвался помочь во внедрении его проекта, с которым автор не знал, куда и бежать. Так, например, еще до Воронежа, в Казахской АССР товарищ Бачей вместе с неким, в сводке не поименованным гражданином, пришли в управления общепита города Орска с предложением о создании пирожкового треста на основе изобретенной гражданином пирожколепительной машины. И честно внедрял эту самую машину, пока, как я понимаю, ему просто не надоело и он не уехал в бессрочную командировку, в которой и пропал без вести. Причем, что интересно — пирожковый трест продолжил свою работу, машинно лепя пирожки и заваливая ими город Орск и окрестности.

Короче, Бачей — не столько мошенник, сколько авантюрист, которому без риска, схем и комбинаций и жизнь не мила.

Что там еще про него интересного написано? Так… Так… Так… А вот это уже интересно — при необходимости Бачей предъявляет документы, подтверждающие его личность, по установленным данным — изготавливает их собственноручно, до революции считался подающим надежды юным художником. Для манипуляторов это как раз не характерно — им гораздо проще показать тебе чистый лис бумаги или этикетку от пивной бутылки и внушить, что это и есть документ. Хотя… Если опыта у него немного… С другой стороны — он же мозги закручивает не одному человеку, а иногда целому учреждению… Непонятно.

Я снова посмотрел на бумаги. Мошенник… Молодой… Незапоминающийся… Денег не просит… Сами предлагают…

Почему мне это кажется знакомым?

Я посмотрел на скучающего Васю… а, нет, тот не скучал, с интересом слушал жалобы старухи… Нет, васин мошенник — брачный аферист, Бачей за этим не замечен… Тогда?

Погоди-ка…

Я перелистал заявления от граждан, поступившие на этой неделе. Вот оно!

Позавчера в одно невнятное учреждение, прилепившееся к одной из секций Московского горсовнархоза, явился восторженный молодой человек, представившийся журналистом «Торгово-промышленной газеты», каковая решила написать хвалебную заметку о работе сего славного учреждения. Погорелов, начальник учреждения — название и род деятельности не упоминались, что-то связанное то ли с лесом, то ли с дровами — похоже, Хороненко, принимавший заявление, так и не смог этого понять — разумеется, от этой перспективы пришел в восторг и принялся водить товарища журналиста по кабинетам и отделам, рассказывая о работе. Журналист оказался товарищем въедливым, каждый недостаток в работе подмечал, озвучивал, отчего по ходу экскурсии становился все менее восторженным и все более хмурым, отчего товарищ Погорелов начал подозревать, что хвалебной статьи он, похоже, не дождется, а от той, что дождется, может попасть в соответствие со своей фамилией. И предложил товарищу журналисту небольшую сумму. А потом, когда тот вспыхнул от возмущения — сумму побольше. В итоге они сошлись на довольно-таки красиво сумме, журналист пообещал буквально на днях написать такую статью, что Погорелова наградили бы орденом, существуй они в Советской России. На этом они расстались и начальник учреждения принялся ждать статью о себе. Ждал-ждал… Ждал-ждал… Ждал-ждал… И в итоге решил связаться с обманщиком-журналистом, чтобы выяснить, в чем же дело. Позвонил в газету — и выяснил. Что товарищ Чертополохов у них отродясь не работал.

Все сходится. Внешность журнажулика Погорелов предсказуемо не запомнил, разве что оригинальную мохнатую кепку, неизвестно из какого зверя пошитую.

Вот и первое появление Бачея в Москве…

Я потер ладони, уже готовый отправиться в непонятное учреждение и вытрясти все же из Погорелова внешность и вообще все приметы мошенника — и тут заметил, что Вася из Рязани уже некоторое время подает мне некие таинственные знаки, намекающие, что надо бы нам с ним из кабинета выйти.

— Что случилось? — спросил я у него в коридоре.

Вася оглянулся на закрытую дверь и, понизив голос, произнес:

— Бабка врет.

Что за бабка? Потерпевшая?

— С чего ты взял?

