Проза

На улице было еще прохладно, и воздух казался особенно прозрачным и чистым после комнаты с затворенными окнами и тяжелым, сладким запахом смерти. В арыке весело ворковала вода, над низкими заборами вскипала густая жирная листва, в которой просвечивали янтарно-желтые урючины, на каждом углу, примостясь на корточках, женщины в полосатых пестрых халатах торговали рисом, курагой и кислым молоком с коричневой пенкой. Я быстро нашел нужный дом, но сопровождать врачиху мне не пришлось — она просто выписала…

Поскольку это был первый урок и мне еще ровным счетом ничего не было известно, я прежде всего предложила им коротко рассказать о каникулах, что они, сосредоточившись, и сделали. Каждая, без исключения, точно назвала мне свой возраст, позаботившись уточнить: одиннадцать лет с половиной, одиннадцать и восемь месяцев, двенадцать со вчерашнего дня, двенадцать лет через неделю… Блими Унсдорфер за партой у двери — одиннадцать лет и девять дней — рассказала, что ей очень грустно оттого, что уже пришлось…

— Ну вот, опять Попова. Скажут, что по блату. Режешь меня без ножа! — Василий Игнатьевич! Так со мной всегда получалось. Совсем зря Николая Аверьяновича сняли. Просто я такая везучая. — Ты что? Считаешь, смерть Мешкова — везение?! Уходи с глаз долой! Едва она дошла до своего кабинета, раздался телефонный звонок: — Елизавета Андреевна! Идите, оформляйте путёвку. Она — горящая, — торопилась бухгалтер постройкома. — Пропадёт путёвка, мне в первую очередь голову снесут. Бесплатная, да ещё на…

О чем-то в этом духе наверняка уже написал какой-нибудь писатель-романтик. Эти слова не мои. А нимфы красивые потому, что стоят в воде, такие спокойные и мраморные. Нимф-то еще можно было бы послушать. Но вот людей, которые только и мечтают кому-нибудь сообщить свои никчемные тайны… Моя скамейка и свободна, и нет. Свободна потому, что на ней никого нет. Не свободна потому, что тот, кто сидел здесь до меня, забыл газету. Непреодолимо тянет поворчать. Ну что такое! Читать они могут! А газету что,…

Она съест его за шитьем в своем любимом месте, в беседке, находившейся в конце их садика, у самой решетки княжеского парка. Как только ей представлялась возможность часочек посидеть в этой беседке со своей работой и со своими мыслями, она приходила в хорошее настроение. Эта искорка любила уединение. Этой молодой головке было о чём подумать. И нигде Клара не чувствовала себя так уединенно, нигде ей не думалось так хорошо, как в этой беседке. Возле этого уютного уголка, за невысокой решеткой…

В усадьбе жил молодой и богатый помещик. Он недавно женился, кажется, где-то в большом городе. Был он добр и не обижал мужиков, не бил их и не ругал. Но никогда он не вступал с ними ни в какие отношения. Зачем? Разве у него не было управляющих? Да и о чем бы он стал говорить с темным людом? Помещик постоянно читал какие-то книги. Но разве угадаешь, что вычитал он в них хорошего, если они не могли научить его братской любви? В усадьбу часто съезжались гости. Помещик весело выходил к ним, целовался…

Чёрною бабочкой в белом саду. Ты ли сама или время проклятое? Тучная, траченая и помятая, Встала и загородила звезду Ягодой волчьею в чёрном саду… Так увядает и никнет несчастная Грешная плоть, небесам не причастная, Чая очнуться и грезя в бреду Белою лилией в белом саду. Так — неопознанную, безымянную Похоронили с рогожею рваною, Перекрестили тайком на ходу… Что-то да вырастет снова в саду.               *     …

В докризисное время журнал был глянцевым, на хорошей бумаге, но самое главное – с большими возможностями выбора персон, жанров и так далее. Моя потребность в эстетике удовлетворялась полностью. Запуск пилотного выпуска, так называемого dummy – экземпляра для тестирования и маркетингового исследования – был назначен на декабрь. На рынке уже благополучно существовали «Караван историй» и «Биография». Сегодня журнал «Имена» другой. По мне – даже читать не хочется. Жаль, что сразу после запуска «Имен»…

— Да, грустно, — произнес он отрывисто и посмотрел на часы в то время как на колокольне пробило четверть звоном Вестминстерской башни. — Я ждал два года, а потом вернулся в Сингапур. Коль скоро я не могу с ней видеться, уж лучше мне жить тут. Всякий раз, приезжая с Борнео в Сингапур, я по своим делам наведывался к Крузу. Под окнами его конторы протекала мутная речушка, запруженная пестрыми джонками, в знойном воздухе пахло гнилью, тиной, испарениями с каучуковых складов. Мне никогда не удавалось…

Счастливый случай явился в образе моей соседки по этажу. «У нас в фирме есть вакансия, – она протянула визитку своего шефа, – я предложила твою кандидатуру». Менеджер по продажам Пыльные папки с надписями: «Сварочные электроды», «Проволока», «Метизы» едва помещались на столе. Сбагрив мне неинтересные проекты, мои новые коллеги радостно потирали руки, но меня трудности не пугали. Главное – я самостоятельна в своих решениях, в выборе партнеров, проведении переговоров и обсуждении цен. Азарт,…

