Проза

В темные осенние ночи, как черное, заоболочавшее небо рдеет багровым заревом пожара, торопливые, тревожные, за душу хватающие звуки разносятся с высоты колокольни по спящей, безмолвной окрестности: словно с тяжким стоном, с отчаянием, с болью вырываются они из медной гортани колоколов, и гудят-нудят и будят спящих, возвещая им о напасти и призывая на помощь ближним. Зимой, в метель и вьюгу, путник, сбившийся с дороги и полузанесенный снегом, бывало, приходит уже в отчаяние, чувствуя на себе ледяное…

Спустившись к озеру, Антонина со своей горой белья, утяжеленным тазом, прошла на длинные сосновые мостки, далеко и воздушно уходящие в озеро. Антон же поставил ушаты рядом на песчаный бережок, бережно уложил коромысло и так остался стоять над утренним озером и над мостками, задумавшись. Пока Антонина вываливала на широкие мостки и раскладывала вдоль них мокрое, скрученное выжиманием белье, Антон прохаживался вдоль берега. Он было закурил, но в чистом и звучном воздухе осеннего утра курить не…

— Не понимаю, — вздохнул Шимен, — зачем Б — г дал вам два разных глаза, если вы ими видите одно и то же. Ну, хорошо, и сколько лет этому еврею? — Левым глазом 75, правым — чуть меньше. — Это потому, что он веселее. Так вот, смотрите на меня правым глазом, смотрите левым — мне 311 лет! — Шимен оправил бороду. — И сколько из них вы сумасшедший? — поинтересовался Лурия. — 35, — ответил еврей, — в 110 лет я принял себя за Мессию, но когда к нам…

Пульс выплюнуў фільтр — усё, што асталося ад цыгарэты пасля некалькіх зацяжак — і адказаў так: — Наверно... здаецца... мабуць... каэцца... уродзі бы... няма, наверно! Я йшоў, свет у акне не гарэў. — А чаго ты крычаў, што я цыган? Цыганы ж чорныя, а я белы, бачыш? — і Васкевіч нават зняў шапку, правёў далоняй па сваіх светлых кароткіх валасах. — Я знаю, белы, я падумаў — цыган! — апраўдваўся Пульс. — А ты на канікулы, кх-гх, нікулы? — Ты пытаўся ўжо дзесяць разоў. — Я помню, пытаўся!..…

Далее я услышал звонкий стук каблучков по тротуару – тук-тук-тук – они спустились к дому Шустера, повернули налево на дорожку и остановились у моих ворот – разумеется, запертых. Я здорово встревожился. Заложил палец между страницами романа, который в тот момент читал, и затаил дыхание. Когда раздался стук в ворота, я напрягся, силясь разглядеть что-нибудь сквозь плотную листву дубов, а затем услышал голос. – Эй, алло! Эй! Голос молодой женщины, безапелляционный, деловой и в общем-то привлекательный,…

(Парень бормочет что-то невнятное. Слюна течет у него по подбородку, кажется слюна, хотя, возможно, это пот. Дыхание его тем не менее выравнивается.) – И так вот, целые и невредимые, мы приехали в мой дом, покинув город. Ты снимаешь шлем, трогаешь свои яйца, кладешь руку мне на плечи. И в этом жесте таится неожиданная доля нежности и робости. Но глаза твои пока еще не стали ни такими нежными, ни такими робкими, как мне хотелось. Тебе нравится мой дом. Нравятся мои картины. Ты спрашиваешь про изображенные…

Інакш загучалі і пісьмы Валодзевы, паўсотні пісем з Воршы, з Масквы, з Рагачова. І мае да яго таксама перачыталіся цяпер інакш. І аўтографы на кнігах таксама гучаць па-іншаму. Хоць бы такі, апошні на тытульнай старонцы «Чорнага замка Альшанскага»: «Другу майму з год былых, цяперашніх і, спадзяюся, доўгіх яшчэ будучых...» Дата: «11 лютага 84 г.». За пяць месяцаў і чатырнаццаць дзён... Днямі, яшчэ раз убачыўшы гэты аўтограф, успомніў словы Адама Багдановіча з яго ўспамінаў пра Максіма. Не памятаю…

