Табельный наган с серебряными пулями

Тяжеловато все же мне это далось…

— Езжай в отдел, Степ, — присел на соседний стул Вася Березкин, — Я тут квартиру постерегу, пока наши из МУРа не приедут.

Ну да, инженеру, в конечном итоге, стало плохо, перенервничал мужик, его повезли в карете скорой помощи в больницу, жена поехала с ним, дочка, естественно, тоже — улучив момент, она чмокнула меня в щеку, пискнула «Спасибо!» и, засмущавшись, убежала — так что остались тут только мы да дохлый оборотень.

— Думаешь? — посмотрел я на него.

— Езжай, езжай.

Я еще раз вздохнул и встал со стула:

— Да нет, не поеду я никуда… Бачей.

И навел наган на человека, который представлялся агентом рязанского угро.

15

Вася Березкин, а на самом деле — Валентин Бачей, сын генерала, обманщик и мошенник, сидел в нашем кабинете со связанными руками. И, честно говоря, не выглядел как человек, которому грозит суд и исправдом. Он, чертяка, даже огорченным не выглядел, так, мелкая неприятность. С другой стороны — он не так уж и неправ. Наш пресвитер Цюрупа проверил его и установил, что никакими способностями к манипуляциям разумом Бачей не обладает. Просто вот такая он хитрая и продувная бестия, что без всякого волшебства в душу залезет.

— Как ты понял, Степ, что я — это я? — спросил он меня, подмигнув.

Я оторвался от заполнения протокола, глянул на него и усмехнулся:

— Постепенно.

И продолжил писать, стараясь изложить понятным языком то, что сегодня произошло.

За трупом оборотня уже приезжал товарищ из ОГПУ, с незапоминающейся фамилией, я последовательно получил втык от начальника МУРа, товарища Висковатого, от огпушника и от всех агентов ОБН поочередно. Потому как не нужно с голой шашкой на дракона прыгать. В особенности, если это грозит смертью гражданским лицам. В особенности, если одно из этих гражданских лиц — важный инженер авиационного завода. Потому как белогвардейцев у нас как, кхм, мусора за баней, а толковых инженеров, желающих сотрудничать с советской властью — не пуды. Потом, правда, выяснилось, что клятый беляк пообещал инженеру, что один пес перережет его вместе с его семейкой — отчего Ершов и впал в такое умоисступление — так что я получил уже похвалу: от товарища Вискватого, от всех обнщиков, от кстати появившегося товарища Чеглока, и даже огпушник вернулся, чтобы поблагодарить. В общем, так на так и вышло.

Но бумажную работу никто не отменял.

— Степ, да ты расскажи, мне же интересно, — воззвал, улыбаясь, Бачей.

Я усмехнулся:

— Ну, для начала, тебя твои штаны подвели.

Вася-Валя посмотрел на свои изумрудные галифе:

— Это чем же?

— Да не носят милиционеры такие яркие вещи. У нас как-то само собой вырабатывается желание быть неприметными, в глаза не бросаться. А тебе они, надо полагать, как раз и были нужны, чтобы в глаза бросались, и от твоего лица внимание отводили.

Не зря никто из потерпевших его лицо припомнить не мог. Оно у Бачея и так-то незапоминающееся, а если, общаясь с ним, на его зеленые галифе, мохнатую кепку или там огромную бородавку смотришь — то тем более не запомнишь.

— Ну ладно, подумал я, всякое бывает, молодой еще сотрудник, не выработал нужных навыков… Молодой-то молодой, а блатной музыкой уже вовсю пользуешься, это при том, что до милиции с блатными вроде как не общался, по твоим же словам. Мы, в угро, тоже, бывает, по музыке словцо-другое чирикнем, но это, опять-таки, с опытом вырабатывается. Снова нескладушка. Заподозрил я в тебе какую-то непонятицу — да и не признался, что под Херсоном во время войны мне бывать приходилось. Тут-то ты и попался. Не мог тебе комиссар Пельтцер эти твои галифе подарить…

— Чего это? Сам слышал про такой случай!

— Тот и оно, что слышал. Но комиссара этого в глаза не видел. Потому что тогда не сказал бы, что Татьяна Сергеевна Пельтцер тебе их «подарил».

Бачей усмехнулся и повел плечами, попытавшись развести связанными руками:

— Ну, это ж не значит, что я — именно Бачей.

