Терпение дьявола

– О чем вы хотели меня спросить?

– Я стараюсь понять поведение вашего брата.

– Я тоже.

Маргарита нервно заморгала и поправила огромные очки на костлявом тонком носу. Сейчас она казалась пожилой дамой, хотя ей было чуть за сорок.

– Мне бы не хотелось показаться грубой, потому что некоторые вопросы…

– Не стесняйтесь. Давайте сразу перейдем к делу, так нам обеим будет легче.

Людивина молча кивнула, глядя на эту странную женщину, заторможенную, будто замерзшую.

– Вы знаете, что ваш брат плакал, когда… когда начал стрелять?

У Маргариты вдруг дрогнул подбородок.

– Нет. Они мне не сказали. Полицейские, которые сюда приходили, были со мной не слишком любезны. Очевидно, у жандармов не принято проявлять уважение к родственникам… убийц.

– Они делали свою работу, в этом не было ничего личного, мадам Мерсье, и…

– Мадемуазель. Для меня это важно. Я никогда не была замужем.

– Да-да, простите. Но ваш брат был женат, я прочитала об этом в материалах дела.

– Был. Почти десять лет. Знаете, его жена была настоящей красавицей. Мой брат, в отличие от нее, красотой не блистал, я не заблуждаюсь на его счет. И он сам это тоже понимал. Знал, что они с Бьянкой не пара, и от этого еще больше любил ее и гордился.

– Представляю, какой страшной трагедией для него стала та авария.

– Когда погибли Бьянка и Миа, их дочь, он так и не оправился. Знаете, он и до того был слабым, очень тревожным. Годам к двадцати у него стали случаться приступы эйфории и депрессии. Сейчас для этого есть название, не могу вспомнить…

– Биполярное расстройство?

– Да, точно. Мама говорила, что у него в груди чересчур большая «эмоциональная губка», она впитывает слишком много и взрывается.

– Насколько я поняла, он часто ложился в психиатрические больницы…

– Да, в первый раз, когда ему исполнилось двадцать. Перепробовал всех врачей. Лечился повсюду – сам собой, в больнице Святой Анны, много раз ездил в закрытый пансионат в Стране Басков и в частную клинику в Вексене, потом нашел какой-то стационар с бунгало, очень милое заведение, и большую клинику у старого замка близ Шантийи. Несколько лет назад отправился в круиз для невротиков. Людовик перепробовал все, что могло его успокоить.

– И каждый раз лечился добровольно?

– Он сам об этом просил. Доходил до предела, чувствовал, что начинает терять контроль над собой, и удалялся от мира, чтобы его привели в чувство.

– Ему назначали препараты?

Маргарита издала задушенный смешок, похожий на хрип.

– Честно говоря, вряд ли он смог бы жить без помощи антидепрессантов с девятнадцати-двадцати лет. Принимал большую дозу. И с годами все больше.

– А на другой препарат переходил? Может быть, в последнее время участвовал в тестировании новых препаратов?

– Вы думаете, он устроил стрельбу под воздействием какого-то лекарства?

– А вы так не думаете?

Маргарита нахмурилась, размышляя.

– Возможно. Я не знаю, что он принимал. Не видела рецептов.

– Вам известно, кто его консультировал?

– Нет. Он никогда не рассказывал о своих врачах и таблетках. Думаю, ему самому было все равно, какая разница, кто его лечит, если не может вылечить по-настоящему. Людовик мечтал, чтобы у него из груди вырезали эту проклятую «губку», а вместо этого его пичкали «гидроизоляцией», чтобы она не разбухла слишком сильно.

Они помолчали, и Людивина заметила, что в квартире очень тихо, несмотря на расположение. Слышно было только тиканье часов в коридоре и отдаленный шум дороги. Она сделала глоток горячего кофе.

– Бьянка подействовала на него благотворно, – продолжила Маргарита, которая, казалось, была рада возможности излить кому-то душу. Теперь она стала сестрой убийцы и наверняка не решалась выходить на улицу из страха стать мишенью нападок. – В первые годы после свадьбы он ни разу не ложился в больницу, Бьянка вернула ему душевное равновесие. После рождения Миа все стало сложнее. Людовик боялся передать дочери свою тревожность, думал, это наследственное.

– Если позволите спросить… Какими были ваши родители?

– Наша мать была… – Маргарита взглянула на несметную коллекцию. Потом в два глотка выпила кофе и аккуратно промокнула губы салфеткой. – Прошу прощения. Я точная копия матери. Так быстрее всего объяснить. Она очень нас любила, но была немного… особенной. Некоторые считали, что она психологический вампир и параноик. А наш отец умер, когда мы с Людовиком были подростками. У него случилась депрессия, и одним сентябрьским утром он бросился под поезд. Папа всегда ненавидел осень.

– Соболезную вам.

– Такова жизнь, – пожала плечами Маргарита.

Снова последовало неловкое молчание, и Людивина решилась задать следующий вопрос:

– Маргарита, вашего брата можно назвать набожным?

– А вы не заметили?

– Что?

– В моей коллекции нет распятий. Ни одного. А ведь есть модели всех видов и размеров, видит Бог, они прекрасно вписались бы на мои полочки. Но я от них отказалась. Мы с Людовиком отдалились от Господа после гибели Бьянки и Миа.

– Настолько, что вам стал ненавистен Божественный образ?

– Мне – нет. Я пришла к выводу, что мир, полный несправедливости, не может быть творением того, кто считается всеблагим. А вот Людовик на Бога разозлился, это правда. Он оставил записку об этом?

– Нет, насколько мне известно.

– Знаете, полицейские не рассказали, как он умер. Что-то я узнала из газет. От этого еще тяжелее, я все-таки его родная сестра…

– Понимаю вас и очень сочувствую. Видите ли, те, кто выжил в ресторане, утверждают, что ваш брат говорил о дьяволе.

– О дьяволе? – Взгляд Маргариты заметно оживился.

– Да, – кивнула Людивина. – Он говорил, что вынужден это сделать ради дьявола. Это наводит вас на какие-то мысли?

Маргарита резким движением схватила чашку и сжала ее в ладонях, как ребенок любимую игрушку.

– Мадемуазель Мерсье, – окликнула ее Людивина. – Вы хорошо себя чувствуете?

– Да, простите.

– Возможно, ваш брат увлекался сатанизмом?

– Если честно, мы с Людовиком за последний год виделись реже обычного. Он вдруг сделался очень мрачным, жестким… зловещим.