Вильсон Мякинная голова

Южная кровь Луиджи мгновенно дошла до точки кипнія тмъ боле что оскорбленіе было нанесено ему и брату въ присутствіи четырехсотъ постороннихъ лицъ. Оставлять подобное оскорбленіе безнаказаннымъ, или же откладывать возмездіе за него хоть на минуту, было не въ натур молодого графа. Сдлавъ шага два въ сторону, онъ остановился позади ничего не подозрвавшаго шутника, а затмъ, отступивъ шагъ назадъ, угостилъ Тома пониже спины такимъ богатырскимъ пинкомъ, что бдняга взвился на воздухъ, перелетлъ черезъ рампу и очутился на головахъ передняго ряда Сыновъ Свободы.

Человку даже и въ трезвомъ вид наврядъ ли будетъ особенно пріятно, если кто-либо изъ его ближнихъ свалится ему ни съ того, ни съ сего, какъ снгъ на голову; человкъ же успвшій подвыпить не приминетъ въ такомъ случа выразить свое негодованіе дйствіемъ. Въ гнзд Сыновъ Свободы, на которое свалился Томъ Дрисколль, не нашлось ни одного трезваго птенца. Весьма вроятно даже, что во всемъ зал не было за исключеніемъ графа Анджело, ни одного вполн трезваго человка. Не мудрено поэтому, что первый рядъ Сыновъ Свободы, въ порыв негодованія, швырнулъ Тома на головы второго ряда, который, препроводивъ бднягу дальше, принялся немедленно обработывать кулаками первый рядъ, угостившій его столь не желаннымъ подаркомъ. Третій, четвертый и вс слдующіе ряды поступали соотвтственно такимъ же образомъ. По мр того, какъ Дрисколль, въ бурномъ своемъ воздушномъ полет, подвигался къ дверямъ, онъ оставлялъ за собою все расширявшееся поле ожесточенной битвы, подъ аккомпаниментъ бшеной пьяной ругани. Факелы, рядъ за рядомъ, валились на полъ; подъ конецъ раздались отчаянные крики: «Пожаръ, горимъ!», заглушившіе собою неистовый звонъ предсдательскаго колокольчика, ревъ разъяренныхъ голосовъ и трескъ подламывающихся скамеекъ.

Драка мгновенно прекратилась. Проклятія и брань сразу умолкли. Настало мгновеніе, когда шумъ и гамъ смнились мертвымъ затишьемъ. Это былъ штиль, заступившій мсто бури. Затмъ, сразу же, въ толп снова проснулись жизнь и энергія. Она заколыхалась и хлынула изъ горвшаго зала. Окраины ея словно таяли, вытекая сквозь окна и двери. Одновременно съ этимъ внутреннее давленіе постепенно ослабвало.

Никогда еще пожарная команда не являлась такъ быстро на выручку. Дло въ томъ, что на этотъ разъ ей почти не пришлось перемщаться, такъ какъ главная ея квартира находилась тутъ-же, въ заднемъ флигел гостинаго двора. Пожарная команда состояла изъ двухъ ротъ: машинной, дйствовавшей трубами, и рабочей, съ баграми, топорами и лстницами. Половина каждой роты была навербована изъ ромовиковъ, а другая изъ враговъ рома, что вполн согласовалось съ тогдашвимъ нравственнымъ и политическимъ распредленіемъ партій на Даусоновой пристани. Въ казармахъ дежурило достаточное число враговъ рома, для того, чтобы привести въ дйствіе насосъ и придвинуть лстницы къ стнамъ горвшаго зданія. Черезъ какихъ-нибудь дв минуты пожарная команда успла уже облечься въ красныя рубашки и мдные шлемы (она никогда не совершала оффиціальныхъ подвиговъ въ неоффиціальныхъ костюмахъ). Въ то время, когда ромовики хлынули сквозь длинный рядъ оконъ верхняго этажа на крышу веранды гостинаго двора, избавители были уже наготов встртить ихъ могучей струею воды, которая смыла нсколькихъ несчастливцевъ съ крыши и чуть не утопила остальныхъ. Вода представлялась всетаки лучше огня, а потому ромовики продолжали выливаться непрерывными потоками на крышу сквозь окна большого зала, гд происходила сходка. Ихъ продолжали безпощадно окачивать водою до тхъ поръ, пока залъ не опустлъ совсмъ. Тогда пожарные поднялись туда и затопили его такимъ количествомъ воды, которымъ можно было бы потушить въ сорокъ разъ большее количество огня, чмъ имлось тамъ въ наличности. Извстно, что пожарнымъ командамъ въ американскихъ провинціальныхъ городахъ рдко лишь представляется возможность проявить свою дятельность. Немудрено поэтому, что если выпадетъ благопріятный случай, то они пользуются имъ уже на совсть. Благоразумные и разсудительные обыватели такихъ провинціальныхъ городовъ страхуютъ поэтому свои дома не столько отъ огня, сколько отъ поврежденій, которыя могутъ быть нанесены пожарными командами.

