Проза

- На одну ночь, – отвечает Тони. Торопливо, словно боится, что Микки может передумать. – Может, и меньше, если обратно я буду гнать на полной скорости. Я мигом, это Термитовы ребята, ты же знаешь, они всегда все делают по-быстрому. Микки колеблется, и это его роковая ошибка. Колеблется буквально секунду, и раньше, чем он открывает рот, чтобы посоветовать Тони найти кого-нибудь более подходящего, чем Микки, ребенок оказывается у него в руках, а он так и не понимает, как это случилось. - Здесь…

«Ну и ну, — подумал Лешка, поправляя за спиной потрепанный, видавший виды рюкзак. — Как в Москве… Такие вот красивые дома на улице Горького видел вчера». Едва Лешка миновал будку стрелочника и кладбище, спускавшееся по косогору прямо к дороге, как перед ним появился деревянный горбатый мосточек с такими же деревянными, потемневшими от времени перилами. Под мосточком шумела быстрая и капризная речушка, спотыкавшаяся на каждом шагу то о крутые, извилистые берега, местами сплошь заросшие задумчивыми…

Никто не слышит меня. Кроме Рональда. Ну почему именно он?! - Что-то, бестолочь? Меня достало это давно придуманное “бестолочь”. Он меня так с пятого класса называет. Уже шесть лет прошло. - Куда мы едем? - более уверенно спрашиваю я. Получается не очень. - О, куда-нибудь по-дальше. А ты хочешь идти на войну с остальными мятежниками? - Рональд приблизился ко мне и презрительно на меня посмотрел. - А мы бежим как можно дальше. И когда-нибудь ты скажешь нам “спасибо” за то, что мы забрали тебя…

— Ты, вероятно, имеешь в виду перекрестный допрос свидетелей в суде. Но ведь, если выводы, сделанные из показаний свидетеля, логически неверны, противная сторона всегда может опротестовать их. — При чем тут логика? — возразил Ники. — Вывод может быть вполне логичным и вместе с тем абсолютно неверным. Он направился вслед за мной в проход между столиками, и мы подошли к кассе. Я оплатил счет и принялся нетерпеливо наблюдать, как Ники роется в своем старомодном кошельке, выуживает одну за другой…

— Продала? — Да, — кивает Меа, — продала. Полчаса пришлось отстоять в очереди. Часов больше нет, время стучит только в наших сердцах. — Послушай, дитя, нам больше ничего не остается; ты знаешь, нелегко принять такое решение, но это лучший выход, это освободит нас навсегда от всех бед, а главное, мы никого не сделаем несчастными. — У Меа по-детски дрожат губы. У нее пудра на родинке. И сальные от кухонного чада волосы. На них все сало обедов, ужинов, завтраков. — Будь умницей, считай, что…

Глядя на опутанную странной сетью дорог и рек старую карту, которую мне так хотелось заполучить в собственность, я видел большую часть моей богатой приключениями жизни, которая проходила в обществе «черной смерти»; я видел, как прокрадываюсь в города, куда она, может быть, тоже придет или откуда, возможно, уже ушла; вместе с ней я делаю крюк на дороге, избегая как деревень, не затронутых заразой, так и таких, где в живых осталась только одна старуха; я упрямо остаюсь на берегу широкой реки или переправляюсь…

Нагнувшись вперед, оба ландскнехта жадно впивали дыхание крестьянина. Оно предвещало им поток золота, драгоценные, чистейшей воды камни, которые, подобно источнику, текущему под землей, были невидимы, и только истерзанный мозг этого человека мог подсказать им, где его отыскать… Но они не услышали ни единого звука. Сидевший на стуле связанный мужчина лет около шестидесяти был плотный и жилистый, Но никто бы в деревне его сейчас не узнал, а впрочем, и деревни-то больше не было… — Дерни его за волос, —…

7-я бригада лёгкой кавалерии: полковник барон М. Дезира (15.07) 11-й конно-егерский (3 эск.): полковник Дезира 12-й конно-егерский (3 эск.): полковник барон Ш.Э. Гиньи 8-я бригада лёгкой кавалерии: бригадный генерал барон А. Бюрт 5-й гусарский (4 эск.): полковник барон К. Мёзьо 9-й гусарский (4 эск.): полковник шевалье Л.Ш. Мэнье 16-я “иностранная” бригада лёгкой кавалерии: бригадный генерал барон Ж. Сюберви 10-й польский гусарский (3 эск.): полковник Я.Н.…

Неожиданно старик услышал за окном голоса. Показалось, что это был то ли плач, то ли крик молодой женщины. «Кто в такую пору шляется по дворам?». Дед подошел к окну. На дворе было светло от снега; хорошо виднелся сарай, поленницы дров и помойка. Людей нет. «Почудилось, наверное». Старик вздохнул, отошел от окна, но тревога осталась. «Не почудилось! Ведь слышал голос, хорошо слышал!». Натянув на ноги валенки, надев полушубок, шапку, старик вышел на улицу. Холодом обдало голую грудь, и он, жутко вздрогнув,…

В университете Сергей был звездой — самым умным и талантливым из них всех. Преподаватели цитировали его на занятиях. Говорили, что благодаря своим тонким, выразительным чертам лица он похож на французского актера. Он играл на гитаре и пел — плохо, но все-таки. И девушки от него млели. Черт возьми, да он и Вику увел прямо у Вадика из-под носа! Сергей был все еще привлекателен. Его уродовало пение — то, как он морщил нос, стараясь подольше потянуть ноту, хмурил брови, когда ему попадались трудные…

