Проза

— А кто тебя в округе знает? — Знают звери мою пулю. Румянцев нервно усмехнулся. Этот дикарь раздражал его. — А знаешь ли ты, кто поджег дома и бросал нам в окна змей? — Heт, не ведаю. — А кто знает? — Знает темная пуща, небо, тучи. А тот, кто сделал, все равно не скажет. — Почему? Полешук промолчал. Он по-прежнему смотрел в небо, и губы его слабо шевелились. Румянцев глядел на него, обращаясь к поручику Ратчу: — Вот вам, любителям истории, прекрасный образчик. Первобытный обитатель…

– Думаю, что нет. – И, еще раз улыбнувшись, она отправилась обратно в спальню. Усевшись снова за стол, Том закурил сигарету. А несколько секунд спустя появилась Клер. Он положил сигарету на край пепельницы. – Начало восьмого, – сказала она. – Как раз успею на первую картину. Том помог ей надеть пальто, поцеловал ее, и, когда прижался к ней и уловил запах ее духов, у него мелькнула мысль, что, пожалуй, куда лучше было бы пойти с ней. Ведь эту работу он делал по собственной инициативе, на службе…

Не сговариваясь, они пошли рядом, а дойдя до подъезда, остановились. Дождь поливал нещадно, тусклая желтая лампочка под жестяной тарелкой-абажуром раскачивалась на ветру. Ни слова не говоря, Анюта обняла Петровича за шею, привлекла к себе и поцеловала в холодные губы. Потом оттолкнула, окинула взглядом всю его ссутулившуюся мокрую фигуру и скрылась за дверью. Совершенно обалдев и растерявшись, Петрович остался стоять под дождем. Вскоре после этого Анюта исчезла. По прошествии многих лет он уже…

— Пустите, пустите меня! — заорал я что было сил и начал расталкивать танцующих, но они лишь смеялись, еще теснее смыкая круг. Когда я наконец выбрался на палубу, она была уже там. Похолодало. Нежный цвет зари тоненькой каемкой окрасил горизонт. Туман почти совсем рассеялся и лишь кое-где лежал клочками на воде. — Вон, видите, — она показала рукой, — это колесо обозрения, а рядом качели и гигантские шаги. Когда ветер, все скрипит и стонет на разные голоса, и от этого становится жутко. —…

И так изо дня в день, из месяца в месяц прошли прекрасные весенние дни, залитые кровью мирных людей, так прошло яркое лето, неуродившее лето, как бы опрокинувшее свои бесплодные равнины и поля на голову народу, – и так во мраке начиналась печальная неведомая осень… Война не прекращалась… * * * Туман побелел, порозовел. Где-то зазвонили в колокола, и окраина проснулась. На улицах, нелепо широких и нелепо узких, поднималась утренняя, сонная жизнь. На дворах звякали колокольчики, появлялись мужчины…

Владимир Петрович закрыл книгу, выглянул на улицу, полюбовался игрой последних закатных красок на небе и, от неожиданно пришедшей мысли, сладко вздрогнул. Через час он встретится с Сюзи и сегодня уж непременно страстно обнимет ее. Сюзи молча отвернет голову, он увидит ее нежный, продолговатый профиль и пожалеет девичий стыд, но подумает про себя: «Не я, так другой..». «Как все в жизни пошло и торжественно, – опять подумал он, – и я, в сущности, подлец». «Не я, так другой», – успокоил он себя…

И тихие грезы мои вставали ярче и теснились мне в душу непрерывною вереницей. Все мое существо переполнялось неспокойною грустью. Непрестанные звуки, стоящие в воздухе, досаждали мне своей невнятностью и своим осторожным и таинственным лепетом. Ликующие восторги птиц раздражали. Свет, расточаемый щедрым солнцем, казался больным и как бы замирающим в каком-то чахоточном бессилии, и острая теплота южного ветра неприятно стесняла мое дыхание. Мне казалось, природа, вместо обновления, умирала, и жизненные…

