Проза

Рыбачье отвечало нам нежнейшим скрипичным концертом. Начало быстро темнеть, и комары опустились на нас. И тут послышалось слабое тарахтенье лодочного мотора. Оно отдавалось в камышах то с одной, то с другой стороны, никак не удавалось определить, где, по каким протокам, петляет моторка. Но вот на воде, еще светившейся отражением облаков, показался острый нос лодки, стожок сена над ним, согнутая фигура в коробом стоящем плаще, в высокой казачьей фуражке. — Эй, дядя! Паромщику скажи — машины…

Жильцов допрыгал на костылях до беседки, надел протез и пошел заводить «Запорожец». Наталья Федоровна жила на другом краю поселка. Жильцов ехал за ней, а в ушах все неотступней звучала просьба отца. Он не повернул на улицу, где жила Наталья Федоровна, поехал в центр города. Там среди старинных церквей, ради которых шастали в город туристы, была одна, тоже памятник XVII века, где велась церковная служба. За чугунной оградой стояли вековые липы, под ними белели кресты. К церковному подворью примыкал…

— …негде, что ли, остановиться в столице нашей Родины, кроме твоего вонючего общежития? Да у Кожахметова в Москве лучший будет номер, какие только есть. Правительственный! Понял? — Я не хотел обидеть вас своим скромным приглашением, — Зейнулла переложил трубку из правой руки в левую, вытащил сигарету, закурил. — …твоим отцом, — поймал он кончик фразы. — Твой отец дал мне телефон общежития, но не сказал, как называется институт, в котором ты проходишь аспирантуру. Понимаешь, сделал вид, что не…

— А номинал, — легкой усмешкой давая понять, что на самом деле я выше своей непонятливости, — он теперь какой? — Как всё. Дели на десять! Я взял билетик. «Сделано в Ленинграде», — безмолвно заявляла его бледно-сиреневая полиграфическая красота… Двадцать пять коп? Вынул и отсчитал. — О, я таких еще не видела! — Голыми пальцами с оперчаточной своей ладони выбрала сверкающую серебром монетку и очень удивилась. — Где же тут герб? А Лысый почему не лысый? — Потому что Рузвельт. Вот вам новый…

— Эх ты! — с сожалением и укоризной сказал Емельянов. — Это же Митя Объещиков! Не узнаешь? Но жена уже ушла к блинам, которые очень любил Емельянов. — Да Митя это! Митя! — Он засуетился, сбросил ногами одеяло и встал на пол. — Где же наш малиновый альбом?.. Ага, вспомнил… Вспомнил… Он взял альбом и быстро на цыпочках подбежал по зябкому полу к кровати, раскрыл альбом и с умилением стареющего, но не старого человека стал всматриваться в лица институтских товарищей. «…Развернутое обоснование…

empty-line > Иногда впереди со стеклянным треском и теньканьем скалывался здоровенный кусок, течение отваливало его от берега, перегораживало дорогу, и тогда Иван Васильевич с мальчишеским азартом крушил льдину веслом. Оборотившись назад, он, светлея лицом, наблюдал, как око плеса очищается, словно от бельма, голубеет… Скорее инстинктом, чем разумом, он ощущал в замерзающем Тартасе какое-то сходство с собой и старался хотя бы малостью угодить и помочь реке, на которой вырос и трудными дарами которой…

                        - Леха! Леха, я убил человека! – кричал он.                         - Тише! Успокойся! Когда ты успел? – попытался успокоить его друг. – Тебе это, наверное, приснилось.                         - Да нет же! Я – убийца!                         - Ну хорошо, а где тогда тело?                         - Тело? – Паша растерялся. Он быстро заглянул под кровать и стал бегать по комнате. – Где тело?                         - Ну я же говорил, что тебе это приснилось. Ложись…

Саша ухмыльнулся, не отрывая глаз от экрана телефона. - Это точно. Хотя и это не гарантировало бы её присутствия. Чего тут ехать, если все и так уже померли? – добавил он с улыбкой. Света хмыкнула в ответ и вздохнула, погрузившись в мысли о завтрашнем бракосочетании.  Саша знал каждый её вздох, и, ничего не сказав, поднялся из-за стола. Поцеловал любимую сначала в оголённое плечико, а затем в щёчку. - Пожалуй, самое время вернуть выпавшего птенца обратно в гнездо. Поехал я в аэропорт. …

А тот сидел: из-под облезлого треуха — крючковатый нос, на сизом кончике мутная капля, деревянная клюка поставлена между большими валенками, на клюке отдыхают руки — крупные окаменевшие мослы вдеты в слишком просторную, морщинисто-жесткую кожу. Сидит старый Матвей, глаз не видно из-под шапки — может, спит, может, думает… Заставив потесниться людей, подкатил «газик». Проворно выскочил из него заместитель Лыкова — Валерий Николаевич Чистых, долговязый, без углов человек — покатые плечи, маленькая…

Как жаль, что у нас нечем выразить английского слова Awe. Это не страх, не благоговение, не изумление, но что-то такое, которое имеет в себе нечто от всех трех. Таким-то чувством бывал проницаем я, переступая порог кабинета прелестной девушки, поражен не тем, что видел там, но тем, что угадывал или воображал. Здесь при лучах утреннего солнца вода освежает ее, как розу… Здесь перед зеркалом выбирает она из модной своей оружейницы (то есть гардероба) самые убийственные для нас наряды; здесь примеряет…

