Терпение дьявола

Баленски снимал с людей кожу, потому что ему это нравилось. Вот почему он делал это снова и снова. Эта потребность имела власть над разумом, была сильнее страха.

Тогда почему он продавал кожу? Понятное дело, ради прибыли, но если человеческая кожа была для него источником кайфа, он не мог так легко расставаться с ней.

– Он что-то оставлял себе, – пробормотала Людивина.

– Чего? – переспросил Сеньон, прижимая телефон плечом к уху.

– Ничего, это я сама с собой.

Вывод был очевиден: Баленски продавал кожу, избавлялся от мяса, но оставлял себе часть своих жертв. Людивина повернулась к Гильему:

– Криминалисты нашли у Баленски коллекцию трофеев?

– Не знаю. Мы же уехали до того, как закончился обыск территории фермы. Учитывая тамошний бардак, они явно провозились все выходные.

Теперь Людивина повернулась к Сеньону:

– Ты сейчас на связи с отделом расследований Лилля? Спроси, что они нашли у свежевателя. Там наверняка был тайник – погреб с люком, или двойная стенка у шкафа, или…

– Это было в шкафу у него в кладовке, – подтвердил Сеньон через некоторое время. – Банки с человеческими глазами. Дюжина, не меньше. Команда судмедэкспертов работает над этим со вчерашнего дня.

Людивина торжествующе сжала кулак.

Другие на ее месте пришли бы в ужас от этой жуткой подробности, но она ликовала, целиком погрузившись в психоанализ убийцы, гордая тем, что попала в точку. И забыла, что снова надела свои доспехи, защищаясь от эмоций.

Профиль также указывал на то, что Михал Баленски действовал в одиночку. Он продавал кожу, но зачем оставлял себе глаза? Потому что глаза – это зеркало души? Ему хотелось снова и снова заглядывать в мертвые зрачки и вспоминать о проделанной работе?

Тот, кто владеет глазами, владеет и душой.

Если свежеватель был адептом Сатаны в той или иной степени, казалось вполне вероятным, что именно такова его мотивация. Вполне логично.

Как познакомились ГФЛ и свежеватель?

Нужно было сопоставить все их перемещения за последние два года.

Людивине хотелось с кем-нибудь посоветоваться, но она не решалась. Можно было хоть сегодня отправить материалы своему наставнику. Тому, кто научил ее погружаться в сознание преступников.

Но Ришар Микелис откажется ей помочь. Он уже никогда не спустится с гор. Для него с этим покончено. Он взялся учить ее именно поэтому. После того, что они вместе пережили в Европе и в Квебеке, Микелис, молодой криминалист в отставке, окончательно отвернулся от преступного мира. При мыслях о Микелисе у Людивины щемило сердце, она думала обо всех часах, проведенных у него дома, а чаще около дома, чтобы их разговоры не слышали жена и дети, вспоминала о долгих прогулках, когда они спорили, и Микелис вдребезги разносил ее доводы, добиваясь, чтобы она поняла природу насилия. Он намертво вколотил ей в голову простую истину: нельзя выследить зло, не разбудив при этом темную часть своей души. Невозможно выявить худшее в человеке, не отыскав худшее в себе. Чтобы понять тьму, нужно говорить на ее языке, погрузиться в нее, изучить изнутри. А тот, кто имеет дело с тьмой, ведет опасную игру – он раздувает огонь собственной агрессии, извращенные фантазии, тлеющие не только в очаге его сознания, но и в очаге всего человечества, где лежит пепел эволюционного древа, а в глубине – хищные атавизмы, которые вознесли нас на вершину пищевой цепочки. Те прогулки с Микелисом напоминали крестный путь, паломничество в логово своих демонов, чтобы встретиться с каждым и приручить. Так и становятся профайлерами. И в расследовании Людивина должна использовать своих демонов, их чутье, которое укажет верный путь. Но если потерять над ними контроль, они приведут ее к бездне…

Людивина тряхнула головой. Обратиться к Микелису не вариант. Его двери всегда открыты для отчаявшейся женщины, но не для жандарма со стопкой уголовных дел. Он дал ей все, он с трудом выжил и теперь оберегал свою семью, как пастух стережет стадо, вдали от людей и от волков.

