Проза

Весеннее солнышко пригревает. Гусеница, волнообразно изгибаясь, движется вверх по изогнутой спинке бульварной скамейки. Когда остается какой-то пустяк до вершины, она срывается вниз, но вскоре делает очередную попытку. Она ничуть не обескуражена падением. Видимо, у нее крепкие нервы и стальная воля. Или же она безмерно глупа. - Чтобы продуктивно обслуживать какую-нибудь идею, всегда должен быть переизбыток желающих! - многозначительно изрекает Малыш. - В этом трагикомедия человеческой истории.…

Калі пярсцёнак генерала і на самай справе быў такі, якім ён адлюстраваны на партрэце, то гэта была вельмі нязграбная штучка, якую ў цяперашнія часы наўрад ці пажадаў бы хто насіць на пальцы. Аднак пярсцёнак Лёвеншольдаў вельмі высока цаніўся дзвесце гадоў таму назад. Нельга забываць, што ўсе ўпрыгожанні і посуд з высакароднага металу неабходна было тады за рэдкім выключэннем здаваць у казну, што даводзілася змагацца з Гёртцавымі далерамі і з дзяржаўным банкруцтвам [5] і што для многіх золата было…

Ён хацеў працерці вочы, але не змог узняць руку; хацеў сесці, але не змог паварушыцца. Тонкія вяровачкі аблытвалі ўсяго яго ад галавы да каленяў; рукі і ногі былі моцна спавіты вяровачнай сеткай; вяровачкі абкручвалі кожны палец. Нават доўгія густыя валасы Гулівера былі туга накручаны на маленькія колікі, убітыя ў зямлю, і пераплецены вяровачкамі. Гулівер быў падобны на вялікую рыбіну, якая трапіла ў сетку. «Напэўна, я яшчэ сплю», — падумаў ён. Але тут нешта жывое хуценька ўзлезла яму на…

– Ошейник, с такой металлической дощечкой, чтобы там выгравировать имя… – Чье имя? Собаки? – Нет, мое. И адрес. Каких только поручений не дают коридорному! И так все время, ни минуты отдыха – столько дел, столько всяких забот. Вот, например, в номере двенадцатом на втором этаже остановилась старушка в трауре, она до сих пор никогда не путешествовала, сейчас едет в Америку, и обязательно ей скажи, качает на море или не качает. Приехала она вчера вечером, совсем валилась с ног…

– Скоро двадцать… Как много мне лет, Боже! – Теперь поверил, что тебе скоро двадцать. Они поженились год назад, ждали ребенка, ей было девятнадцать и сама она была еще похожа на ребенка, жили они в самом убогом районе города, который городскими жителями был назван «Нахалстроем», что соответствовало действительности, так как в этом месте лачуги были выстроены именно нахально без всякого на то разрешения и территория эта была для городской мерии, как бельмо на глазу. У него была маленькая сапожная…

Перехрысты нашли Лалу слонявшейся, как сомнамбула, по разграбленному и наполовину выгоревшему барскому, для нее родному, дому. Девушка представляла собой легкую добычу для мародеров-убийц, в изобилии шнырявших после погромов по местечкам и латифундиям, арендованным евреями. «Есть там кто, при ней?» — «Никого, господа казаки. Слуги-евреи все перебиты, христиан она нанять не может — закон не велит. На ней норковая шубка и кое-что из украшений, подаренных молодым паном. Он с детства влюблен в нее». —…

II Пухлогубая продавщица Наиля проскользнула в дверь и встала перед столом. Сообщение о проблемах, возникших в налоговой инспекции, ее не удивило — к ежедневной необходимости так или иначе уклоняться от государственных поборов продавщицы давно привыкли. Но, услышав, что Муртуз вряд ли сможет замять дело с помощью денег, она насторожилась. Короткий взгляд исподлобья — убедившись в правильности своей догадки, Наиля уставилась ничего не выражающими кошачьими глазами в письменный прибор на столе. …

— Рад бы, Михалев, посадить тебя на боевую машину, — говорит Огарков, — но пока не могу. А потом видно будет. Он интересуется моим здоровьем, встречал ли я кого-нибудь из своих однополчан в госпитале, потом спрашивает: — Другие вопросы у тебя ко мне есть? — Просьба есть, товарищ гвардии подполковник. — Слушаю. Я говорю ему, как еще в госпитале решил любыми правдами и неправдами попасть снова в свой родной полк. И вот явился, но с предписанием в другую часть. — Мальчишка! — нахмурил…

Забрав на очередном вызове буйную пациентку, машина взяла курс на дурдом. Всю дорогу санитары предпринимали безуспешные попытки хоть как-то ограничить метания дамы по салону, потому что вязки, понадеявшись друг на друга, с собой не взяли. Для тех, кто не в курсе: вязки – это несколько метров фланелевой ткани, сложенной и простроченной в виде толстого жгута. Они заменяют такую полезную, но ушедшую в историю вещь, как смирительная рубашка – считается, что этот пережиток темного прошлого позорит психиатрию…

– Скажи, дед, – обратился к дворнику мальчик Муха, – как по-твоему, про что думает этот мастеровой? – А бог его знает, наверное, ни про что. У пьяного человека одна катавасия в голове, считай, что рассудка нет. Бог дал человеку мозги, чтобы он, значит, удивлялся и ликовал, а он, злодей, только и знает, как бы залить глаза. Вот опять же возьми нашего жильца: ты, брат, не пей вина, аккуратно ходи в должность, и помаленьку в тебе отойдет душа. На трезвую-то голову скорее сообразишь, что жизнь – занятие…