Обыкновенно раз в три года, а иногда и реже, какой-нибудь милостивец, метивший в предводители, вез «малодушных» на свой счет на выборы, и тогда для них наставал великий праздник. Их плохо выбритые красные и оплывшие физиономии с буйно растрепанными усами и насаленными «серполетовой» помадой коками (есть такая помада), их венгерки и сюртуки военного и штатского покроя, с буфами в плечах и с талией на затылке, заполоняли все трактиры и кафе-рестораны невысокого разбора, а жадные рты с азартом истребляли…

Россия погибает!!! Но отчего погибает, вот вопрос. – От недостатка культуры-ссс! Далее следовали точки. Было ли то начало какого-либо глубокомысленнейшего трактата или праздное времяпрепровождение оставило здесь следы свои, но для меня стало ясным Иринеево поведение. Его заполонила гражданская скорбь. Немного спустя он, однако, утешился. Было заметно, что русло им обретено. И он величественно потек по этому руслу. Он, начал насаждать культуру. По-прежнему чуждаясь знакомств с людьми своего…

И жара, и поля, сожженные солнцем, и невеселые встречи, – все это ужасно утомляло. Я не раз раскаивался в поездке. Семен Андреич тоже сидел возле меня если не грустный, то мрачно сосредоточенный и вообще недовольный. Но вы еще не знаете Семена Андреича. Пока мы жаримся на палящем июньском солнце, пока вздыхаем и молчим и с тоскою озираем скучные равнины, бесконечной пеленою бегущие нам навстречу, я познакомлю вас с ним. Он не молод, имеет лицо, подобное груше, и подбородок, подпираемый несколькими…

– Рад, рад, рад… Прошу… тово… Просим… а?.. Я от души, тово… И Люба… Пока прошел, наконец, злополучный лог, протянулось три дня. Эти три дня Обозинские прожили на моем хуторе. Оказалось, ехали они из Воронежа, где в местном отделении одного поземельного банка «перезакладывали» Липяги. Поехали же мимо хутора моего по совету Марка Николаевича, который как-то вспомнил, что тридцать лет тому назад он, тоже в ростопель, ехал по этой глухой дороге и проминовал ее благополучно, между тем как дорога большая…

И, несмотря на все это, Семен сохранил безмятежность духа необыкновенную. Часто я задавал себе вопрос: что противопоставляет этот утлый человечек своей беспощадно суровой доле? Откуда у него эта беспечальная улыбка, эта мягкая светлость взгляда? – и не мог решить этого вопроса. Он носил свое горе в себе, тихо и бережно, и не любил делиться им с людьми, не любил толковать о нем, подобно многим горемыкам, которые и самое горе-то свое забывают в пылу жалоб и сетований. Но если ему неизбежно приходилось…

Своеобразен и противоречив он (как и во всем) в своих понятиях о нравственности и правде. Прощая волостным старшинам тысячные растраты, благодушно мотивируя их «человеческою слабостью», он совершенно бесчеловечно, с какою-то варварскою, холодною жестокостью мучает, а иногда забивает и до смерти мелкого воришку, попавшегося с хомутом или холстами; разводя без помощи св. синода {7} , по одной только «своей мужицкой» совести мужа с женою, – народ этот в то же время порет розгами сноху, обругавшую…

«Я пришёл из тьмы веков, – отчётливо проговорил старик. – Про Деда Мороза наверняка слышала? Я его семиюродный брат». «Вы тоже едете на день рождения Кудесника?» – догадалась девочка. Глаза волшебника затянула пелена – и взгляд стал непроницаемый. «Имя какое ему придумали, – откашлявшись, сказал Дед Трескун. – Меня так никто не называет». «Хотите, я вас буду так называть?» – пожалела дедушку Любава. «Какая хорошая девочка, – довольно улыбнулся старик. – Кудесник у нас один. Называй меня просто: Дед…

