Проза

Тот день, с которого я хотел бы начать этот рассказ, начался как-то по-особенному. Помню, небо тогда было зеленым. Нет, я серьезно, оно и правда отливало зеленоватым оттенком, тут и там прыгали овечки, укутанные в свои белые шубки. Стою я на улице и гляжу прямо на солнце, а оно светит и, кажется, светит именно на меня. С чего я это решил? Все просто, очень просто. Кроме меня, никто на солнце не смотрел. Всем было до чертиков душно, они шли, торопясь, в любое прохладное место, лишь бы только не попадать…

– Мне очень хочется увидеть его, увидеть по-настоящему… – Так поехали! – Скоро моя станция, мне выходить. – Не выходи, и ты увидишь море. – Раз и поехали, что ли? Меня же ждут. Так ведь нельзя с бухты-барахты! – Мне кажется, жить, не зная, что такое море, нельзя. – Ну, я вот как-то жила и живу. – Ни разу не видела море, и это называешь – живу?! – Но у меня нет билета! – У меня тоже. – Ты разве не проводник? – Нет, я такой же «заяц», как и ты, только военно-морской. – Ну,…

В романе два пласта повествования: действие современных глав происходит на северном побережье Черного моря в 2000-е годы нашей эры, исторических – в 2000-е годы до нашей эры на южном побережье Черного моря в Малой Азии в столице Хаттского царства. Исторические и современные главы чередуются, что позволяет «оживить» музейные экспонаты и предоставить читателю возможность окунуться в повседневную жизнь народа Хатти, который является изобретателем железа и стали. Общепризнано, что век железа в стране…

Слетит и улетит. Что произойдет при этом? Да, скорее всего, ничего и не произойдет – Зофья Сергеевна будет лежать на полу, страдая от внутренних корчей, а парик закатится куда-нибудь под буфет или под раковину, пролежит там до ноябрьских праздников или даже до Нового года, там отсыреет и покроется колтунами. На Иванов день приходили колдуны. Петр и Павел час убавил, точнее сказать, убавили. А на Ильин день змий в Яузу мочился. Егорий Хоробрый убил змия копием, точно таким, каким его выковывают…

Зазвонил телефон. В Махино ухо сразу взволновано задышала Алка: – Машунь, ну как? – Плохо. – Ушёл? Я так и знала! Я тебя предупреждала, не надо было ему вообще говорить! Это, дорогая моя, не «плохо», это называется «жопа»! С работы сократили, с квартиры выгоняют, мужа нет, любовник бросил, родителей схоронила. Никого нет! Только одна мудрая подруга, которую ты, один фиг, не слушаешь нифига! И ведь под сороковник бабе! – Тридцать шесть! – Под сороковник!!! – Алка была безжалостна. – А ума!..…

– Я люблю тебя, Богдан… – Я люблю тебя, Надя, – ответил он чуть громче. Приподнялся на локте, повернулся к ней лицом и коснулся губами её полуприкрытых глаз, прохладных губ… – Добро пожаловать домой, любимая. Будь моей женой. Еле заметная улыбка слегка тронула бледные потрескавшиеся губы. – Да… – успела вымолвить, засыпая для того, чтобы проснуться счастливой. Но, приняв предложение, Надя позже поставила условие: хочу свадебную причёску. И Богдан терпеливо ждал. Ждал, но всячески старался…

Пропустить коньяк я не могу, приходится оторвать взгляд от вспышек, мелькающих в узком проеме и пойти с ним. В предвкушении скорой выпивки Эрнест быстро ведет меня вперед, перескакивая через вытянутые ноги гвардейцев, сидящих по обеим сторонам окопов, опершись о земляные стены спинами. – В общем, сегодня с утра Артуру захотелось выменять что-то съедобное, видите ли, его желудок не в состоянии переварить то дерьмо, которым нас кормят в последнее время, – на ходу перекрикивает он небесный грохот. –…

В центре КАВЗика мужики резались в козла, и оттуда ничего кроме хохота и крепких словечек не долетало, в конце же автобуса сидели мужики поспокойнее. Они обсуждали кто охоту, кто рыбалку, кто женщин. Обычный разговор по пути на работу. До делянки было километров тридцать, но побитый, старый КАВЗик преодолевал их за час с хвостиком. Автобус пропах табаком, бензином и запахом свежеспиленного дерева. Тойво свыкся с этой атмосферой, привык к мерному гудению старого движка, к монотонному бормотанию…

Нет, так ведь совершенно невозможно расслабиться. От ночей, проведенных в поезде, у нее всегда болит голова. Она лежит, слушая перестук колес, глядя на отсвет мелькающих за окном фонарей, и просто ждет того момента, когда поезд прибудет к конечной станции. Никаких мыслей, никакого волнения, никаких больше ожиданий… Странное состояние, но лучше уж так, чем все, что она переживала за прошедшие после смерти брата три года. Поезд прибудет к конечной станции – и возможно это значит, что и ее жизнь наконец-то…