Ордер от губернатора заинтересовал еще больше: могло быть в нем и сообщение о начале очередной войны и, следовательно, требование людей, денег, но могло быть и что-то вроде Устава благочиния или Жалованной грамоты императрицы. — Матушка наша, императрица Екатерина Алексеевна, в следующем году проедет через Мстиславль в Тавриду… Что угодно и кого угодно могли ожидать люди в этом городе, только не императрицу, потому и не сразу отозвались на сообщение. Какие-то неясные слухи после присоединения…

Недавно дедушка пришел под вечер домой необычно веселый, лицо его было ясно, и глаза хитро искрились. Но брат с отцом заперлись в кабинете и работали код очередным каким-то проектом, а я заканчивал свой этюд, был очень увлечен работой и не обратил внимания ка него, когда он вошел в мою комнату— мастерскую. Он посидел некоторое время на принесенном из кухни табурете, потом, видя, что я не обращаю на него внимания, стал ерзать и скрипеть табуретом, и чуть не свалился. — Ты мне мешаешь, — сухо отчеканил…

Киялхан, проходя дальше по берегу, не раз оглядывался и с жалостью смотрел в спину своей взлохмаченной женге. С трудом ему верилось, что эта уныло скорчившаяся у воды женщина могла когда-то иметь тонкий стан и лебединую шею; возможно, обладала она голосом звонким и гармоническим, как музыка речной струи, в которой теперь полоскалось грязное белье. Что ж, прекрасным можно назвать лишь то, что не стареет. Или то, что уходит все дальше в памяти, и чем дальше, тем прекраснее оно… Взгляд Киялхана задержался…

Нина развернула лист с аккуратным мелким почерком. «Здравствуй, Нина. Я вернулся с фронта. Цел, не ранен. Скучаю по тебе. Вот мой адрес. Жду. Целую. Володя Барбашов». Девушка вернула письму исходную форму и положила его в карман черной кофточки. — Казак что ли? — усмехнулась Анна. — Казак, — ответила Нина. — Ох, Нин, у них казачки, девки, знаешь, какие рукастые — всё в руках горит. Сможешь ли? — Тёть Ань, а Толик мой… — девушка осеклась на полуслове, боясь услышать страшный ответ. …

Пьяный. Помилуйте, за что-с? Квартальный офицер. За пьянство и буянство и ночное шатание. Пьяный. Ни в чем не причинен-с: маковой росинки во рту не было. Квартальный офицер. Видишь, какая малиновка! Росою питается… Пьяный. Извольте спросить-с хоть у кума Василья Мат-ве-и-ча-с: был у всенощной… у-у… Квартальный офицер. Набожный человек, набожный человек! То-то, видно, ты помолиться орлу ломился в кабачные двери? Пьяный. Вот из-воли-те видеть: кум Василий Мат-веич-с и говорит:…

Песня Батюшкова: «Прости», – передана очень мило, но иногда далеко от подлинника. Италианцы недаром говорят: «Traduttore – traditore», [5] и я в качестве кавалериста сержусь только на Боуринга, зачем он сделал удалого гусара плаксою, у которого потоки слез стремятся из потусклых очей. Bent o'er hi abre, torrent tarting From hi dim eye , the bold hu ar, etc. [6] 5 Переводчик – предатель (итал.). 6 Согнувшись над саблей, когда потоки слез струились из его тусклых…

Тогда Песков изменил своему первоначальному решению и пошёл к воротам Выставки. Его снова потянуло к тому, с чем приходилось встречаться в тяжкие годы войны. Здесь, на берегу реки, в тени деревьев, стояли сотни самолётов, пушек, миномётов, танков и всякого другого вооружения. Песков проходил мимо «Мессершмитт-109», — и у него возникали воспоминания, как носились «мессеры» осенью сорок первого года по дорогам Смоленщины; он смотрел на тупорылые «юнкерсы» — и снова вспоминал воющий звук сирен и…

Все, Лаура, ты теперь, наконец, поняла, что миру не до тебя. Ты намного повзрослела за эти десять лет постоянного попирания прав человека. Ты не та наивная девочка, которая верила в добро и справедливость, верила, что тебя защитят и спасут. А помнишь, как ты однажды во время налета осталась в доме с мамой и младшей сестренкой? Где-то недалеко шла бомбежка, все вокруг содрогалось, а вы сидели, прижавшись друг к другу, в уголке коридора, и пятилетняя сестренка вдруг спросила у мамы: «Мама, а у политиков…

Каждый может сегодня посмотреть онлайн что я тогда увидел и давно забыл. Парабеллумы были в изобилии, но память сохранила только кашель мальчика. Вошел он в алом свитере и был таким красивым, что я подумал: «Ленинградец…» Хотя кем же мог он быть? в одном-то свитере? Но похож был, скорее, на француза. На Михаила Козакова, но не во «Вдали от родины», где он играл гестаповца Зайгеля, а в «Убийстве на улице Данте» — совсем еще юного. Но еще больше (жизнь прожив, могу заявить авторитетно) на Жан-Пьера…

Я был в самом отдаленном краю кладбища и, видя, что предмет моего любопытства приближается к воротам, сел на могилу в ожидании развязки; наконец оный показался, повернул ко мне, и я увидел, что это были похоронные дроги со стоящим на них черным гробом. Лошадь была покрыта черною попоною; лошадью правил человек в черной же епанче, в большой шляпе с распущенными полями. За гробом не было никого, но когда дроги приближились, я увидел большую черную собаку, которая шла с опущенной головою и повисшими…