Проза прочее

* * * Тогда Амелия Крук была ее спасательным кругом. Писать Сабина начала, чтобы чем-то занять голову. Она знала, что дошла до грани и отчаянно нуждается в чем-нибудь, что отдалило бы призрак депрессии. Следовало спасаться: она находилась в полной жопе. Если раньше она была журналисткой – пускай не перворазрядной, но все же могла гордиться иностранным названием редакции, напечатанным на визитке прямехонько над ее фамилией, – то всего за один день стала человеком, выброшенным за борт, человеком,…

– Ты что, Куропаткин? Прикалываешься? Ты в чем мне отказываешь? В массаже и в маникюре? Ты спятил? А как я выйду на улицу? Ты об этом подумал? Лахудрой буду ходить? Ты, милый мой, сначала подумай, а потом говори. Я тебя, между прочим, ни разу не обманула. В смысле – потребностей. И никогда не скрывала, к чему я привыкла. А ты теперь жмешься? Инна Ивановна так расстроилась, что вот-вот заплачет. Носиком хлюпнула, и слезки из прекрасных глазок брызнули, как вода из клизмы – чисто актриса! Хотелось…

– Не могли бы вы. Проследить. Чтобы ваш ребёнок. Разговаривал потише, во-первых. И прекратил смеяться этим дебильным хохотом, во-вторых? – повторила я, чеканя слова и добавляя металла в голосе. Разозлили! Сами виноваты. – Простите, мы вам мешаем? – заморгал «папка». Ну точно – тряпка! – Вы всему вагону мешаете! – сообщила я, и его простецкое лицо стало смятённым. – Ну, за всех-то вы не говорите! – неожиданно вмешалась попутчица-наблюдательница, та, что постарше. – Мне, например, Любашина…

Позднее он вернулся, пьяный, когда его одежда уже начинала расправляться и сохнуть. Так и не сумел открыть дверцу, сел на желтый стул и отрубился. Моя одежда высохла, я начала ее складывать. Мы с Ангелом положили Тони на пол в гладилке. Жарко. Это Ангел вывешивает все молитвы и девизы “Анонимных алкоголиков”. “БРОСЬ ДУМАТЬ – ПРОСТО БРОСЬ ПИТЬ!” Ангел намочил в холодной воде бесхозный носок, положил Тони на лоб, опустился на колени: – Брат, поверь мне… Я тоже там побывал… На дне той же сточной…

– Вот, сегодня после работы и зайду, они там до семи вечера работают. Я думаю, в пять отсюда выедем и как раз я успею, – ответил я. – Ну да, – шмыгнул носом Сергей, мельком глянув на меня и обратно нырнув взгля-дом в лист бумаги. – Ромка как раз интернет сделает и будет нормально, будет уже и банк по интернету и так… удобно. После обеда на столе зажужжал мобильник Сергея, звонили с юга по поводу пер-вой партии инсектицидов. Сказали, что машина утром вышла и поздно вечером или ночью должна быть…

– По сорок сигарет в день. – Пьет? – По сорок порций в день. – Глэнис усмехнулась: – Конечно, я пошутила. Хотя на некоторых субботних вечеринках это, пожалуй, недалеко от истины. – Здоровое питание? – А чипсы – это здоровое питание? – Глэнис подмигнула докторше, но та смотрела на нее без улыбки. – Нет-нет, – продолжала Глэнис, словно оправдываясь, – он действительно любит чипсы, но уважает и спагетти. Его бабушка была итальянкой. Он говорит, что это у него в крови. И ему, правда, нравятся…

Значимость массивного круглого стола, стоящего посередине комнаты, также трудно переоценить. Сейчас он покрыт вязанной крючком скатертью с бахромой по краям. Всего несколько предметов нарушают его геометрию: небольшая вазочка с сахаром, в котором застряла почти черная окаменелость – скорее всего не донесенная до рта капля вишневого варенья, – швейная машинка «Подольск» без признаков начатой работы и шахматная доска со стоящими на ней фигурами. Здоровенное пианино «Roni ch», слева от тахты, также…

Сердце стучит в груди в бешеном ритме, мозг совершенно отключен от посторонних проблем, ясность мысли неимоверная! Дрожащие ранее в различных ситуациях руки становятся как точные аппараты или приборы, работающие без сбоев как отлаженные точные манипуляторы роботизированных механизмов. Осень постепенно входит в свои права. Все больше желтых листьев на ветках, на асфальте, на земле… Минута затишья, которая может "взорваться" бешеной работой или продлиться несколько часов… До окончания смены…

И здесь, под кроной старого клёна, как под крышей дома доброго друга, мы встречались. Я жил с одной стороны широкого шоссе, Нина – с другой, и остановка нас соединила. Иногда мы садились в троллейбус и ехали в центр города, иногда гуляли в парке, близком, заброшенном, и оттого по-особому привлекательном своей непричёсанной красотой и раскрепощённой вольностью лужаек, тропинок и аллей. Я любовался Ниной, глядя на её лёгкие, светлые, летящие волосы, на глубокие синие глаза, загорающиеся тысячами…

– Петр! Твое мнение? – Как хочешь, дорогая, – привычно отозвался Петр Николаевич. Ирина начала закипать: – Выйди из тьмы! Мне ничего не надо, с меня хватает дедушки. Это наш сын изъявляет желание завести собаку. Отец оторвался от ноутбука. – Игорь, мать права, у нас есть Глеб Васильевич, зачем еще собака? – Дедуля хороший, – заныл сын, – но его нельзя дрессировать. – С этим не поспоришь, – пробормотал Петр Николаевич, поглядывая на девяностолетнего тестя, – атаманский характер маме…