— Ой, Ясюк, Ясюк! Кабы она день и ночь тебе мякины сыпала, и то не насыпала б столько, сколько слез я из-за нее пролила… Все глаза я свои выплакала и за себя и за своих сыночков и все думала, что за то горе, какого я от нее натерпелась, бог пошлет ей скорую смерть… Да вот и не послал. Как была она хозяйкой, так и осталась… Женщина стояла, выпрямившись и покачивая головой. Крестьянин небрежным кивком выразил согласие. — Ага! — буркнул он. Однако тут же спросил: — Так…

Итак, на каждом этаже - полутораметровой ширины коридор, а по обе стороны - выходящие в этот коридор, протянувшиеся вдоль своих коек комнаты, а в комнатах людей, детей и пожитков - битком. Коридор, он же кухня, совершенно бесконечен, ибо под потолком его, коптя, как керосинки, горят одни только две желтые десятисвечовые лампочки, а кошмарные в чаду и стирочном пару светотени от многих различных предметов создают без числа кулис и закутков, и все размыто сложного состава вонючим, мутным воздухом.…

Однажды Лоскутов понял, что невзлюбил свою жизнь. Тихо тлел в своем раздражении и бессилии перед жизнью и судьбой. Порой воспринимал свое существование как нечто чужеродное для себя, как упрямого, хитрого врага, который задумал что-то неладное, гадкое. Но вчера вечером произошло нечто невероятное. 2 Утром Лоскутов встал на работу по обыкновению в половине седьмого. Татьяна сготовила скорый завтрак. Вчетвером сели за стол. – Не чавкай! – сказал отец Мише. – Я, папа, не чавкаю,…

Всего этого больше нет. Все это уничтожено огнем и топором безжалостного варвара — солдата. Ты разграблен, Аквиднек, но ты по-прежнему богат. Ты по-прежнему остаешься островом Мира, колыбелью Любви; каждая пядь твоей земли освящена шагами влюбленных, каждый выступ твоих утесов помнит эту старинную историю. * * * Ньюпорт [9] , год 18**, разгар сезона. Апартаменты одной их лучших американских гостиниц — «Океанхауз» — с окнами, обращенными на запад. На третьем этаже — длинный балкон с видом…

Проходит полчаса, а её нет. Вдруг появляется старуха и говорит: «Его здесь нет, я ошиблась. Поехали на другое!» Таксист говорит: «Да ты что! Ночь уже!» А она ему: «Вези, вези. Я хорошо заплачу!» Приехали они на другое кладбище. Старуха опять попросила подождать и ушла. Проходит полчаса, проходит час. Появляется старуха, злая и чем-то недовольная. «Его и здесь нет. Вези, — говорит, — на другое!» Таксист хотел её прогнать. Но она всё-таки его уговорила, и они поехали. Старуха ушла. Нет её и нет. У…

Он испытывал как бы неловкость и сожаление. У него билось сердце, как у человека, опоздавшего на праздник. «И подумать, что я живу там и что я постоянно всем этим окружен!» Он был не столько рад тому, что узнал это наконец, сколько опечален тем, что не знал этого раньше. Ему было досадно, что он так поздно спохватился. Сколько мощного совершилось под кровом этого тумана! Чего только не прошло по улицам, какие только силы не соединили их! Сколько здесь скрещивается соотношений, словно железных прутьев…

Но Колобок был недоволен: — Это всё семечки! Ничего интересного. Но чует моё сердце — где-то зреет серьёзное преступление. И оно зрело. Созревало и наливалось. В это время в другом конце города… В это время в другом конце парка по аллее шёл мороженщик. Каких много. Обыкновенный труженик тележки. Но шёл он без тележки и громко кричал: — Караул! Преступление века! Прохожие с любопытством смотрели на него. И он кричал дальше: — Похищено сто пачек мороженого! Ограбление пенсионера. Милиция…

Очевидно, в стремлении превзойти Льва Толстого, чья память, по некоторым свидетельствам, простиралась до первых младенческих лет, Квидо заходил еще дальше: своему младшему брату, например, спустя годы он стремился внушить — с серьезностью, в которой было нечто поистине леденящее, — что способен отчетливо представить себе этот «по-рембрандтовски потемневший образ материнского яйца, прилепившегося к слизистой оболочке матки наподобие ласточкина гнезда». — Господи, Квидо, ну ты и ловок трепаться.…

історика. Але при тому одна вимога; об'єктивність і совісність у представленні справи. Пишучий не сміє нічого замовчувати, навіть своїх особистих похибок і прогріхів, коли вони за ним є. Лиш така хроніка може заслуговувати на віру. Такі джерела для будучого історика дуже потрібні. Вони можуть бути вірною світлиною того всього, що тоді діялось, доброго чи злого. З того грядуще покоління черпатиме науку, що треба наслідувати, а що оминати. Дня 31 жовтня 1918 пізнім вечором, коли я вже поклався…

Спасiвчани жили тут, наче в якiй фортецi. Були вони козацького роду, то й розумiли вагу небезпеки й були настiльки обережнi, що на кожну нiч ставили чергою вартових при обох воротах, щоб їх ворог не напав зненацька. До того вони ще умовились iз сусiднiми селами, щоб у кожному були на поготiвлi бочки iз смолою, якi на випадок татарського набiгу треба запалити й так остерегти iнших перед небезпекою. Такий лад завiв у селi старий досвiдчений козак, що прийшов сюди з першими поселенцями. Та хоча…