ГЛАВА XII

«Что такое мужество? — Это способность сопротивляться страху и одерживать надъ нимъ верхъ, а вовсе не безстрашіе. Храбрость длаетъ честь только тому, кто въ глубин души немножко труситъ. Въ противномъ случа совершенно ошибочно примнять такой почетный эпитетъ. Возьмемъ, напримръ, блоху. Если бы невдніе страха было равнозначущимъ мужеству, то она безъ сомннія оказалась бы храбрйшею изъ всхъ тварей Божіихъ. Находитесь вы въ спящемъ, или же бодрствующемъ состояніи, безстрашная блоха нападаетъ на васъ, не обращая вниманія на то, что вы своимъ объемомъ и силою превосходите ее востолько же разъ во сколько соединенныя человческія арміи]превосходятъ могущество грудного младенца. Блоха денно и нощно живетъ подъ угрозою смерти, которая можетъ обрушиться на нее со всхъ сторонъ, а между тмъ это мужественное созданіе путешествуетъ но вашему тлу также безбоязненно, какъ человкъ, прогуливающійся по улицамъ города, которому за тысячу лтъ передъ тмъ угрожало землетрясеніе. Когда мы говоримъ про Клейва, Нельсона и Путнэма, „не знавшихъ, что такое страхъ, мы должны присоединить къ нимъ блоху и даже поставить ее во глав этихъ героевъ“.

Изъ календаря Вильсона Мякинной Головы.

Къ десяти часамъ вечера, въ пятницу, судья Дрисколль лежалъ уже въ постели и спалъ сномъ праведника. На другой день утромъ онъ, еще до разсвта, проснулся и отправился на рыбную ловлю со своимъ пріятелемъ Пемброкомъ Говардомъ. Оба они провели раннюю свою молодость въ Виргиніи, когда этотъ штатъ считался еще главнымъ и самымъ вліятельнымъ во всей Сверо-Американской республик. Говоря про тогдашнюю Виргинію, они все еще присоединяли къ ней, съ чувствомъ гордости и любящей благоговйной привязанности, прилагательное «старая». За каждымъ переселенцемъ изъ старой Виргиніи признавалось въ Миссурійскомъ штат извстнаго рода преимущество, длавшее его аристократомъ, если только онъ могъ доказать что происходитъ сверхъ того отъ первыхъ старовиргинскихъ поселенцевъ. Говарды и Дрисколли принадлежали къ такой аристократіи, являвшейся въ ихъ глазахъ чмъ-то врод дворянскаго сословія. Она обладала своими неписанными законами, которые были однако столь же ясно и строго опредлены какъ и наилучше редактированныя статьи печатнаго свода законовъ. Потомокъ П. В. П. (первыхъ виргинскихъ поселенцевъ) былъ природный джентльмэнъ. Важнйшей обязанностью въ жизни было для него блюсти за этимъ великимъ наслдіемъ и сохранять его цлымъ и неприкосновеннымъ. До чести такого джентльмэна не должно было коснуться ни малйшее пятнышко. Упомянутые уже неписанные законы являлись для него обязательнымъ уложеніемъ, съ которымъ поведеніе его строго сообразовалось. Если бы онъ отступилъ хотя на іоту отъ этихь законовъ, то оказался бы обезчещеннымъ т. е. утратилъ бы право считаться джентльменомъ. Законы «чести» служили для него какъ бы компасомъ, указывавшимъ путь въ мор житейскомъ. Малйшее уклоненіе съ этого пути влекло за собой кораблекрушеніе. Случалось, что требованія этихъ законовъ шли въ разрзъ съ требованіями религіи и тогда религія отодвигалась на второй планъ, такъ какъ законы надлежитъ соблюдать во что бы то ни стало. Честь джентльмена не допускала никакихъ компромиссовъ, а неписанные законы указывали въ чемъ именно она состояла и чмъ отличалась оть простонародной чести, опредлявшейся религіозными убжденіями, общественными законами и обычаями въ различныхъ мстностяхъ земного шара, лежавшихъ вн священныхъ границъ станинной Виргиніи.