— Да если б про тебя ориентировка не пришла — я б и не подумал про твою фамилию. Понял только, что тип ты мутный, врешь, как нанятый, возможно — и не из милиции вовсе. А потом в справку про тебя вгляделся — и увидел в ней Васю Березкина. Лицо незапоминающееся, использует яркие предметы одежды для отвлечения внимания, документы подделывает, связаться с госорганами для него — раз плюнуть, так что наглости в милицию прийти под видом агента, да жилье себе выпросить, у него хватит… Неужто в Москве больше жить было негде?

— Да уж больно серьезные люди за тем обманутым стояли, могли из-под земли достать и в ту же землю обратно закопать, только немножко нецелым. Да и вы, агенты, тоже искать кинулись. Вот я и подумал, что уж где-где, а в МУРе меня точно никто искать не станет. Я ж не знал, что ты такой, догадливый.

— Ну а последний момент был, когда я предложил к тем съездить, кого ты и обманул. А ты изворачиваться начал, мол, да зачем, да не надо… А как белогвардейца ловить — так сразу готов. Так что, когда ты меня попытался из квартиры инженера убрать, я уже все про тебя понял. Думал, сам по-быстрому стулья выпотрошить?

— Ага.

Нет, вот что ты с ним будешь делать? На этого ж типуса даже обидеться невозможно!

16

— Жалко мне его, — призналась Маруся, когда я утром провожал ее до работы. У моей Марусеньки дрова на этот месяц закончились, в квартире холодрыга, вот я и предложил ей, чем мерзнуть — у меня ночевать. Благо, мой сосед в командировку укатил. Вот мы, раненько утром, по морозцу и прогуливались.

— Кого? — не понял я, — Беляка?

Ну да, рядом с ней я соображать как-то перестаю.

— Да нет. Бачея. Ты так его описал, что вроде как видно, что человек он хороший.

— Жулик он и мошенник, — проворчал я, внутренне признавая, что, как ни крути, а все же гнилой подлости в Бачее не было. Не обманывал он ни честных людей, ни детей, в основном только всякое жулье вокруг пальца обводил. А если вы скажете, что у бедных людей или там детей нечего взять — так вы просто степень подлости жулья недооцениваете.

Вон, был случай. Гуляет по улице или даже во дворе девочка, в хороших сапожках или ботиночках. Подходит к ней тетенька, мол, а я подружка твоей мамы, мама хочет тебе новые сапожки купить, да вот боится с размером не угадать. Дай мне твои ботиночки, я сейчас быстренько сбегаю, размер прикинуть. Так и остается ребенок босиком стоять, маму с новыми сапожками ждать…

Хотел я было Марусе сказать, что Бачею по всем приметам, не больше полугода в заключении обитать. А потом он выйдет и опять людей дурить будет, если за ум не возьмется. Хотел, да не успел.

Загудели фабричные гудки. И вроде бы для утра это обычное дело, только загудели они как-то непривычно, долго, тревожно. Вторя им послышались гудки паровозов. Город завыл, как зверь, получивший смертельную рану.

— Что случилось, Степушка? — схватила меня Маруся за рукав.

Все я успел передумать, пока не наткнулись мы на прохожего, который сказал нам, что произошло, все плохое — и войну и пожар и даже, чем черт не шутит, нападение марсиан, но самое страшное мне и в голову не пришло.

Ленин умер.

Дело номер 13: Луч смерти

1

Смерть Владимира Ильича сильно ударила… да по всем. Не было в этом мире, нет, и, я думаю, не будет, человека, которого Ленин оставил бы равнодушным. Одни его любили, другие — ненавидели, но равнодушных не было. И его смерть, я не побоюсь, качнула наш огромный корабль под названием «СССР» так, что еще немного — и перевернулся бы. Владимир Ильич был вождем, вождем революции, вождем страны, вождем пролетариата всего мира и без него никто себе советское государство не представлял. Нет, были, конечно, и другие вожди: Троцкий, Рыков, Каменев, Зиновьев, Дзержинский, Сталин… Но все совершенно искренне считали, что вождями их назвали только потому, что товарищ Ленин, от своей скромности, не захотел, чтобы его считали единственным. А, может, он предполагал, что рано или поздно умрет — после покушения эсеров здоровье у него было не очень — и назначил кроме себя и других вождей, чтобы его смерть не стала таким потрясением… каким стала.