Русская классическая проза

Почти вся санина война, минувший год, и прошла в этих местах, в этих нескольких верстах, окидываемых одним круговым взглядом. Ещё с прошлого сентября стояла их батарея позади Дряговца, и от батареи на их прежний наблюдательный пункт ходил Саня всегда одной и той же дорогой: сперва через Дряговец, кишащий солдатской жизнью, потом, под просмотром неприятеля, по старому шляху, где не шагали строем и не гнали больше одной повозки сразу; от придорожного, до сих пор не сшибленного деревянного креста с…

Папа умудpился окончить семилетку - случай для кpестьянского сына, учитывая тpудное послевоенное вpемя, почти уникальный. Учеба сопpягалась со многими тpудностями - в частности, пpиходилось пpеодолевать двенадцатикилометpовый путь до села Сутка зимой. Однажды, возвpащаясь из школы в пуpгу, папа заблудился и вконец обессилел. Его искали всей деpевней и, к счастью, нашли. Ученик отделался легким обмоpожением конечностей. По окончании школы отец пешком отпpавился в pайонный центp, дабы поступить…

Осень — пора ясного видения; одежды ниспали, пир прекращен и четкие линии четко рисуют одни только формы. Пожалуй — скелет? Но и гармония, но и прозрачнейший воздух, омывающий душу, оставшуюся — наедине. В этом есть горечь, терпкий полынный отстой, но ничего, в нем же и правда. Так дикий татарник, все переживший, венчает чело гордыми терниями. Не пышно ли очень? Лето цветет, и пожилой человек сидит на пригорке — вот, в сущности, — все. Те, кто уехали, я их не осуждаю, Я не о политиках, а о покинувших…

Кинулся к ней, а Вертишейка юрк в дупло. «Ага! — думает Щенок. — Попалась!» Поднялся на задние лапы, заглянул в дупло, а в чёрном дупле чёрная змея извивается и страшно шипит. Отшатнулся Щенок, шерсть дыбом поднял — и наутёк. А Вертишейка шипит ему вслед из дупла, головой крутит, по спине у неё змейкой извивается полоска чёрных перьев. «Уф! Напугала как! Еле ноги унёс. Больше не стану на птиц охотиться. Пойду лучше Ящерку поймаю». Ящерка сидела на камне, глаза закрыла,…

1815? Городок (Отрывок) Кладбище обрели На самой нижней полке Все школьнически толки, Лежащие в пыли, Визгова сочиненья, Глупона псалмопенья, Известные творенья Увы! одним мышам. Мир вечный и забвенье И прозе и стихам! Но ими огражденну (Ты должен это знать) Я спрятал потаенну Сафьянную тетрадь. Сей свиток драгоценный, Веками сбереженный, От члена русских сил, Двоюродного брата, Драгунского солдата Я даром получил. Ты, кажется, в сомненьи… Нетрудно отгадать; Так,…

Три девицы под окном Пряли поздно вечерком. «Кабы я была царица, — Говорит одна девица, — То на весь крещеный мир Приготовила б я пир». «Кабы я была царица, — Говорит ее сестрица, — То на весь бы мир одна Наткала я полотна». «Кабы я была царица, — Третья молвила сестрица, — Я б для батюшки-царя Родила богатыря». Только вымолвить успела, Дверь тихонько заскрипела, И в светлицу входит царь, Стороны той государь. Во все время разговора Он стоял…

Орудийные выстрелы все ясней, и при каждом ударе тяжко вздрагивает земля. Теперь уже не идут, а бегут оттуда с растерянными, бледными, как будто помятыми лицами. – Куда идешь?..– со злобой, прибавляя непечатную брань, кричит мне в самое лицо какой–то маленький старичишка.– Черту в зубы?.. Из пулеметов бьют... – А–а... пусть... пусть натешатся... – с такой же злобой кричит молодой парень, грозя по тому направлению кулаками, – пусть натешатся... пусть... – И он торопливо обгоняет меня. …

Я брожу между этими бегущими в одном направлении толпами. На углу у фонарного столба лежит мальчик с застывающим восковым лицом, с синею дырочкой над глазом от неведомо откуда залетевшей шальной пули. К фонарному столбу испуганно подбегают люди и разбегаются, оставляя вокруг воскового белеющего лица пустое и мертвое пространство. Я вхожу на широкий, весь заставленный лошадьми, санями, ручными санками двор. Торопливо выносят сундуки, узлы, грузят и спешно выезжают со двора. На всех улицах испуганное,…

И он присел на лавку за стол. – Родимый мой, чем мне тебя попотчевать?.. Не варила я... с тех самых пор не варила... о–о–о–о!.. Городовой крякнул, почесал за ухом: – Мозоль у меня... вот до чего... стоять на посту нельзя, – и, помолчав, опять добавил: – Эх, служба наша!.. – Самоварчик либо поставить... постой, родимый, я зараз... Она возилась у печки, щепля лучину, а слезы капали, и городовой лазал глазами по потолку, проводил ладонью по усам, то собирал, то распускал кожу над переносицей...…

Часть первая I. Бэла Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел. Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло…