На стол вдруг упала тень, и Людивина невольно отпрянула.

– Я тебя напугал? – забеспокоился Сеньон.

– Извини, я просто задумалась.

– Пообедаем? Еще немного, и я сожру что угодно из холодильника Баленски!

Полицейский юмор как защита от нервного срыва. Но сейчас, услышав это от Сеньона, Людивина почувствовала раздражение:

– По-моему, не быть тебе юмористом.

– А вот это уже расизм! Ты отказываешь черному в праве на черный юмор!

– Ты прав, тебе пора поесть, без еды ты тупеешь, – ответила она, приподняв бровь.

Гильем уже оставил свой пост, чтобы покурить вейп и устроить себе пир в любимом китайском ресторанчике, так что Людивина с Сеньоном отправились в пивную на другой стороне бульвара. Когда они стояли у светофора, Сеньон сообщил ей хорошую новость:

– Жан-Луи Эрто из лилльского отдела пишет, что они нашли штраф, выписанный на имя Михала Баленски. Камера засекла его на трассе А1 во вторник шестого мая, утром. Он ехал в Париж.

Людивина повернулась к нему, ее лицо сияло.

– Нет, он ехал в Ла-Курнёв! Собирался избавиться от ГФЛ, но столкнулся с мелким воришкой и перерезал ему горло, чтобы не оставлять свидетелей.

– Зачем ему убивать посредника, который помогал зарабатывать деньги?

– Он знал, что гоу-фаст перехвачен, кожа приведет нас к ГФЛ, а ГФЛ – к нему, к Михалу Баленски. Он хотел разорвать единственную ниточку, по которой мы могли до него добраться.

– А откуда он так быстро узнал, что гоу-фаст провалился?

– Баленски – уникальный тип. В целом мыслит примитивно, но у него развилась особая форма разума, внимание к мелочам, чтобы не попасться. Он живет среди хаоса, но при этом тщательно снимает кожу. У нас два Баленски в одном – деревенский увалень и расчетливый убийца. Добавим к этому приличную дозу паранойи, и я не удивлюсь, если он потребовал от ГФЛ, чтобы тот звонил ему каждый раз, когда товар прибывал в Ла-Курнёв. Для собственного спокойствия. И в этот раз, не получив звонка, он бросился заметать следы.

Сеньон скептически скривился:

– Все равно, как-то уж очень быстро…

– Тогда, возможно, Михал решил, что это их последняя сделка. Он хотел убрать ГФЛ, потому что у того начала сползать крыша, и появился риск, что он скомпрометирует их… хозяина.

– Эта версия звучит правдоподобнее.

Они устроились за столиком у панорамного окна с видом на площадь, и за обедом Людивина рассказала о своем длинном вечере, начав с поездки в больницу к Стефану Ланда и закончив беседой с отцом Ватеком, не забыв упомянуть о сестре Людовика Мерсье. В конце она поделилась выводом о том, что у их преступников есть нечто общее – знакомство с одним и тем же человеком в течение полутора-двух последних лет, именно этот период и нужно изучать.

На протяжении всего монолога Сеньон не проронил ни слова – внимательно слушал, подперев кулаком подбородок. Когда она наконец замолчала, он откинулся на спинку стула:

– Не знаю, наорать на тебя или поздравить, Лулу. Ты не должна была встречаться с этими людьми без напарника, это не по правилам. Да еще ночью, черт знает где…

– Я предлагала тебе поехать со мной!

– Было уже поздно! Тебе тоже нужно уметь тормозить, сама знаешь. Особенно после таких выходных. Не строй из себя крутую, меня ты точно не обдуришь. Я видел, как ты отгораживалась от мира, надела маску железной леди – боевые искусства, стрельба по мишеням и все такое. Но ты осталась моей Лулу, девчонкой, у которой не всегда хватает сил тащить неподъемный груз. Сейчас у тебя их точно нет. Ты крошечная и хрупкая, сломаешься ведь. И у меня от этого разрывается сердце.