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА Для каждого француза все герои этой книги легко узнаваемы, так же, как, например, для россиянина были узнаваемы персонажи «Кукол» Шендеровича. Однако российский читатель может не знать наперечет политических и общественных деятелей Франции. Поэтому мы сочли нужным предпослать книге следующий СПИСОК ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ: Аттали (мсье Аттали, камергер): Жак Аттали (Jacque Attali) — философ и экономист. Балладюр (коммодор Бапладюр): Эдуар Балладюр (Edouard Baltadur) —…

А тады, паўтара месяца назад, быў такі цёплы летні дзень! І Кіеў са сваімі будынкамі, каланадамі, залатымі купаламі, здавалася, плыў кудысьці насустрач поўным, як вымя, аблокам, насустрач сонцу і цеплыні. Каштаны разгарнулі зялёныя ветразі. На ўскраінах горада сходкі вялі ад хаты да хаты, варыўся на цаглінах абед, надуваліся ветрам, як рыбацкі сак, кашулі на вяроўках, чулася паўдзённая бойкая гаворка. І вецер гнаў і гнаў вулкамі таполевы пух, высцілаў ім, як сівай коўдраю, зямлю. Хлапчукі кідалі…

Выйшаў тады на ранішні замглёны перон, убачыў, што з цягніка злезла хіба што з дзесятак людзей і сярод іх ідзе дзяўчына з дужа цяжкай валізкай. Злосная, відаць, з гэтай прычыны. І яшчэ таму, што недаспала. Дагнаў, узяўся за ручку: — Мілая дзяўчына, якім гэта манерам даехаць на вуліцу Міцкевіча? Тая тарганула чамадан на сябе. Зрэнкі пашырыліся ад раптоўнай ярасці. — На таксі! — На гэткія пытанні дакладна так адказваюць ерэванскія міліцыянеры. — Слухайце, адкасніцеся ад мяне, — у яе неяк…

— Боже! — срывающийся от слез и тихой истерики голос маменьки. — Что же теперь с нами будет? Мы же все погибнем! — ТТТтттттт! (Это уже папенька.) Тише. Леленька, родная, доверься мне, я найду выход… — Выход! Разве ты можешь найти выход!.. Генерал Мертенс до дверей не успел дойти, как они набросились на него и разорвали в клочья. А потом вошли в дом и расстреляли всех, даже малышей! И вынесли из дома все ценное имущество, даже ордена, пожалованные генералу за заслуги!…

Киоко не появлялась. Он готов был вышвырнуть букетик фиалок, выйти на свежий вечерний воздух и вернуться на такси в гостиницу «Империал», где он жил в номере вместе со своим коллегой по Институту океанологии. Он уже искал глазами мусорную урну для невостребованных цветов, как его окликнул женский голос: «Добрый вечер! Простите, что я задержалась немного!» — это была Киоко. Они вышли на Гинза стрит. Подвернулось такси. Важный, как лорд, шофер в белых перчатках распахнул дверцы. Киоко назвала адрес,…

В эти минуты на лице Акиры застывала маска страдания. Как маски в театре Кабуки: мышцы лица стянуты к окаменевшему рту, брови сведены к переносице, веки затворяют путь закипающим слезам. У каждого была своя пара, чтобы тренироваться. У китайского поэта-диссидента — француз, у аспирантки из Страны Басков — ее подружка, у меня — полусонная еврейка из Литвы… Словом, у всех! И тут нашему японцу повезло. Может быть, впервые в жизни его звезда одиночества оказалась счастливой. Он был без пары, и ему…

