Вильсон Мякинная голова

Грустно разсуждая съ самимъ собою, Томъ прошелъ глухимъ переулкомъ на задворкахъ мимо дома Мякинной Головы, а затмъ, мимо заборовъ, окаймлявшихъ пустопорожніе участки по об стороны переулка, пока не добрался до заколдованнаго дома, обогнувъ который вышелъ на улицу. Онъ все еще пребывалъ въ самомъ злополучномъ настроеніи духа и, тяжко вздыхая, пустился въ обратный путь. Молодой человкъ испытывалъ величайшую потребность въ сочувствіи и думалъ, что теперь было бы очень пріятно зайти къ Ровен. Въ ея обществ онъ, разумется бы, развеселился. — Ровена! — Мысль о ней заставила его сердце забиться сильне, но тотчасъ же затмъ оно успокоилось, вспомнивъ, что тамъ пришлось бы встртиться съ ненавистными близнецами.

Томъ подходилъ теперь къ дому Вильсона, съ обитаемой его стороны и замтилъ, что окна кабинета освщены. «Зайти разв туда?» подумалъ онъ. Другіе давали иной разъ чувствовать Тому, что онъ былъ для нихъ нежеланнымъ гостемъ, но Вильсонъ всегда держалъ себя съ нимъ очень вжливо и добросердечно, а добросердечная вжливость если и не можетъ считаться равносильной искреннему радушію, то во всякомъ случа не позволитъ себ оскорблять чувство хотя бы даже нежеланнаго постителя. Услышавъ у себя на крыльц шаги и легкое покашливанье, Вильсонъ сказалъ себ самому:

— Это наврное слабохарактерный молодой кутила и шелопай Томъ. Бдняга наврядъ ли встртитъ сегодня гд-либо дружескій пріемъ посл такой безтактности, какою являлась съ его стороны подача жалобы въ судъ на оскорбленіе, нанесенное ему дйствіемъ.

Раздался смиренный стукъ въ дверь, въ отвтъ на который послдовалъ отвтъ: «Войдите»!

Войдя въ кабинетъ, Томъ не сказавъ ни слова и тяжело опустился въ кресло. Вильсонъ доброжелательно замтилъ своему гостю:

— У васъ, любезнйшій, слишкомъ уже печальный видъ. Зачмъ принимать все это такъ близко къ сердцу? Постарайтесь забыть, что васъ угостили пинкомъ.

— Дло совсмъ не въ пинк, Мякинная Голова! — съ отчаяніемъ возразилъ ему Томъ. — Тутъ вышла штука въ тысячу или, что я говорю въ тысячу, — въ милліонъ разъ хуже пинка.

— Не понимаю, Томъ, что вы хотите сказать. Неужели Ровена…

— Меня отвергла? Нтъ, но старикъ вышвырнулъ меня за бортъ.

«Эге! — подумалъ про себя Вильсонъ, вспомнивъ о таинственной двушк, которую видлъ въ спальн Тома. — Безъ сомннія, Дрисколли что-нибудь про нее разузнали». Затмъ онъ добавилъ вслухъ, серьезнымъ, назидательнымъ тономъ:

— Замтьте себ, Томъ, что нкоторые виды легкомыслія и безпутства…

— Не трудитесь проповдывать въ пустын! Здсь дло идетъ не о легкомысліи и безпутств. Старику хотлось, чтобъ я вызвалъ этого проклятаго итальянскаго дикаря на дуэль, а я не соглаласился исполнить его желаніе.

— Разумется, онъ самъ такъ бы и поступилъ! — сказалъ Вильсонъ, словно разсуждая съ самимъ собою. — Меня удивило больше всего какимъ образомъ старикъ не позаботился объ этомъ еще вчера вечеромъ, и почему именно дозволилъ онъ вамъ вести дло судебнымъ порядкомъ передъ дуэлью, или же посл таковой? Жаловаться въ судъ было съ вашей стороны совершенно неумстно. Подобная жалоба являлась къ тому же не въ его характер. Я до сихъ поръ не могу понять, какъ это могло случиться?

— Очень просто. Онъ ровнехонько ничего не зналъ о нанесенной мн обид, такъ какъ спалъ въ то время, когда я вернулся домой.

— И неужели, Томъ, вы его не разбудили? Томъ находилъ во всемъ этомъ очень мало для себя утшительнаго. Съ минутку помолчавъ, онъ не безъ нкотораго смущенія сознался:

— Я, видите, предпочелъ ничего ему не говорить. Старикъ собирался выхать еще до разсвта на рыбную ловлю съ Пемброкомъ Говардомъ, а я надялся, что близнецовъ засадятъ въ кутузку, если я подамъ на нихъ жалобу въ судъ. Мн и въ голову не приходило, чтобъ за такое грубое оскорбленіе дйствіемъ, какое они нанесли мн, они отдлались пустячнымъ денежнымъ штрафомъ. Если бы ихъ упрятали въ тюрьму хоть на короткое время, они оказались бы опозоренными. Дядюшка не только не пожелалъ бы тогда дуэли съ этими молодцами, но даже ни подъ какимъ видомъ не дозволилъ бы мн таковой.