Судью Дрисколля безспорно признавали первымъ изъ именитйшихъ гражданъ Даусоновой пристани. Вторымъ въ числ именитйшихъ гражданъ столь же безспорно считался Пемброкъ Говардъ, пользовавшійся заслуженной репутаціей великаго «юриста». Онъ и Дрисколль были ровесники: имъ обоимъ перевалило уже годика два за шестой десятокъ.

Дрисколль признавалъ себя свободномыслящимъ, а Говардъ, — непоколебимоврующимъ усерднымъ пресвитеріанцемъ. Означенная рознь религіозныхъ возрній нисколько не вредила искренней горячей дружб обоихъ пріятелей. Оба они принадлежали къ такимъ людямъ, для которыхъ мннія представляются чмъ то врод неотъемлемой собственности, не подлежащей обсужденію, осмотру, исправленію или же критик даже со стороны самыхъ близкихъ друзей.

Покончивъ ловить рыбу, они плыли въ лодк внизъ по теченію, бесдуя о государственной политик, когда навстрчу имъ попался тоже рыболовъ въ челнок, плывшемъ отъ пристани вверхъ по теченію. Рыболовъ этотъ сказалъ:

— Надюсь, вамъ извстно, г-нъ судья, что одинъ изъ новоприбывшихъ близнецовъ угостилъ вашего племянника здоровеннымъ пинкомъ?

— Угостилъ!.. Чмъ?

— Пинкомъ пониже спины.

Губы старика судьи поблднли, а глаза его вспыхнули зловщимъ огнемъ. Онъ съ минуту задыхался отъ гнва и едва собрался съ силами выговорить:

— Ну ладно, продолжайте! Разскажите мн все въ подробности.

Встрчный рыболовъ исполнилъ желаніе старика. Выслушавъ его, судья съ минутку помолчалъ, обсуждая въ ум своемъ позорную картину непроизвольно учиненнаго Томомъ полета черезъ рампу. Затмъ онъ проговорилъ какъ бы разсуждая съ самимъ собою:

— Гм… Признаться я этого не понимаю. Я тогда спалъ и онъ меня не разбудилъ. Должно быть, онъ ршилъ, что сможетъ уладить дло и безъ моей помощи.

При этой мысли лицо его просіяло отъ гордости и удовольствія, такъ что онъ добавилъ совершенно уже веселымъ тономъ:

— Это мн нравится… Сейчасъ видно настоящую старинную виргинскую кровь! Такъ вдь, Пемброкъ?

На лиц Говарда показалась непреклонная, словно желзная улыбка и онъ одобрительно кивнулъ головою. Встрчный рыболовъ счелъ умстнымъ добавить:

— Томъ побилъ за то близнеца на суд.

Судья съ изумленіемъ взглянулъ на говорившаго и спросилъ:

— На суд? По какому же случаю былъ судъ?

— Томъ жаловался вдь судь Робинзону на итальянскаго графа, котораго обвинялъ въ нанесеніи побоевъ и оскорбленій дйствіемъ.

Старикъ внезапно вздрогнулъ и съежился, словно человкъ, которому нанесенъ смертельный ударъ. Нагнувшись впередъ онъ собирался уже упасть въ обморокъ, но Говардъ подскочилъ къ нему, подхватилъ его на руки, уложилъ въ лодку на спину, спрыснулъ ему лицо водой и сказалъ до нельзя изумленному встрчному рыболову:

— Убирайтесь-ка отсюда по добру по здорову! Надо, чтобы онъ, очнувшись, не засталъ васъ уже здсь! Вы сами видите, надюсь, какое впечатлніе произвели на него ваше необдуманныя слова. Вамъ слдовало быть поосторожне, а не выкладывать прямо передъ старикомъ такую нелпую и позорную для его имени сплетню.

— Я и самъ теперь очень сожалю о томъ, что позволилъ себ заговорить съ нимъ, г-нъ Говардъ. Еслибъ я думалъ, что это такъ сильно на него подйствуетъ, то, разумется, лучше бы промолчалъ. Смю уврить однако, что тутъ нтъ никакой сплетни. Все, что я ему разсказалъ чистая правда отъ слова до слова.

Съ этими словами рыболовъ энергически погналъ свой челнъ вверхъ по теченію. Минутку спустя, старикъ судья очнулся отъ обморока и, жалобно глядя на своего пріятеля, съ любящимъ состраданіемъ нагнувшагося къ нему проговорилъ слабымъ еще голосомъ: