Проза

Среднего телосложения парень машинально провел рукой по своим светлым волосам. Легонько поморщился – он почти все 26 лет своей жизни носил длинные волосы, практически до плеч, и лишь пару месяцев назад решил их состричь, и оставить короткую прическу. Волосы как-то совсем не подходили к цвету его глаз – в то время как первые были светлые и короткие, глаза были очень необычного цвета, трудно их было с чем-то сравнить, но больше всего они были похожи на светлый мед. Наигранно бодро вещающий голос…

– Та я знаю его, он в Папоротном жил, внук Егорки Хребто, охотника нашего полоумного. Дед-то твой небось у краснопузых?… – Он весной еще помер… – еле слышно отвечает Мартын. – Помер! Такой шустрый был! – изумился полицай. – А бабка? – – Да в нашу хату третьего дня снаряд угодил…Всех побило! – – Значит, сирота ты сейчас круглая… – мужик криво усмехнулся и стал своим рассказывать: – Мать его нагуляла… Сама то лет пять назад куда-то сгинула. Должно быть с заготовителем сбежала, был у нас там…

Снежный смерч, поднявшийся на краю скалы от удара посоха, скрыл всех троих. Только очень зоркие глаза могли бы заметить очертания трех огромных воронов, улетающих прочь от вершины на север… Эрик проснулся в холодном поту и вздрогнул от страха. Сердце глухо и быстро забилось. За стеклом автобуса, сквозь свое собственное отражение он отчетливо видел фигуру Лугонга. Держа левую руку перед лицом, тот медленно вращал указательным пальцем, будто наматывая на него невидимую нить. Эрик понял, что окончательно…

Юная княжна, однако, весело засмеялась. Она одолела себя в была счастлива своей победой. Парнишкам она крикнула: – Эко я вам нос утерла! – И тут же, вскинув на Владимира из-под бархатных ресниц большущие синие глаза, взмолилась: – Братец, оборони меня от батюшки! Он строг и замкнет меня в тереме. – Того заслужила. Скажи спасибо Яну, что оберег тебя от водяного дядьки, – отозвался Владимир. Он поднял сестру на руки и понес ее к челну. Когда уселись отроки и воины, повелел: – Гоните ко…

– Они готовы, – отвечал Кузьмин. – Посмотрим, боярин, – сказал Разин. – Скоро ли Самару возьмем? – спросил Кузьмин. – Наш-то боярич уж Самару громить собирается, – засмеялся Шелудяк. – Прежде Царицын да низовые города возьми, боярич, а потом ступай уж к Самаре. – Что ж, когда Самару брать будем, ему начальствовать поручим, – отвечал Разин. Глаза Кузьмина засверкали. – И сослужу тебе верой и правдой, Степан Тимофеевич! – поклялся он. Разин с Черноярцем и Кузьминым пошли к тому месту,…

Мать Мать наша была маленького роста, плотного телосложения, но очень энергичной и отличной хозяйкой. Везде и всё успевала. Управлялась легко, несмотря на очень большую семью. Искусством кулинарии она владела в совершенстве. Нередко знакомые отца, холостяки, пообедав у нас, просились включить их в нахлебники, за соответствующую плату. Готовить она умела буквально всё, от тортов и шоколадных бисквитов до фаршированной рыбы, рубленой селёдочки и других деликатесов. Все, что я ел дома у матери, остались…

номенклатурного досье. Впрочем, многие плюсы в досье отца Кота – в том числе участие в войне – с лихвой перевешивали сомнительное космополитическое отчество времён Третьего Интернационала. Сам же Кот совсем не возражал против своей клички. Плюс к «котиной» фамилии, его имя, Лё-ша, казалось бы вполне русское, по-французски звучало «le chat», то есть кот. Его так и в спецшколе звали, когда семья ненадолго вернулась в Москву. И ему всегда нравилась эта кличка – он даже охотно «косил» под…

Иностранцы переглянулись, засмеялись, по очереди пожали ладонь старика. Невестка вышла из хижины с тарелкой рисовой лапши, за ней старшая девочка вынесла ещё одну миску. Младшая принесла палочки, но Нуо тут же сказал ей, чтобы достала ложки. – Ты чего такой беспокойный? – спросила старика невестка. – Они из России. Советский Союз. Понимаешь? Женщина пожала плечами, Нуо отвернулся: ей было двадцать три, и она, конечно, не понимала. Нуо не видел таких широколицых, лазурноглазых, казалось,…

Это не может заменить стихи, но может дать другой способ существования. В прозе. Или в мимикрии под нее. Потому что на самом деле стихи – это тот же узор веток на асфальте, те же безумцы, встреченные на улице, те же оговорки пространства и времени. Мир куда сложнее, чем мы себе в нашем упрямстве разрешили знать. Мир куда больше наших рифмованных строк. Иногда что-то главное проваливается мимо них. И я бы хотел это все, провалившееся, вытянуть. Вытянуть обратно. Вот я и тяну. Эссе…

Секретарша снова вернулась к листу бумаги, который, наконец, вправила в машинку. Занятая своим делом, она, тем не менее, несколько раз взглянула на Мячикову, словно собираясь что-то сказать, но рот так и не открыла, хотя короткий прицельный взгляд и, время от времени, вздрагивающий кончик носа говорили о том, что эта дама что-то знает и она это «что-то» не одобряет. – Ез-жай-те на вы-зов. Ез-жайте. По-том при-е-де-те. – еще раз сказала секретарша, уже не глядя на Мячикову и, кажется, уйдя в работу.…