Наташа больна, — о чем же думать? Петя остановился у стола и машинально стал чертить пером по пропускной бумаге какие-то таинственные знаки и фигуры. И из спутанных штрихов, нелепых букв и уродливых фигур четко и ясно вдруг обозначились слова: — Я люблю Наташу. II Эти слова он — нечаянно, совсем нечаянно! — сказал только так недавно своей гречаночке Наташе. Он сидел с ней в садике при Покровской церкви. Вечер прозрачными сумерками окружил их точно кружевом, легким, со светлыми просветами…

Он стоял и смотрел, и когда откуда-то, издали, донеслись до его слуха заглушённые истерические рыдания, он только повернул голову, внимательно прислушался и по лицу его пробежала лёгкая, судорожная гримаса. «Это Вера плачет!» — догадался он. Он не лёг и не спал; и на другой день он чувствовал себя равнодушным и спокойным. Когда он ловил на себе тревожные взгляды сестры или матери, он вспоминал, что они имеют достаточное основание считать его глубоко-несчастным, и тогда, с явным чувством стыда…

И, наконец, что еще и поглавнее самого главного — незадачливый подвижник, героически одолевший дремучие заросли лени, вырастающей в нашем климате выше крапивы и цен на нефть, дописавший таки свою книжищу, обнаруживает, что читать его буквы решительно некому. А ведь еще в прошлом веке Борхес предупреждал: читателей больше нет, есть одни только писатели. Потому что — все образованные стали, гордые, себе на уме. Никто не хочет знать свое место и смиренно внимать поэтам и прозаикам. Никто не хочет, чтобы…

— Так! — сосредоточенно сказал Макар, поднимая бледное лицо. — А к тебе-то это как попало? Откуда ты-то бумагу достал? — Ко мне-то? — ответил Колоколец. — И это тебе могу сказать. Она у меня, бумага-то эта, уже два с половиной года в голбце лежит. А попала она ко мне вот каким родом: как хотели мы у Голубева дачу отобрать, так я тогда, помнишь, по всем деревням сходки скликал. И тут, втепоры, в Бернихе после, схода мужичок один и говорит мне: «Есть у меня, говорит, бумага одна, давно она сохраняется,…

Васька уже пришел в себя. - Ты не орал бы попусту.- Он снова уселся на весло, свесил над водой ноги, обутые в большие резиновые с разноцветными заплатами сапоги, и рассудительно добавил: - Чудак, откуда тут медведю взяться? - А вдруг бы! - не унимался Николка. - А мы не из пугливых,- с достоинством проговорил Васька. Он был рад, что появился Николка. Вдвоем веселее. Можно далее отдать ему одну удочку, пусть ловит, если хочет. Николка примостился в лодке рядом с другом. Помолчав немного, заговорил:…

– Влад ты где? – осмотревшись, позвал он меня. – Тут я, - отозвался я из-под пня. – Где тут? – раздраженно вопросил отец. – Почему костер не горит? Рюкзак хоть не потерял? – Да вот он, - я выполз из-под пня и продемонстрировал его драгоценный рюкзак. – А ты где так долго ходил? – Да заблудился я… – Ты же говорил, что в лесу невозможно заблудиться! И у тебя же компас есть. – Вот умудрился как-то, - он смущенно покосился в сторону. – Видать, леший водил. Несмотря на то, что носил…

Пав, он звенит – здесь нет эфемерности. – Мне нужно увидеть Его, – говорю я и вспоминаю, что должен был вернуться перед конечной битвой. Забвение несущие клинки опускаются и изучающие плоть копья приходят в движение, чтобы пронзить меня… но исчезают, ибо в этом нету надобности. В шагах от меня возникает женщина, идущая по коридору мне навстречу. В ней нет ничего необычного, это всего лишь мой проводник к месту, где Черный. – Не бойся, это всего лишь снотворное,…

А Каипа смерч повалил с ног и засыпал наполовину. И старик уже наполовину умер — хорошо, откопали его вовремя земляки, люди, которые стали ему давно неинтересны. В другой раз пришло к Каипу прозрение от змеи. Старик обнаружил ее под шкурой и выбросил на солнце. А к вечеру нашел змею, высохшую всю, кроме глаз. Взглянув в глаза змеи, удивился Каип: тело твари распрощалось под солнцем со всеми соками, и только глаза были по-прежнему живые. — Смотри, — принес Каип змею к Ермолаю. — Видишь, глаза…

- Это далеко, кара миа. - он неохотно отстранился. - Очень далеко. От нас - на восток около двух недель пути. Через Речную республику, через Товизирон. Раньше, лет двадцать назад, это была провинция в полном значении этого слова, хоть и герцогство. Глухой такой медвежий угол, затерянный в лесах среди Халгьских гор. Там замки баронов выглядят как бедные деревни, а сами бароны почти не отличаются от лесных разбойников. Ну, по крайней мере, так было двадцать лет назад. А потом династия тамошних герцогов…

Вода стекается по груди, животу, бёдрам, вытягивает за собой события ночи, смывает с кожи успевшую подсохнуть кровь. Рукой дотянуться до полочки с шампунем. Намылить хорошенько голову. Горячая, горячая вода. Обжигай меня. Очищай меня. Дай мне возможность родиться заново. Освободилась… Нет, не тут-то было. Вот она уже спиной упирается в холодную каменную стену, различает в темноте светлый овал лица. Пощёчина. Как же вовремя она повернула голову в сторону. А тяжёлые ладони тем временем…