— Бабка рассказывает, как соседка на нее трефы накладывала…

Что за трефы… а, на блатной музыке так порча называется…

— … порчу, то есть, наводила, а, судя по описанию, с такой порчей она б до угрозыска не дошла, по дороге б окочурилась.

— Так это понятно, что врет…

— Нее, ты не понял, Степ. Она ж не просто так на соседку собак вешает, она очень даже подробно про наведение порчи рассказывает, со знанием дела. Либо сама по молодости чем-то таким баловалась, либо… Либо продолжает баловаться.

— Вася…

— Ты погоди, не торопись. А дальше она пару раз упомянула, что знает, соседка трефные… порченые предметы прячет. Понимаешь? Она не просто жалуется, она соседку под трехсотые статьи подводит.

Я задумался. А ведь верно, Вася прав — если старуха хорошо в порчах разбирается, то могла бы понять, что то, что она говорит — ерунда, не выжила б она с такой мощной порчей. А если бы не разбиралась — то не смогла б правильно порчу описать. Похоже, и впрямь бабка ведьмовскими штучками балуется, только сжить соседку ими не смогла или не захотела, чтоб в МУР не загреметь, вот такую комбинацию и придумала.

За лишнюю комнату сейчас горло перегрызут, не то, что в ОБН сбегают.

— Толково, Вася, — хлопнул я его по плечу, — ты ж в своей Рязани вроде не в ОБН служишь?

— Я тебя умоляю, откуда в Рязани специальные отделы на каждый случай? Всем понемногу занимаемся, сегодня мошенниками, завтра — ведьмами…

— Давно ты в угро?

— Та нет, недавно пришел.

— Как и я, года еще не прошло. А чего тебя в милицию-то потянуло? Раньше с блатным сталкивался?

— Какие там блатные, тихим мальчиком был, в тетрадке перышком писал, папа-чиновник, мама-домоседка…

— Да уж, представляю, как бы мама на твои великолепные штаны посмотрела.

— А ты над моими штанами не смейся! — шутливо толкнул меня кулаков в бок Вася, — Мне их, между прочим, комиссар нашего полка вручил!

— Повоевать пришлось?

— А кому не пришлось? Бывал под Херсоном?

— Не приходилось. Все больше на Восточном фронте.

— То-то я вижу — загар еще не совсем сошел. А я — в шестой дивизии под Херсоном. Там-то мне товарищ Пельтцер их и вручил, носи, говорит, Березкин, заслужил!

— Чего ж не красные-то? — хмыкнул я.

— Красных не было.

В общем, пока мы старуху раскручивали — и впрямь бывшей ведьмой оказалась, а сейчас лишнюю комнатку захотела прирезать — пока то да се, вернулся я к своим бумагам только через полчаса. В этот раз — к белогрвардейцу.

Белоцерковский Аристарх Никифорович. Из московских дворян, воевал в Первую Мировую, потом — в банде Булак-Балаховича, на том же Восточном фронте отметился, а после победы Советской власти — подался в Европу. Чем там промышлял — неизвестно, а, значит, с белой эмиграцией, о реванше мечтающей, не связан. Ну или связан, но очень хитро.

А, вот оно что…

К нам ориентировку на него передали, потому что Белоцерковский был оборотнем.

6

«Отдел по борьбе с нечистью поджогами не занимается!» — всплыли у меня в памяти крылатые слова товарища Чеглока. Если в МУР в целом приходили по любой мелочи, от пропавшего чайного ситечка до дрязг с соседями по коммуналке, то в ОБН валили все, что хотя бы издалека, ночью и прищурившись казалось имеющим отношение к трехсотым статьям. Пора бы уже, елки зеленые, запомнить, что оборотни — это не нечисть! Да, их болезнь имеет магическое происхождение, но ключевое слово здесь — болезнь! Оборотни — не упыри и не вурдалаки, никаких связей с бесами не имеют и, если регулярно принимают лекарства, ничем не отличаются от обычных людей. Да даже у нас в милиции оборотни служат, петлицы носят, и никто им слова дурного не говорит. А если и говорят, на совещаниях там или на партсобраниях — так то никакого отношения к их оборотничеству не имеет.