Проза

— Рехнулся, Климентич! — завопил Коба, но было поздно: ребята уже «выпускали пар» и повернуть их назад не смог бы не только майор, но и сам Господь Бог; разве что боевики, но те в беспорядке разбегались. — Он же нас в самую жопу загоняет ! — снова закричал Коба. Ребята с ревом неслись под гору за братьями-пулеметчиками. Неприятельские бойцы стояли на коленях. Майором овладело восторженное, полубезумное состояние. Он хохотал и вопил: — Живьем брать демонов, живьем…

Ну вот. Длинные Волосы, конечно, неплохая девушка. Хорошая, можно сказать. Ласковая. Если не обижать. Да и пойди ее обидь, когда ходит так, будто вся тундра ей одной принадлежит. И захочешь обидеть — не заметит. Ну, а если кто другой заметит? Смотри, найдется, кому заступиться. Пожалеешь, что не к Головорезам попал, точно говорю. Как ей минула четырнадцатая весна, стали молодые Вороны чаще вокруг дома Сломанного Когтя снег топтать. И когда Длинные Волосы вконец дом выстудила со своим вечно откинутым…

Жестокость «Неоправданная жестокость» — тавтология. Жестокость нельзя оправдать. Ее можно только простить. Так же подлость, низость и проч. Любовь Она достается одному, обделяя всех остальных. Не могу же я любить всех, пусть хоть кого-то. Пусть они оба одинаковые, не могу любить обоих, буду любить одного. Почему именно этого? Первый подвернулся. Она капризна, алогична и не претендует на этичность. Она — случай, лотерея, а не закон. «Законов всех она сильней». В этом ее аристократичность.…

~~~ Жану Мишелю Фолону посвящается эта книга порождение встречи в неспешности его пространства в дружественности его молчания Да, это я здесь, в прозрачном шарике, на глянцевой поверхности бумаги. Вы поглаживаете книгу, скользнув рукой по миражу и ничего не нарушив. На мне лежит отсвет дня, едва занявшегося, а может быть, и угасающего, идеальный тон первых страниц: зыбкий, неверный розовый оттенок всего, что лишь зарождается, и уже заранее — голубая дымка легкой печали, первое…

Имени этого человека не найти ни в одних мемуарах. Но там, где надо, о нем знают. Хотя его биография кажется невероятной даже для вымысла. Неужели вот этот седой старик, когда ему было 22 года, командовал вытянувшимися в струнку генералами? Он, по личному приказу Генералиссимуса ставший главой аналитического отдела его контрразведки? А может, это и есть сказка? Как и чем объяснить головокружительный взлет и странную близость к вождю, не доверявшему никому, и последующее полувековое молчание?…

В 1933 году двадцатилетний Ральф подал заявку на обучение в университет Таскиги и через несколько месяцев узнал, что ему дали стипендию. Денег на билет до Алабамы у него не было, и он решился поехать «зайцем» в товарных составах. Несколько дней он провел в дороге в обществе бродяг — хобо, познакомился с их опасным и романтическим образом жизни и, наконец, благополучно прибыл на крайний Юг, в старейший негритянский университет, где ему предстояло в течение двух лет учиться музыке по классу трубы и…

3 В мае сорок третьего в деревне появился мой дед: ему было за сорок, он служил на Кальярских солеварнях. В Кальяри у него был прекрасный дом на улице Джузеппе Манно, прямо возле церкви Санти-Джорджо-э-Катерина, где за крышами Ля Марины проглядывало море. От этого дома и от церкви, как и от многого другого, после бомбардировок 13 мая осталась только воронка с грудой обломков. Бабушкина семья приютила этого непризывного возраста благопристойного синьора, который только что потерял жену, и чьи…

Не дойдя до нужного отделения всего один лестничный пролет, она познакомилась с молоденьким ординатором, который вышел покурить, а тут такое чудо. Пять минут непринужденно-кокетливой болтовни – и маме уже было доказано, что девяносто девять процентов якобы случайно спасшихся самоубийц – на самом деле шантажисты истерического типа. Они все нарочно хотят, чтобы их откачали и потом посадили на алтарь, на котором остаток жизни они провели бы этакими великомучениками-самозванцами. Эти псевдосамоубийцы…

— Не могу знать, ваш бродь… Бес попутал… Никогда со мной такого… — Он умоляюще глядел на командира: — Ну, ей-Богу, когда жена ушла от меня, и то такого расстройства… — солдат захлюпал носом. — Вот еще — сырость решил разводить! — морщась, протянул фельдфебель. — Я-то тебе, дураку, прощу, а о чести полка ты подумал? Куда ж я тебя от их превосходительства сховаю? В карман? Мне ж за тебя ответ держать! Старый служака украдкой, чтоб не видели «их благородия», достал откуда-то из кармана галифе фляжку,…

Я была с ружьем на сцене, он в окопе — без. Скажите, это нормальная страна? Весь наш партизанский отряд на сцене был прекрасно вооружен. У командира был браунинг. В конце мы выкатывали пушку. Вы представляете, какое значение у нас предавалось искусству? Мы храбро сражались. В конце меня убивали. Со временем наш партизанский отряд редел: голод не тетка — пирожка не поднесет. Командира в атаку поднимали всей труппой — у него не было сил встать. Да и мы шли в атаку по-пластунски. Политрука посадили:…