В ответ Любава не проронила ни слова. Внезапно зеленовласка расхохоталась, блистая в темноте жемчужными зубками: «Ты представляешь, у моей младшей сестры волосы не зелёные, а золотые. Над ней потешаются все водяницы Лебяжьего пруда. Они так её и зовут: златовласка». «Можно я потрогаю твои волосы?» – тихо попросила Любава. «Нет, я этого не люблю, – отшатнулась Марина. – Трогай лучше у своей Мамы. У нас говорят: она – вылитая нимфа. У неё ведь тоже зелёные?» «Нет, не зелёные», – шёпотом ответила ошеломлённая…

Закінутыя на вялікую вышыню газападобныя і лятучыя рэчывы распаўсюджваліся глабальна: 2 мая яны зарэгістраваны ў Японіі, 4 мая — у Кітаі, 5-га — у Індыі, 5 і 6 мая — у ЗША і Канадзе. Менш за тыдзень спатрэбілася, каб Чарнобыль стаўся праблемай усяго свету…" З6. "Наступствы Чарнобыльскай аварыі ў Беларусі". Мінск. Міжнародны вышэйшы Сахараўскі каледж па радыеэкалогіі. 1992 г. С. 82. "Чацвёрты рэактар, мянуемы аб'ектам "Сховішча", па-ранейшаму зберагае ў сваім свінцова-жалезабетонным…

Мы мала думалі пра сацыялізм, мы ў ім проста жылі. І ён прыцягвае маю ўвагу, звычайны сацыялізм, унутраны, свойскі. Які ён быў на вуліцы і дома, у тэатры і на плошчы, у школе і на фронце, у радзільным доме і на могілках. У крыку і шэпце. У шчырым даносе і вершах. Я спяшалася занатаваць, здавалася б, знаёмыя абліччы: якія яны былі — пакаленні рэвалюцый, рэпрэсій, адліг, застояў. «Не ўбачыць твару, калі вочы ў вочы», — пісаў паэт. Але ў гістарычнай аддаленасці ёсць свая небяспека: знікнуць падрабязнасці,…

Мужчына непрытоена любаваўся доннай Франчэскай. З таго цьмянага і настылага зімовага дня, калі ён убачыў яе ля калоны ў саборы святога Паўла і яна здалася яму ўвасабленнем самой маладосці, ён упершыню быў з ёю з вока на вока… Ён лічыў за шчасце так блізка бачыць гэты пяшчотны авальны твар з бездакорнымі прапорцыямі, чысты і высокі ад прыроды лоб, над якім не трэба было на два пальцы галіць валасы, як рабілі рымскія красуні, гэтае лёгкае золата валасоў, перахопленае ніткаю жомчугу, і вялікія, крыху…

Довольно неожиданно, что это случилось в четыре утра. За окном разгоралась летняя заря. Он даже слышал стрекотание цикад. Тяжело дыша, он чувствовал себя измученным. Покопавшись в своих мыслях, он кое-что вспомнил. Это было прошлым вечером после ужина. Стояла жара, кондиционер сломался, по телевизору не было ничего интересного, и делать было решительно нечего. Им с Тайгой захотелось посмотреть фильм ужасов, и они взяли диск в прокате. Правдивые истории: Ужасный Архипелаг Японии. Так назывался…

Нет, не так: я не хотела его поливать. А сегодня, когда увидела в классе, решила: надо взять листочек, посадить. Пусть растет. Тетка же не виновата, что брат у нее подлец. Я что, умнею? Или старею? Шутка. Как и предполагала, Ирка моего восторга по поводу трудоустройства не разделила. Сказала: восторженная дура, насмотрелась старого кино, не понимаешь, куда лезешь со своими наивными принципами. Настоящей-то школы не нюхала. Что до «не нюхала» — правда. Почти. Когда я училась в пятом классе,…