Проза

По утрам я еду на работу с товарищем. Он немного работал в России и понимает простейшие фразы. «Почитай мне или спой по-русски», – просит он. И я читаю и пою на широком автобане ранним утром «в Израиле, на русском языке», как я написала в одном из стихотворений. Так что и аудиторию свою я имею, и десятки тысяч горячо любимых мною читателей, которые заходят на мою литературную страничку в Интернете. Мой второй «израильский» муж понимает понемногу мой родной язык, но не настолько, чтобы понять всю…

Любовь и осенний дождь (рондель) Шелестел чуть слышно мелкий дождь: Капал по карнизам старых зданий. Ты не плачь, бродяга, не тревожь И не трать напрасно тех стараний. Наступила осень – ну и что ж… Будет под зонтом пора свиданий. Шелестел чуть слышно мелкий дождь: Капал по карнизам старых зданий. Коль умеешь ждать – то подождешь. И не нужно никаких страданий. Сохрани любовь и приумножь! Отголоском чувственных признаний Шелестел чуть слышно мелкий дождь. Закружила и…

Аплодисменты громыхнули и замерли. Апанасов помолчал. – Но вы-то, друзья мои, – заговорил он тише и чувственнее. – Знаете прекрасно, что это все пустые слова, выброшенные на потеху ветру. Ведь ни один из вас не двинется, если возникнет потребность жертвы, одухотворенного поступка! Сразу вспомните про свои теплые квартиры, про уютный быт… А были люди, презиравшее это пошлое местечковое существование! Не могли жить без идеи, рвали все путы. Мы вряд ли такие. Донеслись возражения. – Не ругайтесь,…

Занавес поднимается, актерам аплодирую только я, и то внутри. На сцене обычная, советских времен кухня, большая, но бедненькая, стол из грубой доски, скамейки, холодильник «Саратов». Разбухшие от старости, топорщатся дээспэшной стружкой кухонные шкафы. Женщина в халате (мать) нервно трет губкой электроплиту «Лысьва». Уже откричалась. Глотая слезы, надрывно шепчет: «Сволочь, скотина, ублюдок!» В кресле, развалившись, сидит молодой парень с панковской помойкой на голове, в рваных на коленках штанах…

Разговор с литературой Телефонный звонок. В увесистой трубке, каких сейчас не сыщешь – это было на заре нашей 27-летней дружбы, – голос Олега Павлова: – Я тебя в ефрейторы разжаловал! Понял, Отрошенко? – Нет, не понял… – А вот почитаешь, увидишь! В голосе веселый азарт. Веселый, детский азарт. Одно из свойств его тонкой и жизнелюбивой натуры, которая многим – ошибочно – казалась грубоватой и мрачной. На следующий день встречаемся. Вручает мне черный томик с золотым и белым тиснением –…

Он не свыкся с ней. Он до сих пор воспринимал ее как неотъемлемую часть себя. Лучшую часть. «Ты знаешь, я завидую твоему мужу», – шутил он, стараясь сказать приятное жене и радуясь тому, что она рядом. Он ревновал ее к работе, подругам, соседкам, с кем вынужден был делить ее внимание. Тревожился, когда она уходила по делам. Жил будто бы настороже, просчитывая ситуации заранее, когда ее могло что-либо огорчить или обидеть. Но сам, конечно, и огорчал, и обижал непреднамеренно, случайно. Потом в бессилии…

И оказывается, что свет этих далеких костров, мерцание в сумерках от спичек прикуривающих сезонных работяг, огни уходящих в вечность поселков, огненный крест, очерченный перстами монастырского блаженного, суть одно – это есть свет Неопалимой Купины, в пламени которой горят, но не сгорают дух и жертвенность, уже забытые, но сохраненные на сокровенных берегах памяти и любви. «Сороковой день» – это книга-напоминание… Напоминание о том, что где-то осталось еще что-то настоящее, что-то человеческое, без…

– Вы – татарин? – Поговорка татарская, старинная, но я – русский. – Он рассмеялся и долго глядел на меня, не отрываясь. Наконец вклеил: – Вы новый редактор «Волгоградских вестей» и вас зовут… – Алексей Безруков, – сурово нахмурился в ответ я. – Гулевич Игорь Алексеевич, – не смутился он. Рукопожатие его оказалось очень основательным, очень крепким, но как бы вопросительным. В нём чувствовалась сила. Спокойные движения, характерное покусывание губ и хищный судоплатовский взгляд. Когда…

Жующая Тонька, всё так же с настороженно выпученными глазами появляется на пороге. Котёнок действительно объелся. С рычанием и выставлением передних лап, вооружённых выпущенными когтями, он поглотил два куска колбасы и два пальца куриной ноги. Страх и голод – враги живого были преодолены. Солнышко слабенько подогревает чёрный бок, но наваливается тоска, тяжёлая, как рука хозяйки его матери-кошки. Вчера утром эта рука цапнула котёнка из-под уютного живота кошки, сунула в бязевую сумку и вытряхнула…

Итак, давайте знакомиться с моими двумя занятными персонажами. Дамы и господа, приветствуйте Амиго, не знаю почему, но я зову его именно так. Этот парнишка просто влюблён в жизнь во всех её проявлениях, отличается полным бесстрашием, всегда идёт на пролом, обожает красивых тёлочек и всё, что с ними связано, кайфушник и «обжора» до удовольствий, объясню это позже, любит почти все виды наркотиков, боль в разных её проявлениях, имеет склонность к садо-мазо, отлично разбирается в единоборствах и всегда…