— Знаете ли, Томъ, что мн становится за васъ совстно! Не понимаю, какъ могли вы поступить подобнымъ образомъ съ такимъ прекраснымъ человкомъ, какъ престарлый вашъ дядя? Я отношусь къ нему честне, чмъ вы, такъ какъ если бы мн было извстно то, что вы изволили теперь сообщить, то я не допустилъ бы дло до судебнаго разбирательства, а предварительно объяснился бы съ вашимъ дядей, чтобъ предоставить ему случай покончить эту ссору какъ подобаетъ джентльмэнамъ.

— Неужели вы поступили бы такимъ образомъ! — воскликнулъ съ живйшимъ изумленіемъ Томъ. — Между тмъ, вдь это былъ вашъ первый процессъ? Вы, понимаете безъ сомннія, что дядя ни подъ какимъ видомъ не допустилъ бы его до судебнаго разбирательства и что вамъ, по всмъ вроятіямъ, никогда въ жизни не встртился бы второй подобный же случай. Вамъ пришлось бы тогда сойти въ могилу бднякомъ, безъ опредленныхъ средствъ къ существованію, такъ какъ вы теперь стали сразу общепризнаннымъ и популярнымъ адвокатомъ. Неужели, несмотря на все это, вы поступили бы такъ, какъ говорите?

— Разумется, такъ бы и поступилъ!

Поглядвъ на него съ минутку, Томъ покачалъ головой и сказалъ:

— Я вамъ врю! Честное слово, врю. Не знаю, почему именно, но вы кажетесь мн способнымъ на это. Вильсонъ Мякинная Голова, я считаю васъ величайшимъ дурнемъ въ свт!

— Благодарю васъ за это.

— Не стоитъ благодарности!

— Итакъ, онъ требовалъ, чтобы вы вызвали на дуэль итальянца, а вы отъ этого отказались? Мн стыдно за васъ, Томъ! Неужели могла до такой степени выродиться благородная кровь вашихъ предковъ?

— Стыдъ не дымъ, глаза не стъ! Я считаю вс ваши разсужденія чистйшимъ вздоромъ, особенно съ тхъ поръ, какъ старикъ разорвалъ свое завщаніе.

— Томъ, скажите мн совершенно откровенно, не разсердили ли вы старика еще чмъ-нибудь, кром предъявленія иска въ суд и отказа отъ поединка?

Вильсонъ пристально всматривался въ лицо молодого человка, но оно оставалось также спокойно, какъ и голосъ, который отвтилъ:

— Нтъ, никакихъ другихъ грховъ за мной онъ не замтилъ, такъ какъ, въ противномъ случа, принялся бы еще вчера попрекать меня ими. Онъ былъ тогда въ самомъ подходящемъ для этого расположеніи духа. Дядя возилъ вчера по всему городу этихъ итальянскихъ обезьянъ и показывалъ имъ вс наши достопримчательности, а вернувшись домой не могъ разыскать старинныхъ ддовскихъ серебряныхъ своихъ часовъ, которые врутъ безсовстнйшимъ образомъ, но, несмотря на это, пользуются полнйшимъ и величайшимъ его уваженіемъ. Онъ не могъ хорошенько вспомнить, куда именно ихъ засунулъ дня три или четыре тому назадъ, когда въ послдній разъ ими любовался. Когда я пришелъ домой, онъ ужасно о нихъ безпокоился. Я позволилъ себ намекнуть, что его часы, вроятно, не затерялись, а просто-на-просто украдены. Дядюшка тогда изволилъ совсмъ разсердиться и обозвалъ меня дуракомъ. Такая нежность убдила меня, что онъ тоже подозрваетъ въ данномъ случа кражу, но не хочетъ только сознаться въ этомъ себ самому, такъ какъ очень дорожитъ часами и вмст съ тмъ думаетъ, что потерянную вещь можно отыскать скоре, чмъ украденную.

Вильсонъ многозначительно свистнулъ и затмъ добавилъ:

— Описокъ какъ я вижу удлинняется!

— Какой такой списокъ?

— Списокъ кражъ.

— Кражъ?

— Ну да, кражъ! Часы вашего дядюшки, разумется, не потеряны, а украдены. Городъ подвергся вторичному воровскому набгу, обставленному точь-въ-точь такимъ же таинственнымъ образомъ, какъ и въ прошлый разъ. Вы, разумется, помните тогдашнюю продлку воровъ?

— Быть не можетъ!

— Это, сударь мой, такъ же врно, какъ то, что вы изволите жить на свт. Неужели у васъ у самихъ ничего не пропало?

— Нтъ… Впрочемъ, я не могъ разыскать серебрянаго рейсфедера, который тетушка Мэри Праттъ подарила мн въ день рожденія.

— Онъ непремнно окажется украденнымъ. Вы не замедлите въ этомъ убдиться.

— Извините! Обстоятельства сложились тутъ нсколько иначе. Заподозрвъ, что часы украдены и поднявъ этимъ такую бурю въ дом, я ушелъ къ себ въ комнату и принялся ее осматривать. Рейсфедеръ, который я считалъ пропавшимъ, оказался только положеннымъ не на свое мсто и я его нашелъ цлымъ и невредимымъ.