– Как на работе у вас с тем парнем дела? – произнесла мать. – Да нормально, ма, работаем! Все хорошо, работы много. – Это хорошо, что работы много. – Да, мам, хорошо. Я затолкал в себя последний кусок, запил чаем, схватил сумку, телефон, подцепил ногами шлепанцы и в полдевятого выскочил на остановку. В «пазике» немногочисленные пассажиры скрытно пялились на мой синий глаз. Я привычно прошел к заднему ряду мест, плюхнулся посредине, и автобус, дернувшись как лихорадочный, тронулся. Через…

– Сколько тут девочек? – спросил он. – Семь, повелитель, – ответил сотник. – Оставь всех, – приказал Ровоам, – Которые мальчишки? – Эти, повелитель. – Пагиил взял меч, лежащий рядом с младенцами, и указал каждого. – Вот этого, – сказал Ровоам, когда сотник указал мечом на шестого младенца по счёту, который вёл про себя Ровоам, – пусть принесут в мой шатёр. Кровь оставшихся троих должна омыть жертвенник ещё до полудня. – Воля твоя будет исполнена! – воскликнул Пагиил. Ровоам повернулся…

Кто, отдавшись во власть крылатого воображения, не поверил бы, что все вокруг этого человека отмечено печатью чего-то сверхъестественного и живет он среди призраков? Жилище его – в заброшенном крыле старинного колледжа – так угрюмо и так напоминает склеп; некогда то было величавое здание, высившееся на открытом месте, ныне оно кажется лишь обветшалой прихотью давно забытых зодчих; закопченное, потемневшее от времени и непогоды, оно стиснуто со всех сторон неудержимо растущим огромным городом, задушено…

Как быстро, однако, проклятое недомогание стало руководить ее жизнью! Сначала боль казалась малой помехой, напоминанием о солидном возрасте, и отношение к ней было вполне себе легкомысленное – надо сбросить пяток лишних килограммов, и вместе с ними уйдут неприятные ощущения. Потом, позже, боль стала источником испуганного недоумения, а потом и вовсе большого страха. Когда видела на бульваре неуклюже ковыляющих старух с палочками, вздрагивала и отворачивалась испуганно – чур меня, чур… Со мной такого…

– Так вот, мой друг, миссис Лонг говорит, что Недерфилд-Парк арендовал молодой человек с очень большим состоянием, проживающий на севере Англии. В понедельник он приезжал в коляске четверней осмотреть поместье и пришел в такой восторг, что тут же согласился на все условия мистера Морриса, и переедет он туда еще до Михайлова дня, а некоторых слуг пришлет уже в конце будущей недели. – Как его фамилия? – Бингли. – Женат или холост? – Ах, мой друг, разумеется, холост. Холостой молодой человек…

–Нееееет, – наигранно драматично ответила Алина, сжав ладонями щеки. Несмотря на свое недовольство, она знала, что диктант ей все же придется писать, поэтому после ухода из комнаты отца, стала покорнее. –А что с твоими руками? – настороженно спросила Марина Викторовна, увидев на тетради черные отпечатки пальцев. –Ну так а что вы хотели-то!? – недовольно огрызнулась Алина, – Вы ж меня так отчитали, что я не просто сгорела от стыда, я уже обуглилась. –Как жаль, что я начала работать в этом доме…

– Боже праведный! – вскрикнула она. Правая рука попыталась было осенить лоб крестным знамением, но замерла на полпути. Новая власть объявила, что Бога нет. Кто его знает, есть он или нет, а неприятности на себя накликать не было никакой необходимости. Молочница прислуживала новому начальству строящейся Страны Советов и видела, что происходит с теми, кто по-прежнему верит в Бога и крестится. Товарка испуганно осмотрелась по сторонам, и только убедившись в том, что её никто не видит, подняла комочек…

Труд для художника рискованный, но и почетный. Именно это опасное действо определяет язык произведения, его художественные приемы, его эмоциональный эффект, подчас подобный шоку». А. Проханов, писатель, главный редактор газеты «Завтра» «Повесть Романа Романова “Монархисты из квартиры 27” из этого круга современной прозы “on-line” и может показаться немного несобранной, но в этом она – только зеркало дня и сознания, научившегося оставаться молодым и после 30 лет. Вот и его герой-то прямо с…

Если уж избрал образ, то лучше джокера не найдешь. Или туза. Но туз без лица, без фигуры. А джокер – характер. Однако же сзади у всех одна скучная клетчатая рубашка. Часть первая Старый век Скучная рубашка Жизнь проста при взгляде на нее со стороны и удручающе сложна, если хотя бы попытаться разобраться в ее фрагментах. Как они взаимодействуют, как сочетаются, отталкиваются и притягиваются? Простая жизнь – это еда, вожделение и сон. А на тыльной стороне – скучная рубашка карточной…

Все документы – плод авторского воображения, за исключением стихотворений Катулла и заключительного абзаца из «Жизнеописания двенадцати цезарей» Гая Светония Транквилла. Источники, свидетельствующие о Цицероне, обильны, о Клеопатре – скудны, о Цезаре – богаты, но часто туманны и искажены политическими пристрастиями. Мною сделана попытка предположить, как протекали события, по-разному отраженные в дошедших до нас свидетельствах. Торнтон Уайлдер Книга первая I. Глава коллегии авгуров…