Но любопытство наблюдателя было сильнее страха. Я медлил у дверей дома в кучке таких же недоумевающих зрителей, как я сам. Мы обменивались отрывистыми вопросами. Внезапно, словно потоп прорвавшейся плотины, нахлынула на нас людская масса, катившаяся в паническом ужасе, с криками. Оставалось или бежать с ней, или быть раздавленным. Я увидел себя на Площади Славы. Ратуша горела, и свет ее пожара озарял пространство. Мне вспомнился стих Вергилия: «Dant clara incendia lucem» [1] . Ты знаешь размеры…

– А Англия холодная, по-твоему? Длинный-то этот Дик с «Геклы» с холоду, что ль, почернел? Довод был сильный, и Федька сдался. Впрочем, спорить он и не думал, – для него было глубоко безразлично, где бы ни произрастал «кокос», лишь бы здесь, в порту, не переводились мешки, наполненные им. – Ну хоть и в Англии, – согласился он. – А ты закури-ка. Юрка молча добыл из-за пазухи смятую папиросу, распрямил ее и, оторвав кусочек тонкой бумажки с мундштука, заклеил им прорвавшуюся гильзу. – Аккурат…

По словах служанкиных женщина та возвела глаза на небо и начала благодарить богов следующими словами: «Премилосердные боги, неусыпные попечители о человеческом роде! Благодарю вас за милостивое ко мне снисхождение. Вы из великого моего отчаяния извлекли мне несомненную надежду, вы из бесчувственной сделали меня живою, потому что вам все возможно, и милость ваша — неисчерпаемый источник». Потом сказали Нетону, чтобы он сел подле её, и, поблагодарив его от искреннего сердца за то, что он был причиною…

   Вокруг овального преддиванного стола чинно стоят полукругом мягкие кресла в парусиновых чехлах, из-под которых виднеются внизу медные колесики. Когда большие сидят вечером, занявшись разговором, за креслами хорошо бывает затеять игру в прятки.    Направо от дивана, в углу -- камин; он уже давно не топится, и туда кладут всякие пустые коробки, веревочки от покупок, если только дядюшка не успел подобрать их себе.    В доме у всех есть свои любимые места, в особенности зимой. Крестная всегда…

Записанная история началась в Бийске на Алтае. О жизни в Бийске будет рассказано в предисловии к книге «Нехожеными тропами», а о местах, где отец побывал проездом или жил какое-то время в годы Гражданской войны, ничего не известно. Он мне не рассказывал, а листочек с этой записью я нашла случайно. Годы-то какие были – Гражданская война! Тут не до дневников, да и позже вспоминать пережитое было тяжело и небезопасно. Курсант Артиллерийского училища в увольнительной дома, в Академии наук.…

старается, взвизгивая и шипя над моей головой. Даже крылышками похлопывает себя в такт пению, – очень уж волнуется и спешит. Удаляюсь, а вслед мне несется звонкий посвист. Я даже обернулся – скворец ли? Он, он! Певец торопится передать дроздовую трель. Свое скворечное лопотание он обязательно уснащает чужими напевами, – чего только не вплетет сюда. Солнечные лучи насквозь просвечивали голый березняк и так сушили и коробили слой прелых листьев, что взъерошенный настил их хрустел под ногами.…

Благодарим также за разнообразную помощь и консультации К. М. Азадовского, Г. Б. Глушанок, М. Э. Маликову, В. П. Старка и Д. И. Чекалина. Редакция Письма к Глебу Струве 1 * * * Как долго спит, о струнный Струве, твой поэтический Везувий! * * * Когда мы спорим с Куммингом, то в комнате безумен гам. * * * Когда громит нас Яковлев, тогда дрожит, заплакав, лев. * * * Большой роман принес Лукаш. А ну, любезнейший, покажь! * * * В стихах я на…

Теперь было не так. Уже не ощущения голода и самосохранения заставляли его летать, сидеть, кричать или молчать. Им владело лежащее вне его и его ощущений. Когда наступали сумерки, он, как в тумане, не ведая зачем, снимался с своего места и летел от поляны к поляне, от откоса к откосу, бесшумно двигая большими своими крыльями и зорко вглядываясь в зеленую, насторожившуюся мглу. И когда однажды он увидал на одной из полян себе подобных и самку среди них, он, не зная, почему так должно быть, бросился…

А какой богомольный человек Иван Иванович! Каждый воскресный день надевает он бекешу и идет в церковь. Взошедши в нее, Иван Иванович, раскланявшись на все стороны, обыкновенно помещается на крылосе и очень хорошо подтягивает басом. Когда же окончится служба, Иван Иванович никак не утерпит, чтоб не обойти всех нищих. Он бы, может быть, и не хотел заняться таким скучным делом, если бы не побуждала его к тому природная доброта. – Здорово, небого [ 4 ]! – обыкновенно говорил он, отыскавши самую искалеченную…

Я рос доверчивым младенцем, пока однажды, в годовалом, наверно, возрасте, не дотронулся до цветка и заревел от боли и обиды - оса вонзила в мою ладонь жало. Характер с тех пор испортился, стал врединой и даже говорить упрямо отказывался лет до трех - водили к врачу, подозревая, что глухонем. Зато писать начал рано - до того, как стал читать. "Мальчик хотел быть, как все" - первая фраза моей мемуарной повести, сочиненной в восьмилетнем возрасте, а в пятидесятилетнем переданная герою рассказа "Кумир…