Проза

Он осыпал её новыми поцелуями. – Гриша, подожди! – начала Соня, кладя его руку себе на грудь. – Помнишь, что ты говорил прежде?.. Гришуха… Как же… Ведь ты… Ах, Гриша! Ты даже… Она показала ему на мизинце колечко с тёмным камешком. – Вспомнил теперь?.. Тогда мы ещё на вы были… Ты говорил о том,…

Он сел на кончин стула. Ей неловко было отмалчиваться. Старичок, может быть, был единственным существом в городе, способным встретить её с таким радушием. С другой стороны, она была нерасположена говорить о себе. Она сказала: – Не знаю, как и благодарить вас за участие. Но я ужасно устала. Я хотела…

– Сказала я вам! – сердито отвечала Наташка и взглянула на него исподлобья, посторонившись. Но он не выпустил её плеча из своих толстых пальцев. – Вы… – он понизил голос. – Со мной погуляйте. Угощение будет. Наташка чуть не крикнула: «Слюнявый», но удержалась. – Сказала я вам, что я – не какая-нибудь, –…

В нём точно в жидком зеркале отражались облака. Бледная ива одиноко стояла на том берегу. Даль исчезала в солнечном сиянии. За тёмной полоской леса горел крест колокольни. Худенькие крачки хрипло стонали вверху, рея на своих больших белых крыльях и кидая на оранжевый песок мягкие бегущие тени. Бронзовые…

В это время он сошёлся с Кривцовой. V Ей тогда шёл восемнадцатый год. Она только что вышла из пансиона и жила у старика-дяди. О несметных богатствах этого дяди ходили разные фантастические слухи, но можно с достоверностью сказать лишь, что он был скуп. Ракович нанял у него дом, и таким образом…

Рассвело. Апрель 1880 г.

– Что ты! Только одно пальто… мокрое! – пробасил Сергеев и, обращаясь к Марье Ивановне, плечи которой тряслись от смеха, сказал. – Заходил… да не застал… – Ещё бы – вечером! Мы вас к обеду ждали… А потом мне нужно было… уйти… вы не могли застать… – Удивительно, право! – начал Сергеев. – Что такое?…

– Знаю я её, скверная девочка, – проговорил старик. – Так эту девочку, – продолжал я, – дети прозвали Новым годом, а вас – Старым годом. И так как старый год был отвратительный год, то из этого вы можете заключить… Старик посмотрел на меня, нахмурившись. – Поверьте, что их наказывать надо. Сегодня…

– Если вы дворянка, зачем вы называете меня барином? – Как же вас назвать? Ну, хорошо, буду говорить вам: господин фотограф. Она засмеялась. – Отпустите, ой отпустите душу на покаяние! Пить хочется, смерть моя! – Подождите немножко. Не вертитесь. – И зачем вам мой патрет – право, и не знаю, –…

– А какая зацепка? – Да что, барин, дело это прошлое. Любовь завелась, вот что! Был я с лица красавец… Он повернул ко мне лицо. Хотя рыжая с сильной проседью борода его была страшно всклочена и походила скорее на кустарник, откуда, по выражению Гончарова, того гляди – птица вылетит, однако чёрные…

Доктор Тириони торопливо выслушал хозяина и вернулся к жене. Маленькая женщина, с красивым лицом, на котором тревожно блестели большие глаза, стояла возле балагулы, с ребёнком на руках. – Иди! – сказал ей магик. Молодая женщина взошла по грязи на крыльцо. Хозяин проводил её в номер, где уже горела…

– Да. Он змея пускает. Сейчас я сама позову его, – сказала она. – Когда maman нет, он всегда балуется, – прибавила она с лёгкой улыбкой и ушла. Рот Петра Аникича растянулся чуть не до ушей. Жаль, что беседа с девушкой была так непродолжительна. Он смотрел ей вслед, прислушиваясь к шуму её шагов, замиравших…

Она упала на диван и, закинув голову, рыдала. На улице остановилась кухарка из соседнего дома, пытливо посматривая в открытые окна. Виктор Потапыч схватил стакан с недопитым чаем, хотел ударить им о пол, но сдержал себя, надел шляпу и вышел. Рыдания Надежды Власьевны стали громче, перешли в истерический…

Но может тот заблудившийся лётчик и не пожелал гибели тварей, ему неведомых… Одна бомба из двенадцати все же угодила в двухэтажный дом на главной, верхней улице посёлка Юрино, пробила крышу и свалилась на булыжник мостовой, но и там не взорвалась, а подскочила и улеглась на деревянном балконе второго…

Очерствей Михаил Георгиевич душою — хотя бы подобно многим из своих коллег, — и уж конечно бы он, отворачиваясь от ветра и пряча от него лицо, и краешком глаза не заметил крохотную тень, мелькнувшую от тусклого газового фонаря к едва подсвеченному проему арки. Но Михаил Георгиевич заметил, и сердце у…

Одна из девчонок, та, что в мятых штанах, взвизгивает: — Смотрите! — Пританцовывая на цыпочках, она тычет в воздух пальцем. Рупрехт, выйдя из оцепенения, в которое он впал, смотрит в ту сторону, куда она показывает, и видит, что Скиппи поднял левую руку. По (его) телу Рупрехта прокатывается…

Ртищев садится на скамью. Ветер взвихривает сухие листья и несет их влево, в тяжелый гул Ботаники. Впереди — огни. За бесконечными плацами желтеют окна Военно-фельдшерской школы, а дальше — Военного госпиталя с надписью на фронтоне: Военная гошпиталь . Бесконечна ночь, бесконечна Москва, и немного жутко…

- Смотри, какой у нас берег! — Дегтев тычет огромным жестким пальцем в извилистые узоры приазовского побережья: — Тут сотни верст кругом камыши да лиманы. Прозеваешь - да-ле-ко в тыл заскочат. - Не надо зевать! — строго окликает Костя. Дегтев нетерпеливо щелкает пальцами, смотрит в окно. Вдруг сурово…

Но это было как раз то, в чем у интеллектуальных кругов искать сочувствия было трудно. Молодая американская культура не выдерживала напора модных течений и наук; в литературе начали диктовать свои условия экспериментаторы, авторитеты психоанализа сошли за великих мыслителей и т.д. Доказывать в этой среде,…

Аполлинер всегда подчеркивал, что считает для себя прозу не менее значимой, чем поэзия; с особым пристрастием он относился к новеллам, составившим книгу «Ересиарх и Кo», и полагал, что наделен талантом рассказчика не меньшим, чем талант лирического поэта. Но самыми существенными он считал два своих прозаических…