Уилле Чендлер-Голден от Ханны Бернетт. Желудочный грипп. Не могу ногой шевельнуть. Не приду. С подгузниками сама разбирайся. Стяни со всех штаны! (В прямом смысле.) Я тяжело вздыхаю и кричу Шону, чтобы он заблокировал мою кредитку. Потом запихиваю чек в набитый деньгами карман и несусь к двери, забыв, что домработница опять натерла полы маслом Мерфи, хотя я сто раз просила этого не делать. Каблук новых туфель не выдерживает, я пытаюсь бороться с силой притяжения – выворачиваю руки, сжимаю сухожилия, –…

Меня сразу погнали взашей из второго класса, и я был вынужден пойти работать в ближайшие каменоломни. Потом был танкер. Списан. Сучкоруб. Леспромхоз. Потом я мыл золото на драге. Сидел. Академия наук. Потом мне исполнилось десять. У меня уже дети, я пошёл в бизнес. Начал очень удачно. Биржа, опционы, залоги, кредиты на системе, снова биржа, успех за успехом. Через три года успехов в бизнесе и коррупционных скандалов с генеральным прокурором, слава богу, нашёл на улице триста рублей и купил себе…

Как все старые добрые школы, Девонская не была огорожена стенами и воротами, а как бы естественно вырастала из города, ее породившего. Поэтому, приблизившись к ней, я не испытал внезапности момента встречи; дома вдоль Гилмен-стрит начали становиться еще более неприступными, это означало, что я близко к школе, а потом – еще более опустошенными, и это означало, что я в школе. Было начало дня, площадки и здания пустовали, поскольку все разошлись по спортивным занятиям. Ничто не отвлекало меня, пока…

Опять звучат лозунги: – «Сделаем тиранию снова Великой!» – «Трамп – главный расист!» «Нас не заткнешь!» Прибегает Ангела Меркель, садится рядом и протягивает руку Трампу. Она улыбается. До неё, Трамп сидел, его руки были на коленях. Он не смотрит на Меркель, при её появлении, складывает руки в замок. Меркель убирает руку. Через минуту она снова, робко, протягивает руку. Трамп как сидел, так и сидит. – Они хотят, чтобы мы пожали руки! – говорит Ангела. – Вот, когда отдадите два процента,…

Одну за другой миновали две деревни, без остановок. Усталости пока не чувствуется. Радио уже все, давно заткнулось, слушаем мои диски. Еду около ста, мама замечает, что уж как-то слишком быстро, просит – ты потише, что так разогналась, сколько там у тебя, километров сто, небось. Мы с Игорем смеемся – да ну, так, восемьдесят каких-то. Но скорость сбрасываю. Впервые еду так далеко и, можно сказать, без помощи – Игорь, как я поняла, водить совсем не умеет. Думаю, что и колесо поменять для него – задача…

Пронзительный смех, звук зажигалок, разбитые бутылки. Компания парней сидела на большой лавочке, наверное, в ожидании вот такой одинокой девчушки, поздно возвращавшейся домой. Я не могла дышать рядом с ними. Дым вонючих сигарет и запах алкоголя. А их слова не удавалось разобрать, но всё же я хорошо понимала какой конец меня ожидает. Тогда я даже не успела заплакать, кто-то ворвался в центр и схватил мою руку. Спаситель стоял рядом со мной и, не долго думая, ударил одного крупного парня в лицо.…

В первой части – шесть валторн в унисон, как у Шуберта, восторженно рассказывала Мари о своей любимой первой симфонии, это восторженность гимна, говорила она, сверкая глазами. Нет, Мари, думал он теперь, огибая здание оперы, и двигаясь по Кернтнершрассе в направлении собора Святого Штефана, это восторженность молодости, когда жизнь представляется вечной, бесконечной, и это не ошибка, потому что она действительно вечна, но только жизнь вообще, а не твоя. II. Сложная трёхчастная форма с трио,…

– И как мне развести костер? – продолжаю размышления вслух. Раздается лай. «Собака!» – восклицаю с радостью в голосе, принимаюсь бежать. Усталость и голод дают о себе знать. А я ведь даже понятия не имею, сколько времени я провел в этом лесу. Лай собаки становится всё громче – значит, я приближаюсь. Навстречу бежит пёс, продолжая лаять. Резко останавливаюсь и зажмуриваюсь. С детства боюсь собак. – Спокойно, Джек! – раздается чей-то голос. Открываю глаза и вижу деда. Подходит ко мне, поправляет…