Проза

Село на обском притоке в краю относительно хорошей земли и воды. Здесь живет много немцев, сосланных сюда во время войны. В основном это немцы из Поволжья. В изгнании выросло уже четвертое их поколение. До сих пор им не даются русские падежи, зато их немецкий уводит в далекий восемнадцатый век — на исторической родине так не говорят, и ученые люди, трепеща, приезжают сюда из Германии. Многие уехали в Германию, кто-то вернулся — не прижился в порционном быту. И видно, что в селе живут немцы: подворья…

Старушки дружат уже десять лет, с первой встречи. Как ни странно, соседи, прошедшие все круги плебейского советского ада, считают их союз мезальянсом. Анна Трофимовна Полякив, «западенка-националистка», отмотавшая восемь лет Карлага, не поленилась попенять за это Эмилии Карловне, но встретила твердый, даже грубоватый отпор. Карловне хорошо с добродушной, сердечной, заботливой Надей. Обе они одиноки, бездетны, всем этим семейно-сытым людям их не понять. Шлегель идет, мелко-мелко переступая ножками…

Роман из 84-х фрагментов Востока и 74-х фрагментов Запада Американцы — наивные люди, неприспособленные к жизни. Мы всегда можем взять и свалить обратно в Россию. А им куда? Василий Лупачев Я взошла на горы Сан-Бруно, за себя и за тех, кто умер. Марина Георгадзе Автобусная остановка на краю деревни, туман, рассвет. Гулкое такое утро. Люди стоят, икают, вздрагивают. И вдруг издалека, будто с другого конца земли, слышится топот. Тыбы-дым, тыбы-дым. Медленно приближается — жуть…

Из-за мягкого характера она вообще много теряла в жизни. Никогда не спорила, прощала людям обиды и старалась не судить их строго. То есть сильно обедняла себя. Добрый человек много чего пропускал в процессе излучения доброты. Имелись в виду не только материальные ценности, но и всякие события и явления, которые проходили мимо добрых людей, вообще были им неведомы. Опять же, легко придумать, какое бы счастье окутало Галиме, будь она чуточку злее. И все-таки ей не повезло. Прожила жизнь мягко и была…

— Да почему же? — примирительно ответил художник — Нравитесь. Вы наши хозяева, мы ваши гости. — Тогда будьте так добры: дайте закурить, пожалуйста. — Охотно, — ответил Сергей. Хозяева берега подошли к нему, взяли, с извинениями, по паре сигареток и глянули на эскиз. — Походит! Сибирь наша матушка! — с некоторым наивным недоумением высказался мужчина. — А, может быть, вы и на пиво нам дадите, раз уж так получается? — сказала девица и выставила ногу. Видимо, это был флирт. Сергей дал…

Больше других Алексей любил трость с набалдашником (из слоновой же кости) в виде лапы орла, держащей в своих когтях гладкий костяной шар. Один коготок, правда, был утрачен, скололся когда-нибудь при падении трости, но место это удачно зашлифовали, руку это место не раздражало и общего вида набалдашника не портило. С этой тростью он однажды приехал в Ленинград. И был приглашен в дом одинокой молодой и красивой женщины, где должны были собраться поэты, артисты, журналисты, художники. Пришли человек…

Кастрюля у них шутливо именовалась Чернильницей, Великой Чернильницей. Поэтому и сами их встречи назывались так же. «Ты не забыл, что в четверг у Строевых Чернильница?» «На прошлой Чернильнице мы что-то загрустили». «Наша Чернильница — всем Чернильницам Чернильница». В уважающей себя компании складывается особый словарь. Слова-пароли позволяют экономить речь и создают настроение избранности, посвященности. Если при разговоре посвященных присутствует кто-то третий, он вынужден переспрашивать их…

— Не стану, тато, честное слово, не стану. Я тихо… — Знаю, как тихо: сам голубей когда-то водил. Голубь воздух любит, простор. Это не курица. Курицу можно в чулане держать, да и та заскучает… В эту минуту во дворе скрипнула калитка, и кто-то осторожно крикнул: — Василь! Я сразу узнал голос Петьки Маремухи и схватил кепку. Выглянув в окно, отец сказал: — Приятель твой пришел. Вот отдай ему голубей на попечение — и весь сказ. Когда я рассказал Петьке Маремухе, что мы переезжаем, он отмахнулся.…

Сердито посапывая, Саша то и дело поглядывал вниз. Я знал, что Бобырь обидчив и часто сердится из-за пустяков. Чтобы не дразнить его, я сказал тихо и миролюбиво: — Не обижайся, Сашка, я же не нарочно. Я не думал, что там грязь. — Да, не думал… — протянул Сашка. Но Маремуха, прерывая нас, крикнул: — Тише, хлопцы!.. Слышите? Из-под высокой ратуши-каланчи, что стояла посреди центральной площади, донесся звон разбитого стекла. — На помощь! — прокричал чей-то сдавленный голос. — А ну,…

Короткая (166 строк) Песнь первая, со всеми ее забавными птицами и паргелиями, занимает тринадцать карточек. Ваша любимая Песнь вторая, а также Песнь третья, этот поразительный tour de force, одинаковы по длине (334 строки) и занимают по двадцать семь карточек каждая. Песнь четвертая совпадает по длине с первой и, так же как она, занимает тринадцать карточек, из коих четыре последние, использованные им в день смерти, принадлежат не к чистовому экземпляру, а к исправленному черновику. Будучи…