Хозяина звали Сулейман. Кажется, фамилия его была Авшалумов. Он работал редактором районной газеты и председателем местного общества «Знание». Сулейман пригласил нас в дом. Жена его (не помню, познакомил ли он нас со своей женой) принялась подавать чай. Такой обычай на Кавказе: гость вошел в дом, подай чай, варенье, сухофрукты, орехи и начни приятную беседу. А тем временем будет готовиться еда для пиршества. Ибо приход гостя в дом — всегда праздник. Праздник же немыслим без застолья. Нас было пятеро…

«Тело помнит не только, как страстно его любили, не только ложе любви, не только обнаженную жажду любви, которая следует каждому взгляду возлюбленных и каждой ноте любовного крика…» Прочитал, глядя на Лию, лицо которой освещало красно-георгиновое, уплывающее за колокольню солнце. Прочитал стихи, держа Лию за руку, а потом поцеловал ее длинные пальцы с красными виноградинами ногтей. Она сказала: «Спасибо». И поцеловала Гомера в щеку. Муж Лии,…

Теперь ему доставался Север, но и Север на Дальневосточье понятие относительное: Совгавань, Сахалин — тоже Север, а все, что на карте выше, то уже Крайний Север. Тут счет не по широтам, тут счет по сложностям бытия… По возрасту Павлову предстояло еще служить и служить, но, наверное, уже только здесь, на Дальнем Востоке. Об этом он думал еще до отъезда. Когда прощались, друзья интересовались его планами на будущее, и Павлов шутливо пропел им в ответ слова известной песни: «…и на Тихом океане свой…

— Ведаю. — Ты малады і няўрымслівы. — А ты б мо хацеў, каб я быў як камень? — Не. Але нават каменне цяпер мае вушы і язык. Не забывайся. Калі ўжо айцец Тарквемада пакінуў каралеўскі двор, каб наведацца ў Віла-Рэал, жудасць будзе… — О, Матэа, страшнейшага за тое, што я пабачыў, бадай, ужо і няма. — Не трэба ілюзій, — сказаў брат Матэа, — жудасць не адмета падзей і здарэнняў, а толькі іх вынік. Дыега гнаў свае думкі. — Божа вялікі і міласэрны! Вера мая нязменная, непарушная, а сэрца,…

Маслобойников. А на кладбище-то забыли, барон? Есть, есть, вы сбегайте, поглядите, господин хороший. Некто. Кладбище у вас знаменитое. Еремкин. Но господин Исполинов говорят, если не ошибаюсь, о городских монументах. Полководцы, вообще фигуры великих мужей и… Некто. Напрасно утруждаете себя объяснениями: здесь вам не ваши ученики. Вот воздвигнем памятник Пушкину, тогда и любуйтесь, сколько хотите, тогда ваша воля. Еремкин. Но… Гавриил Гавриилович. Нет, вы вот что нам скажите,…

І ўсё адно: мясціны кіеўскія дыхаюць старажытнасцю, і параўнаць гэта адчуванне подыху гісторыі, гэтае фізічнае пачуццё павеву вякоў, ветру, часу можна хіба з тым, якое ахоплівае цябе на полацкіх стромах. Тут ва ўсё можна паверыць, нават у міфічнага апостала Андрэя, які нібыта прыцягнуў сюды крыж аж з берагоў Міжземнага мора недзе на рубяжы нашай эры. Гэтыя адхоны, зарослыя дзеразой, — сама старадаўнасць. Гэтыя цяжкiя пласты рыжай, жоўтай або чорнай зямлi здаўна-давён хаваюць у сабе бронзавыя…

Куда торопиться? Впереди — жизнь. Одного не хватало: чтоб подошел кто-то сзади, большой, теплый, как сон, обнял за плечи и приник щекою к виску. Прежде думать о таком было страшно. И мужа она представляла себе не иначе, как чужим хлопцем, с которым нужно сидеть в красном углу и неведомо зачем целоваться. А кругом зеленые стаканы и красные лица… Но отошло наваждение, пригрели лучи, защекотали в носу. Захотелось свернуться в их тепле, как котенку. И чтоб кто-то гладил. Весна все же пришла,…