Русская классическая проза

Я был в самом отдаленном краю кладбища и, видя, что предмет моего любопытства приближается к воротам, сел на могилу в ожидании развязки; наконец оный показался, повернул ко мне, и я увидел, что это были похоронные дроги со стоящим на них черным гробом. Лошадь была покрыта черною попоною; лошадью правил человек в черной же епанче, в большой шляпе с распущенными полями. За гробом не было никого, но когда дроги приближились, я увидел большую черную собаку, которая шла с опущенной головою и повисшими…

Признав положение дел в санкт-петербургской полиции неудовлетворительным, генерал-лейтенант Федор Федорович Трепов, в 1866 году назначенный на должность обер-полицмейстера, в тот же год приступил к преобразованию столичной полиции. Вот что вспоминает генерал-майор Фома Фердинандович Дубисса-Крачак, с 1870 по 1894 год прошедший все ступени служебного роста в санкт-петербургской полиции, от помощника пристава до полицмейстера: « Дело в том, что до Трепова петербургская полиция получала крайне ограниченное…

Минут через десять опять раздался резкий голос помощницы, и она сама появилась уже умытая, наскоро причесанная и одетая. – Скорей, скорей, девочки, – кричала она. – Не копайтесь. Где дежурные? Малаша и Саша Большая – вам сегодня на кухню, Дуня и Паша – в классы, Ольга Петрова и Глаша Иванова – топить печи, Параша и Саша Малова – убирать спальню. Скорей, скорей. Дуня, чего ты целый час полощешься? Будет, вытирайся. Ольга, говорю, поворачивайся живей. А ты, Малаша, чего стала? – Слышала ведь: тебе…

Дйствительно, онъ отдыхалъ всмъ туловищемъ. Іюльское солнце было уже высоко, и лучи его сильно пекли. Падая на Чилигина, они припекали ему спину, руки, лицо и вливали во вс члены истому. Говорить ему было лнь, слушать лнь, смотрть лнь; и онъ не говорилъ, не глядлъ и не слушалъ. Когда какой-нибудь звукъ поражалъ его слухъ, волосы на его лбу нсколько приподнимались, обладая способностью рефлективнаго движенія, и только; въ дтств у него и уши двигались, но съ теченіемъ времени онъ утратилъ эту способность.…

— Так вы, граф… — она остановилась, не находя его имени. — Георгий Алексеевич, — подсказал отец. — Так вы, Георгий Алексеевич, наш ближайший сосед, ведь Гордеевка всего в трёх верстах? — Положим, я не дальше от вас, но не со стороны моего имения, а города. — Вы в нашем уездном городишке? — Да, князь, именно в городишке, но что поделаешь? Там у меня дела, я приехал на несколько дней, а пожалуй задержусь там целый месяц. В имении вы знаете наш дом? Это — хоромы екатерининских времён: колонны,…

Джек угадал, молодой толстяк действительно выбился из сил и должен был уступить место другому. Новый игрок промахнулся по первому мячу, но второй был им брошен мастерски, он выбил чужой мяч из гнезда и сильным ударом послал его прямо по тому направлению, где стояли наши друзья. — Мастерски сыграно! Ви, берегись! — крикнул Джек, но, к сожалению, предостережение опоздало. Внимание Виолеты было отвлечено детьми, катавшими обруч кругом цветника гиацинтов; крик брата заставил её только быстро обернуться,…

Иван Сергеевич не мог её разглядеть, но хорошо знал, что перед ним «она». Он отступил в прихожую, она перешагнула порог комнаты. Минуту оба стояли друг против друга, оба с опущенными глазами, не смея ни шевельнуться, ни сказать слова; затем он сделал неопределённый жест по направлению кабинета, она приподняла вуаль и прошла туда, а он запер двери на ключ, на крюк, методично, обстоятельно, и затем вернулся. Когда он вошёл, она стояла перед камином и, очевидно, грелась. Он спросил: — Вам…

В то время как юный Ломоносов парил лебедем, бездарный Тредьяковский [6] (род. 1703, ум. 1769 г.) пресмыкался, как муравей, разгадывал механизм, приличный русскому стопосложению, и оставил в себе пример трудолюбия и безвкусия. Смехотворными стихами своими, в отрицательном смысле, он преподавал важный урок последующим писателям. Сумароков, современник и соперник Ломоносова, был отцом нашего театра. Он писал во всех родах; но теперь прежние венки его вянут и облетают: неумолимое потомство отказывает…

Из самодурства ли, по каким ли другим причинам, но он упрямо стоял на своем. Между тем надеждинский колодезь давал воду очень жесткую, вредную для труб, расположен был на низком месте, невдалеке от очень загрязненной рабочей слободы. Два года тянулась борьба отца с губернатором. Отец выступал против него в городской думе, в санитарной комиссии, в обществе врачей; конечно, потерял место домашнего его врача. Всемогущий губернатор одолел, и Тула получила для водопровода плохую надеждинскую воду. …

В следующее заседание он опять появился на трибуне – такой же гордый и боевой. – Пока вы серьезно не поставите вопроса о зеленой лошади… – Да вы видали когда-нибудь зеленую лошадь? – Нет, не видал. – О чем же тут говорить? – Когда Гальвани и Вольта исследовали такое как будто пустяковое, только курьезное явление природы, как электричество, видали ли они телеграф, телефон, электрическое освещение? Это было так глупо, что оставалось только развести руками. Седовласый член, знаменитый коневод,…