Экспедиции предложили вскрыть карьер и срочно организовать вывозку к железной дороге полутора сотен машин фосфоритной массы. Она предназначалась для полей сельских опытных станций. Руководить вывозкой послали Русина. Вся сложность была в том, что шел уже март и в солнечные дни дорога через тайгу становилась непроезжей. Оставались только ночи с их непродолжительными заморозками. …Возле самого поселка Русина нагнал бульдозер. Он прогромыхал мимо, обдав теплой гарью: Русин едва ушел отступить в…

Удивился он; однако увел меня в другую комнату и говорит: «садись». А я поклонился ему, вынул деньги и сказал: «простите мне во имя Божие, капитане… Я тот, который у вас прошлого года лошадь украл». Он не рассердился, сказал только: «несчастный ты!», и потом говорит: «что ж! Ты человек бедный; когда ты каешься, так мне и денег твоих не надо». И оставил меня у себя в доме отдохнуть и погостить. Дом у него хороший и в порядке: в двух комнатах даже потолок деревянный есть; диваны есть; есть ковры…

Вот у Сельвинского: ...И мое далекое страдание, Стиснутое, сжатое толпой, Розой          окровавленной                                  в стакане Будет полыхать перед тобой! В «Литературке» было напечатано. Ты читал? Наверное, тоже понравилось? В большинстве стихов наших флотских, как ты называешь, пиитов (да и не только наших) как раз недостает этого. Какие-то сухие, схематичные стишки. Не стоит говорить о том, что они не будут жить: они рождаются мертвыми. Валя,…

Потратив часа два на дегустацию уже грузинского коньяка под сухую корочку (больше в доме уже не оставалось ничего), на «сцену» вернулся Исаак, и ему немедленно ответили, как будто звонка ждали, но сказать что-то на этот раз Исаак не успел. Трубку бросили сразу, не вступая в переговоры. Этим вечером других знаменательных событий больше не происходило, только за полночь заявился нетрезвый Витька. Витька был весь в печали и в хрестоматийных сомнениях: «Кем быть?» То ли он теперь Авигдор, то ли Гидеон?…

Дело в том, что время от времени люди начинали ощущать какое-то непонятное беспокойство. Нет, это был не страх — ведь нет на земле охотников отважнее пигмеев. Это было что-то такое… так и не скажешь… что-то гнетущее, когда — в низу живота, а когда — и под ложечкой… что-то крайне неприятное и мешающее жить, охотиться, ловить рыбу и рожать детей. Слава лесному духу, от этой беды имелось лекарство. Когда-то, в незапамятные времена, некий мудрец растолковал пигмеям — что к чему. Противное гложущее…

— «Вся жизнь — одна ли, две ли ночи». Тяга Все было прекрасно на этой тяге, но вальдшнеп не прилетел. Я погрузился в свои воспоминания: сейчас вот вальдшнеп не прилетел, а в далеком прошлом — она не пришла. Она любила меня, но ей казалось этого недостаточно, чтобы ответить вполне моему сильному чувству. И она не пришла. И так я ушел с этой «тяги» своей и больше не встречал ее никогда. Такой сейчас чудесный вечер, птицы поют, все есть, по вальдшнеп не прилетел. Столкнулись две струйки…

А у Пелагеи и того важнее была причина торопиться: Дуняшке идут пальто покупать. Не какое-нибудь простенькое. А хорошее, настоящее зимнее. Чтоб с меховым воротником, на подкладке шелковой, да чтоб сукно было доброе. Нечасто приходится такие дорогие обновы справлять. Себе-то уж и не помнит, когда покупала. С воротником — так и вовсе. Почитай, полсотни лет прожила, а ни разу мехового воротника не носила. Да их как-то раньше и не было, окромя овчинных. Платок накинула — вот и весь воротник. Теперь-то…

— А как харчи? — Ну харч тоже всякий бывает, а больше, то бывает плохо… Случалось, что и рыба тухлая, и капуста про­кислая… от этого, известно, и болезнь идет; опять же по­мещение — землянки; сырость это… Мрут довольно… — А докторов нечто нет?.. — Дохторов? Известно какие дохтора. Лечут. Гово­рят — тиф. Это кто поглупей из дохторов… А кто посмышленней, тот сам норовит в подрядец вонзиться, либо лесок доставлять, либо песочек возить!.. Соблазнительно всякому… — И много умирало?.. — Порядочно……

— Ну, — сказала она, беря его под руку, — давай, пока миссис Коутс не принесет завтрак, выйдем в сад. — Надеюсь, она поторопится, — произнес он, потягивая ус. Она рассмеялась коротким смешком и, выходя из комнаты, оперлась на его руку. Он закурил трубку. Когда они спустились с лестницы, в комнату вошла миссис Коутс. Очаровательная старая дама, державшаяся совершенно прямо, поспешила к окну, чтобы получше разглядеть постояльцев. Ее фарфорово-голубые глаза сверкали, пока она наблюдала, как юная…

Ока видела все это, и в какой-то мере это успокаивало. Но все это было внешнее и, по правде говоря, было ей безразлично. Сама она оставалась такой же, как прежде, с засевшим внутри у нее гневом и разочарованием, со своей неспособностью к настоящему чувству. Ребенок ее раздражал — он покушался на покой ее души. С ужасом, с отвращением чувствовала ока свою ответственность за него: словно она должна отвечать за каждое его дыхание. Это было мучением для нее, для ребенка, дня всех, кого это касалось.…