Русская классическая проза

— А кухарк пріятно это? Пріятно нешто? Нтъ, я, вонъ, въ Озеркахъ на дач съ господами жила, такъ тамъ молочникъ и въ руку-то кухарк сунетъ, да и пару пива… Я къ жен Терентья: «Такъ и такъ, говорю, поставь парочку». А она мн: «Поди ты, говоритъ, у меня и на мужнино-то пьянство глаза бы не глядли, а тутъ вдругъ съ тобой пей». «Да ты, говорю, сама-то не пей, а мн поднеси». Такъ и не поднесла. Пошла я въ горести въ питейный къ Аверьянычу, тамъ мы вдь тоже для господъ пиво забирали, — «попотчуй, говорю,…

— Да разве птица естъ грибы? — А то какъ же? Сорока только грибами и питается. Когда грибовъ много, тогда и сорокъ много. — А ведь и въ самомъ деле нынче сорокъ много. — Да ужъ это правильно-съ. Это не нами замечено. Это старики замечали. Какъ грибная осень, такъ и сороки-белобоки скачутъ. Вотъ большой красный грибъ, говорилъ Миней, выбравшись изъ канавы и поднимая грибъ. — Видите, онъ ужъ расклеванъ птицей. Вонъ какая язвина въ немъ, а онъ крепкій. — Да это слизень проглодалъ, улитка… …

Зима О жест зимы ко мне, холодный и прилежный. Да, что-то есть в зиме от медицины нежной. Иначе как же вдруг из темноты и муки доверчивый недуг к ней обращает руки? О милая, колдуй, заденет лоб мой снова целебный поцелуй колечка ледяного. И всё сильней соблазн встречать обман доверьем, смотреть в глаза собак и приникать к деревьям. Прощать, как бы играть, с разбега, с поворота, и, завершив прощать, простить ещё кого-то. Сравняться…

   Вскоре случай призвал его в дом г-жи Т*; богатой вдовы и соседки его по деревням. Там сердце Леонса расцвело; там Леонс почувствовал цену жизни и узнал вторично, что существо наше красится только существом другого. Он увидел Агату, милую дочь новой знакомки своей, полюбил ее и был счастлив взаимностью. Агата до семнадцатой весны своей была жива, как поднебесная ласточка; но с самой минуты, когда показался Леонс, веселость невинных лет исчезла и место ее заступила кроткая унылость. Часто большие…

Иногда душевные беспокойства и смущения, схожие с унынием, бывают Божиими попущениями, насылаемыми на нас для того, чтобы испробовать и испытать, укрепились ли мы в характере; иногда же просто для того, чтобы, ища средств спастись от такого беспокойства и уныния, придумали сделать что-нибудь такое, чего бы никак не придумали прежде. Ибо Бог всячески старается нас вразумить и требует, чтобы мы употребили какое-нибудь усилие для узнания Его воли. И потому многие, воспитавшие себя среди волнений, советуют…

«Да, это было вчера, думала маргаритка. Веселый день, первый день моей жизни, догорал… Солнце спускалось всё ниже. Вот, только половина его видна за темными горами, вот оно и совсем скрылось… Какой тяжелый, несносный мрак воцарился кругом, всё исчезло в этом мраке…» Всё, что она видела вокруг себя, всё, чем только любовалась она в течение дня… Значит, и её не видать никому, и ею уже никто не любуется… Мрак — могила красоты, неужели же этот мрак бесконечен?!. Так думала и грустила маргаритка… Она,…

— Разве Ботанический менее приятен для вас? Мне кажется, хотя я и приезжий, что этот сад лучший из киевских садов. — Да?.. Для меня, собственно говоря, все равно; я лишь преследую свою цель, о которой не приходится распространяться с незнакомым человеком, — спохватилась она. — О, это препятствие можно устранить: позвольте тогда отрекомендоваться вам: муромский дворянин Всеволод Андреич Бороздин. Вот, кстати, моя карточка. Обаяние прелестной незнакомки возрастало все сильнее и сильнее. …

— Козинка, № 0. Три сестры спросишь. — Слушаю-с, — мрачно отвечал Семен. Он ожидал, что капитан в виде прогонов ссудит ему гривенник на конку, за который он мог бы опохмелиться, что рассеяло бы его несколько угнетенное настроение духа. — Сегодня майский праздник. Недурно было бы с кумой Агафьей отправиться в Кадетскую рощу на гулянье, да ведь бабе нужно угощение поставить: бутылка водки, пара пива, закусить чего-нибудь, — глядь, на худой конец, рублишко и вылетит. Вот денщик г-д Шлаковых пригласил…