я не хочу дальше смотреть этот сон и она начинает говорить. – Я больше не хочу видеть сны. Доктор, крупный мужчина с густой шевелюрой и бородкой – то и другое белого цвета, – хмурится. – Снотворное не избавит вас от снов, – сообщает он. Авторучка зависает над рецептурным бланком, не решаясь приземлиться. Глаза врача внимательно вглядываются в Рульфо. – Так вы говорите, что это один и тот же кошмарный сон?.. Можете его рассказать? – Когда рассказываешь, все теряется. – А вы…

Они мчатся по белым песчаным равнинам, проезжают сквозь пальмовые коридоры и электрические бульвары Лас-Вегаса, минуют желтые горные массивы, следуют вдоль облупившихся отелей и металлических лабиринтов Денвера. В Чикаго, на скоростной трассе, огибающей озеро Мичиган, их «форд-капри», давно уже нуждавшийся в воде и отдыхе, отказывает. Они толкают его до въезда в какой-то парк. Устроившись на скамейке, они просматривают социальные сети на случай, если там будет что-то о них, проклиная эту эпоху…

Во мне загорелся злорадный огонек. Я представила, как Валентина Матвеевна с сыночком Вадиком приезжают к нам на дачу, на наши родимые шесть соток. Все такие при маникюре и педикюре. На варенье с парным молочком. А я им: “Ой, как я рада! Ой, молочко! Конечно, конечно, Вадик, вон там коровка стоит… Ты вот так, вот так поделай, и молочко и себе, и маменьке нальешь…” В общем, на Гаити в этом году я не попала. В Ниццу, впрочем, тоже. Чему я очень рада. Там в этом году, говорят, погода плохая, холодно…

Айзек шел по железнодорожным путям, чтобы не попасться никому на глаза, хотя вокруг все равно ни души. Он помнил, как в конце смены на городские улицы выплескивался поток людей из проходных завода – все покрыты стальной пылью, поблескивавшей на солнце; отец, высокий и такой же сверкающий, наклонялся к нему, подхватывал на руки. Это было еще до аварии. До того, как он превратился в старика. До Питтсбурга сорок миль, лучше всего идти по путям вдоль реки: можно запрыгнуть на проходящий мимо углевоз…

– Что ж, посмотрю, чем помочь можно, – согласилась старая женщина, – несите раненого в дом да света дайте. Воины с великой осторожностью сняли своего товарища с конных носилок, внесли в дом и положили на лавку. Один из них – тот, что первым к ней обратился, видно, старшой у них – принялся осторожно снимать с раненого одежду, чтобы открыть рану. Тут и факел внесли. – Вы уж поосторожней, соколики, домишко мне не спалите, – проговорила ведунья и принялась осматривать рану. Ничего хорошего она…

На той неделе мистер Хэллоуэлл уехал в Калифорнию, что случалось довольно часто и означало, что госпожа Мина и Кристина нуждаются в помощи нашей мамы еще больше. Рейчел и я тоже, но мы, наверное, были более самостоятельными, чем госпожа Мина. Когда мы наконец вышли из поезда на Семьдесят Второй улице, вокруг было белым-бело. И не только из-за того, что Центральный парк как будто очутился внутри снежного шара. Лица мужчин и женщин, бредущих сквозь метель, чтобы попасть на работу, были не похожи…

В тот злополучный день он решил еще немножечко докатать до ужина. Энергия так и перекатывалась разгоряченными ловкими шестеренками в его теле. Он хорошо помнил, как на двухместный подъемник садится пожилая пара, Швейцарцы, в старомодных горнолыжных комбинезонах образца семидесятых. Женщина с очень морщинистым и приветливым лицом начинает говорить с ним по-русски. Она уже на пенсии и выучила русский сама. Пара швейцарцев уплывает на подъемнике вверх, помахав ему ручкой. Он снимет рюкзак, еще несколько…

Петя был очень взволнован. Выходя из автобуса на своей остановке, он задержался возле передней двери и успел рассмотреть лицо певуньи. Шоферша была круглолицей и юной, с карими глазами и курносым носом, и с легким пушком над верхней губой. Она увидела в зеркальце заинтересованное петино лицо и, глядя же в зеркальце, подмигнула ему. – Спасибо, – сказал Петя, словно случайно касаясь ее плеча. Плечо ее было горячим. Петя запомнил номер автобуса. Направился было к берегу, собираясь по инерции все…

– Сегодня я уезжаю в Йолу и буду жить там, а вы не вздумайте доставлять матери хлопот. – Он скорчил гримасу, как всегда, когда хотел спустить на нас гончих страха. Говорил отец медленнее и громче обычного. Его глубокий голос вколачивал слова, как голгофские гвозди, в доски нашего разума. Если мы все же провинимся, одной простой фразой: «Я ведь предупреждал» – он заставит нас вспомнить этот момент и свои наставления в малейших деталях. – Я буду постоянно звонить, и если мать сообщит плохие новости… –…

– Я спросила, как ты оденешься на вечеринку к Джастину, – повторила Тейлор. Она постелила свое полотенце так близко, что казалось, мы делим одно большое на двоих. – Не знаю, – ответила я, поворачивая к ней лицо. У нее на носу выступили крошечные капельки пота. Тейлор всегда начинала потеть с носа. – Я – свой новый сарафан. Тот, что мы с мамой купили на распродаже в бутике. Я снова закрыла глаза. Спасибо темным очкам: с ними все равно не поймешь, открыты глаза или нет. – Это который?…