— Господи, до чего же скучно, — вздыхает Катя, — хоть, бы для разнообразия изолятор загорелся! — Слушай, ты! — хрипит Жиганка Фраерше, — ты — шибко грамотная: расскажи какой-нибудь роман, а то подохнем здесь от скуки раньше времени. — Не стоите вы того, чтобы вам рассказывали, — устало говорит женщина. Она не из воровского мира, поэтому ее столкнули на самое холодное место, заставляют ежедневно выносить парашу и частенько отнимают хлеб. — А ты расскажи, что тебе стоит, — неожиданно в голосе…

Так что до некоторой степени он был первооткрывателем темы, а верней, богатейшего материала, который она в себе заключает. Хотя дело, разумеется, не в установлении приоритетов, а в том, чтобы опознать истоки образности, которой создан художественный лад прозы Маламуда — почти фактографичной, а с другой стороны, подчеркнуто, нескрываемо гротескной. Подростком Маламуд помогал в лавке своему отцу-бакалейщику, который до конца дней говорил на жаргоне, смешивая американизмы то с идиш, то с ивритом.…

…Зал конгресса, оформленный сверхмодернистскими серыми панно, был набит битком. В ложах прессы дело доходило до драки. Почтенные сенаторы в черных костюмах были похожи на стаю степенных сытых грачей с белыми грудками. На трибуне появился президент. Его лицо выглядело торжественно и строго, дышало сознанием важности и ответственности момента. — Господа! — внушительно сказал он. — Все мы отлично знаем, что наша цивилизация находится на грани катастрофы. Увеличивающиеся с ужасной быстротой запасы…

Этот наш разговор, пожалуй, оказался самым долгим. А потом он погрузился в работу над фильмом. Почти целый месяц он истязал съемочную группу, постоянно призывая всех к тишине. Корчма кишела полицейскими в униформе. Поднимались тосты за престолонаследника. Мы часто вздрагивали от выстрелов. Своры ищеек устремлялись по невидимым следам. Порой в этой кутерьме я замечал повелительные жесты режиссера и горящие глаза Молчуньи. А она все больше таяла. Становилась нервной и раздражительной. — Окончательно…

— Простите, я поторопился. Случалось, что она не могла сдержать слез от боли. Ругала себя за это — слишком уж была невеселой по натуре, вечно готовой расхныкаться. А от того, что она знала за собой эту склонность, становилась еще печальнее. Она чувствовала, что вот-вот разревется всерьез как раз тогда, когда ее тусклая жизнь начинала принимать более приятный оборот. Дело в том, что, как ей казалось, движения лечебной гимнастики были своего рода языком, а пальцы, руки заменяли слова. У этого детины…

Жгли тебя, хата, полонили, заливали нерусским, чужим говором, топтали копытами, громили железом; смеялись над тобой — выстояла все!.. И гадала ты о счастье на всем что ни есть — на воде, на углях, на хлебе, на звездах, на ветре. Потому как хотелось тебе счастья! «Выйду я в поле зарею, умоюсь багряной росою…» И столько набивалось в тебя, хата, детишек, что ни повернуться, ни сесть. Столько с тобой связано, хата, что и не высказать… Жила в тебе и знахарка, что знала заговоры от всех бед, от…

Долго, очень долго Майя не появлялась в тех краях. Шифровалась и пряталась как могла, но как оказалось, — без толку. Ей просто дали время. И сейчас, когда выделенное время истекло, ее в ультимативной форме «пригласили» обратно. Шеф ни с того, ни с сего, с непривычной, и оттого пугающей добродушной улыбкой, отправил отдыхать. Сам, можно сказать, навязал длительный отпуск. Подозрительные вещи творятся вокруг. Майя стряхнула остатки мандаринов вместе с очистками в пакет, закрыла лэптоп и сунула…

Плэгас боялся смерти. Принадлежи Тенебрус к существам, способным чувствовать жалость, он, наверное, немного жалел бы своего ученика. Скованный страхом, Плэгас не мог познать вкуса ничем не ограниченной воли, истинного наследия ситов традиции Бейна. И будь Тенебрус беспристрастным, вину за неполноценность Плэгаса он бы в значительной мере возложил на себя. Но так как сострадание и чувство справедливости были одинаково чужды его натуре, Тенебрус с удовольствием припомнил, как долгие годы безжалостно…

До войны Парцвания был директором универмага где-то в Сухуми, Поти или Зугдиди. Сейчас он связист, самый старательный. Когда прокладывает связь, взваливает на себя по три катушки сразу и только потеет под ними и таращит свои круглые глаза. Но на дежурстве спит. Засыпает он незаметно для самого себя, потом всхрапывает, вздрогнув, просыпается. Испуганно оглядывается вокруг мутным взглядом, но не успел еще другой связист папироску свернуть, как Парцвания опять уже спит. Мы едим баранину и хвалим.…

— Это, однако ж, далеко,— сказал себе молодой человек, повертывая за своими незнакомыми проводниками на Цепной мост.— Впрочем,— прибавил он, постояв минуту на одном месте,— если уж я столько прошел… В это время девушка опять оглянулась; это придало решимости молодому человеку, и он опять тронулся с места. — Она заметила меня, непременно заметила! — воскликнул он так громко, что сам сконфузился, и обернулся, чтоб посмотреть, не подслушал ли кто сзади. Но сзади оказался только разносчик с вареной…