Инка Парей Сумрак Дом стоял на западной окраине Франкфурта, близ реки Нидды. Старик и не рассчитывал на то, что может его унаследовать, более того, он даже пришел в ужас, узнав об этом. В первый момент он даже не мог припомнить имени прежнего владельца дома. У здания был типичный послевоенный фасад — грязный и невыразительный. В последний раз его, вероятно, красили никак не позже, чем в конце пятидесятых. Штукатурка на фасаде была покрыта грубыми, извилистыми, как черви, трещинами, в…

Быццам зямля. Драмала яна пад расталай вадой, была вязкая і спакойная. І раптам, сагрэтая сонцам, стала мяккай і цёплай, разварушыла ў сабе парасткі і толькі таго і чакае, каб прайшоў нехта, са свістам шпурнуў з сявенькі васковыя зярняты, — і песня жаўрука прывітае яго прыход. І цеплыня. І знямога. І крыкі пеўняў. — Прыйдзі, сейбіт! Нічога такога яна не магла б расказаць. Яна магла толькі ўсміхацца, склаўшы рукі на каленях. Нават маці не зразумела б гэтага. Як поле, якое ўсё аддало, не…

 - Калі пасля такой ранняй вясны зноў ідуць снягі, гэта ў нас, у Страшыне, завецца "марцавымі санетамі". Берасневіч не зразумеў гатага сумна-сімвалічнага папярэджання (яму здавалася, што раз вясна і шчасце, дык гэта назаўсёды) і сказаў толькі: - Прыгожая назва. - Тым больш прыгожая, - сказаў Паўлюк, - што яе далі сакавіцкім снягам тыя, што ніколі не чулі такога слова, як "санет". - Не, братка, - усміхнуўся Берасневіч, - няхай нават снягі, усё адно - вясна, усё адно нічога сумнага ў жыцці…

- Хто гэта? - спытаў непаразумела Міхал. - Хто?! Знамяроўскі! Кароль наш, каб яму кадук... Я казаў: жывіце вольна, роме. Не, пасадзілі на сваю галаву шляхцюка. Ён быў голы як бізун, а цяпер ён кароль. Дзівуйцеся на цыганскую дурасць: першы раз такое дзіва бачыце... Каровін праснак! Яноўскі слухаў, здзіўляючыся з бясконцых перыядаў, аж пакуль не абрыдла. Уласна кажучы, варта было правучыць нахабніка за непачцівыя словы пра шляхту, але цыган так гаротна і тужліва стагнаў, што Міхалу стала шкада…

В тот день мы отправились после ланча в город, столицу острова. Таксист выбросил нас посредине улицы, зафрахтованной антигуанскими художниками. Здесь, как и на всяких подобных выставках-продажах, преобладала эклектика вкупе с ремесленничеством и эпигонством. Местный Шишкин торговал картинами, на которых в лучах утреннего солнца семейство обезьян бродило посредине пальмовой рощи. Местный Давид изображал истекающего кровью героя туземной революции. Местный Репин запрягал дюжину обнаженных по пояс темнокожих…

Дымя сигаретой, Ингрид продолжила прогулку по ночному Винчестеру. На крылечках старинных домов лежали тыквы. Свежие тыквы и тыквы, слегка подгнившие. Иногда мимо неё проходили лохматые собаки, выгуливавшие своих хозяев. 3 Утром гражданка Зорг приехала в больницу города Винчестера. На стене в приёмном покое висел стенд с пожелтевшими вырезками газетных заметок. Героем заметок выступал некий зубной врач. Турок с непроизносимой фамилией. Подробности жизни турецкого врача оказались типичными для…

На другой же день моего пребывания в деревне мы с дедом Абрамом вели за чаем такую беседу: – Ну, что, дедушка Авраам? – Ну-у, Авраам! Какой я Авраам, – улыбаясь, перебивал он меня. – Я не от Авраама иду… То Авраам, а то Абрамий-мученик… Так вот я откуда – от мученика! [3] Тем не менее было заметно, что ему очень нравилось, когда я его звал дедушкой Авраамом. – Что ж, доволен ты своим положением? – Доволен, – твердо произнес старик, выпрямляясь и сановито поглаживая бороду, – не хочу…

Он ушел не один: их было много вместе с ним, таких же безумцев. Что они были безумцы, — для всех скоро стало ясно и бесспорно. Когда они уходили, они дали друг другу клятву: «Мы не вернемся к своим, пока не испытаем и не перенесем на себе все язвы страждущих и угнетенных, не сносим на себе всей проказы, разъедающей их, не причастимся их скорбей и радостей, не переживем их печалей и упований…» Они ушли. Это был путь долгий, крестный и тернистый: они шли по городам, спускались в вертепы нищеты…

И доставалось ему за меня порядком: однажды ему больно ушибли голову, а в другой раз так сильно расшибли руку, что он с месяц носил ее на перевязи. И я тоже, помню, в свою очередь пострадал за него… Однажды, во время урока латинского языка, я стал ему подсказывать, а учитель не мог терпеть подсказыванья: он изловил меня на месте преступления и предал в руки инспектора. Инспектор посадил меня на сутки в карцер, на хлеб — на воду. Иному читателю, может быть, покажется шуточным делом просидеть несколько…

Солнце блеснуло на горизонте и золотисто-розовым светом обдало небо и землю. Арфа звучала все громче и громче. Теперь ее звуки уже разливались могучей волной; они, словно, неслись на встречу к вечному светилу, в огне, в багрянце, в лучезарном блеске всходившему над миром. Победные, торжествующие звуки свободно разносились в воздухе, прославляя Солнце, Свет и Жизнь… Замерли дивные звуки… Солнце взошло. Земля пробуждалась, листья на деревьях слышнее зашелестели, цветы поднимали свои за ночь поникшие…