Она плакала не потому, что испытывала жалость. Она плакала, чтобы не вспоминать того, что полчаса назад происходило за дверью ванной. Теперь ей казалось, что ничего не было. Это был страшный сон. Просто сон. И не более того. Потом она сидела на кухне и ждала, когда закипит чайник. Голубое пламя вокруг конфорки притягивало взгляд, оно манило своей доступностью, но гасить пламя и открывать все конфорки было нельзя. Ей предстоял крестный путь, и она должна была его пройти до конца. Она вернулась…

С учетом того, что сессия тянулась целый месяц, это создавало серьезную статью расходов. Проблему все решали по-разному. Нефтяники – которым для поддержания статуса хватало диплома кондитера – снимали гостиницу и жили лучше, чем дома. Небогатые мужчины постарше, обладавшие опытом и хваткой, поступали иначе. Они находили одиноких женщин – каких в большом городе хватало – и весь месяц катались, как сыры в масле. То есть не только жили бесплатно, но отъедались, отпивались и до потери пульса занимались…

«Моя тайна не принадлежит мне, тайну следует позабыть, чтобы не дай бог ненароком не проговориться во сне. Обязана вычеркнуть из памяти все, что знала «Фермерша», – имена товарищей, явки, адреса, пароли и, главное, шифр! Все это должно умереть вместе со мной». Каторжанка мысленно представляла, что находится в своем любимом загородном доме в Озуар-ля-Ферар, где уютно, до слез все трогательно. В такие минуты приходила необходимая в тюремном одиночестве безмятежность, которая ненадолго помогала забыть…

Открываю кулак и смотрю на звездочку. Если намажу ее фосфорной краской, она будет светиться как настоящая. Кладу ее на прикроватную тумбу и натягиваю одеяло до носа. Завтра будет новый день. Папа извинится, и все встанет на свои места. * * * – Ты упала? – в классе ко мне подсаживается Роза. Мы дружим со средних классов, проводим много времени вместе. От ее любопытства и зоркого взгляда порой негде скрыться. – Споткнулась и приложилась к краю комода, – вру я с фальшивой улыбкой. – Сильно…

Я представила им Королеву, предложив ей занять место, освободившееся всего неделю назад. Критические взгляды, презрительное перешёптывание и передёргивание капризных носов говорило само за себя: новенькая проиграла партию в первом же раунде. Ох уж эти дамы! Они давно забыли свой первый день. Каждая была такой же запущенной, растерянной, с отчаянием, сочившимся из перепуганных глаз. Многим приходится до сих пор бороться за место под солнцем, подчиняясь местному табелю о рангах и этикету. Да,…

– Рома! Жизнерадостный голос его так и не повзрослевшей жены вонзился и расколол тишину утра, нарушать которую было дозволено только птицам. Женщина в окне опустила руки, отказавшись от полета. И быстро захлопнула створки окна. Рамы старые, еще деревянные, отметил Роман, тоже опустившись на землю. Стекла насмешливо блеснули отраженным светом, не позволяя разглядеть ту, что наверняка еще не отошла от окна. Подавив раздражение, Роман обернулся к жене. – Что, Лидочка? Ты уже встала? Ее глаза…

При упоминании собаки из-под крыльца высунул голову с оскалом острых зубов и зарычал вислоухий пес непонятной породы с обрубленным хвостом. – Цыц, Мармотка! – приказал Петр, и собака послушно юркнула обратно. – В дом не приглашаю, там нынче дыхнуть нечем, хуже, чем во дворе. Отдыхайте, в лес поведу, как спадет теплынь. Сарай, куда я вошел, был наполнен пряным сеном. Я прилег и почувствовал, как устал от тряской езды в кузове грузовика, как измаяла жара… Проснулся от чьего-то вздоха. Привстал…

Ладно, вечером дома надо его в цвете нарисовать. От этого решения сразу стало легче. Ох, ну как все же холодно-то! Она погрела ладошки дыханием, мрачно глядя на уходящую в сумрак громаду Пергамского алтаря, и снова взялась за карандаш. …Про что это мы только что так хорошо думали? А, про восемнадцать! В смысле, толку-то: восемнадцать есть – а зада нет. То есть зад – как у Васьки, тощий. А не какой должен быть у взрослой, вроде как совершеннолетней девушки. А что поделаешь? Она – такая: мелкая,…

Бьянка вдруг замечает, что прошло уже довольно много времени, а вместо одобряющих слов в воздухе повисло молчание. Она медленно оборачивается к отцу и ловит на себе его взгляд, так похожий на ее собственный. Но в этом взгляде нет ни улыбки, ни гордости. – Сад говорит со мной, я знаю, он столько мне рассказал, – снова начинает она. На этот раз чуть слышно между каждым словом повисает длинная пауза. Но вместо ответа отец лишь строго смотрит на дочь. Затем, взяв ее за руку, он ведет ее по тропе.…

И они были написаны: стая коротеньких рассказов, изложенных намеренно просто, повествовательно – как обычно рассказывают свою историю ночью попутчику в купе поезда. Я и свои две истории наконец достала со дна души – не скажу какие. Давно это было – когда я жила взахлеб, торопясь, выговаривая главные слова так, будто они обжигали губы… И когда дописала – стая рассказов поднялась в воздух и полетела. Она до сих пор парит – высоко, где-то у меня за спиною. Я не оглядываюсь, не перечитываю их, просто…