Это нужно зарисовать». Вы смотрите на его картину: верно! Как на ладони вся христианская душа долготерпеливого русского народа. Зашел потом другой художник. «Какая характерная церковь! Как тут отражено глубочайшее, в сущности, равнодушие русского народа ко всем небесным делам! В готике, – какой там могучий порыв к небу, все устремление – высоко вверх, к богу! А посмотрите на эти купола: широкие, как репа, основания и то-оненькие хвостики к небу. Там, дескать нам делать нечего. Тут нужно устраивать…

— Да, брат, из простых рыбарей! — благодушно заметил Матфий Скорбященский. — Уж и не говори! думал жизнь, по обычаю предков, в звании писца скончать… — А теперь вот будешь вселенную пером уловлять! — прервал, вздохнув, один из Богоявленских. — Нет, это что! это все пустое! — скороговоркой вступился Трясучкин, — а ты возьми: станище-то, станище-то какой! сплавы, брат, конокрады, раскольники… вот ты что вообрази! — Да, при уме статьи хорошие! — отозвался Псалмопевцев. — Ты больше натиском……

Он слегка поднял с подушки голову и вытаращил на меня свои глаза, с немым и дерзким запросом. — Тоже спрашивали, записывали… бумагу-то марали, — с насмешкой в голосе продолжал он и после короткой паузы тихо добавил. — Умереть бы мне только по-христиански, душу-то свою искупить от грехов… Тела-то вот не уберёг… Я молчал, посматривая на бледное взволнованное лицо человека, и ждал, когда он кончит свою длинную речь… — В половину человека меня запишите, — снова начал он, повысив голос. — Так и…

Иной удел был уготован молодым писателям русского зарубежья. За редким исключением они были лишены не только материального поощрения или психологической поддержки со стороны «старших», но и живого читательского отклика. «Выключенные из цепи поколений, они жили где-то вне истории, сбоку <…>. Непосредственно даны были только одиночество, бездомность, беспочвенность…» [3] По всем статьям это было поколение неудачников, так и не нашедших дорогу к широкому читателю – в лучшем случае ставших кормом…

III — Как вы узнали о несчастном происшествии? — спросил я Прокофьича, когда мы остались одни. — Всему виною Филипп, — отвечал он. — Какой Филипп? — Дежурный, что спал в передней. Ну, как-таки, молодой малый — и ничего не слышал! Уродит же Господь Бог такое создание! Хоть ты из пушек пали, спит как мертвец. Чистая анафема! Прости мое, Господи, согрешение. — Сами же вы где спите? — Тут, у барина за стеной. Эта сонетка [10] ко мне проведена. Рядом комната, первая дверь из залы налево,…

   На бледных губах Владимира Ильича играет загадочная улыбка. Тов. Свердлов, держа в обеих руках лист бумаги с напечатанным на машинке текстом, медленно оглашает Декларацию прав трудового народа. Выразительно шевелятся его полные губы, окаймленные черными усами и черной остроконечной бородкой. Декларация прав, которая будет предложена Учредительному собранию, закрепляет все действия Советской власти в отношении мира, земли и рабочего контроля над предприятиями. Окончив чтение, Свердлов неторопливо…

— Штабс-капитан?.. Незамай-Козёл приподнялся. — По моему мнению… следовало бы выйти всем и постараться пробиться через них, паршивцев. — Пробиться нельзя… — коротко ответил Брызгалов. — Лезгинцы перехватают нас руками как кур. Мы не далеко уйдём. Пробиться нельзя. Теперь их здесь более 18.000… А нас слишком мало — раз, и мы истощены голодом — два… — Всё одно… Они нас и в крепости перехватают… — Я имею план… Вы, господа, решились умереть и не сдаваться?.. — Неслыханное дело, класть…

— Что ты? — обернулся к нему Мехтулин. — Ничего, так!.. А мысль его продолжала работать в этом направлении… Да, — он не грезил. Всё случилось именно так, как и теперь вдруг воскресло в его памяти, загромождённой тысячами так быстро сменявшихся образов, чувств, впечатлений, отчаяния, радости, бешенства, тоски… Там, в пороховом погребе, незаметно для других — блеснул ему ярко призрак счастья, наполнивший его сердце таким восторгом, таким бесконечным очарованием, которое в следующую минуту показалось…

— Дайте-ка трубку! — приказал генерал. Ему подали. Он посмотрел, — несколько сот конных чеченцев пробирались в горы, очевидно, наперерез нашему отряду… — Самойлов! Как вы думаете… куда они?.. — Разумеется, на андийское Кой-су, ваше превосходительство! — Это бенефис нам устраивают? — Точно так-с. — Ну, и пусть их! — и генерал засмеялся. — И пусть их. Обочтутся голубчики. Нас-то там наверное не будет. Поезжайте с Богом. Мы и беспокоить вас не станем… — Должно быть, туда много собираются.…

— Довольно, чтобы многие из вас сегодня уже полетели на суд к Аллаху! Много часов прошло, — наши всё ползли к этой башне, а она, казалось, всё дальше и дальше отступала. То пропадала, когда отряд огибал скалы, то являлась опять над самыми головами в опаловой глубине неба, то убегала вдаль. Чёрные бойницы её зловеще зияли… За её чёрным ходом должна быть смелая арка переброшенного через пропасть моста… Кто соорудил его — никто не знал… Горцы говорили, что это дело рук Аллаха, когда шайтан одним ударом…