Василий Петрович встрепенулся. Целое утро бродил он с своей тоской-змеей на сердце, всем чужой, всем безвестный, ненужный и никто не обращал на него внимания. Хоть повесься, никому до тебя дела нет. Разве только городовой заберет в участок, как нарушителя общественной тишины и спокойствия. И вот нашелся добрый человек, что поинтересовался его кручиной, и молодой человек словоохотливо ответил ему, словно сбрасывая с своей души тяжелый груз накипевшего там горя. — Спасибо, дяденька, вам за ласковое…

Называюсь. Смотритъ въ «книгу живота». — А! Вы такой-то? — Да, я такой-то. Черкнулъ въ «книг живота» что-то карандашомъ и говорить ординарцу своему: — Этого — къ тмъ. Ординарецъ отвчаетъ: — Слушаю-съ. И машетъ рукою солдатамъ, чтобы меня окружили. Цлыхъ четыре архангела выросло. Одинъ другого здорове. А полковникъ — ко мн съ тою же учтивостью: — Можете итти. Не задерживаю васъ боле. Шествую съ архангелами, и кажется мн, что я во сн. Ничего не понимаю. «Этого — къ тмъ». Почему…

Смотритъ. Прочиталъ господина Меньшикова, изучаю господина Столыпина. Смотритъ. Столыпина кончилъ, «маленькое письмо» самого старика уразумлъ, на послднюю страницу перешелъ, гд печатаются брачныя объявленія и амурныя письма. Смотритъ, извергъ, смотритъ! Не вытерплъ я. Складываю газету вчетверо и подаю попутчику: — Не угодно ли попользоваться? Взглянулъ удивленно и какъ будто смягчился. — Ахъ, говоритъ, это у васъ «Новое Время»? А я думалъ. Благодарю васъ, читалъ, получаю. Постоянный…

Свое впечатление от посещения святых мест – Иерусалима, Палестины, Назарета, Гроба Господня – Гоголь сам называл «сонным». Святые места не улучшили его настроения, наоборот – он еще острее почувствовал в сердце пустоту и холод. 1848–1852 годы психологически были наиболее тяжелыми в его жизни. Им неожиданно овладел страх смерти, он оставил литературно-творческие занятия и углубился в религиозные размышления. Своего духовника – отца Матфея – Гоголь постоянно просил молиться о нем. Однажды ночью он…

В его купе ехал старый крестьянин со своими тремя сыновьями – молчаливые люди с загорелыми лицами и руками, в неловко сидящих на них городских костюмах, явно купленных в провинциальном магазине готового платья, – и какая-то толстая дама с двумя детьми: некрасивой девочкой лет десяти, которая то дремала, то читала книжку с картинками, и мальчиком лет семи, единственным пассажиром, не умолкавшим ни на минуту: – Мама, вот там стоит паровоз! Мама, почему он не двигается? А на нем нет механика? Нет, вот…

Б. – Вот Ломоносов – поэт, лирик, трагик, оратор, ретор, ученый муж… А. – И прибавьте – великий характер, явление, делающее честь человеческой природе и русскому имени; только не поэт, не лирик, не трагик и не оратор, потому что реторика – в чем бы она ни была, в стихах или в прозе, в оде или похвальном слове – не поэзия и не ораторство, а просто реторика, вещь, высокочтимая в школах, любезная педантам, но скучная и неприятная для людей с умом, душою и вкусом… Б. – Помилуйте! Он наших…

Из них Езерский Варлаам Гордыней славился боярской; За спор то с тем он, то с другим, С большим бесчестьем выводим Бывал из-за трапезы царской. Но снова шел под тяжкий гнев И умер, Сицких пересев. Этот намек на местничество, составлявшее point d'honneur [1] нашей боярщины, блещет истинно вольтеровским остроумием, которое, конечно, не возбудит в читателе особенного уважения к «родословным», но вслед же за тем ирония поэта бросается совсем в противоположную сторону: 1 Сущность понятий…

Пушкин явился именно в то время, когда только что сделалось возможным явление на Руси поэзии, как искусства. Двенадцатый год был великою эпохою в жизни России. По своим следствиям, он был величайшим событием в истории России после царствования Петра Великого. Напряженная борьба насмерть с Наполеоном пробудила дремавшие силы России и заставила ее увидеть в себе силы и средства, которых она дотоле сама в себе не подозревала. Чувство общей опасности сблизило между собою сословия, пробудило дух общности…

В чем же должно искать этого ключа? Каждое поэтическое произведение есть плод могучей мысли, овладевшей поэтом. Если б мы допустили, что эта мысль есть только результат деятельности его рассудка, мы убили бы этим не только искусство, но и самую возможность искусства. В самом деле, что мудреного было бы сделаться поэтом, и кто бы не в состоянии был сделаться поэтом по нужде, по выгоде или по прихоти, если б для этого стоило только придумать какую-нибудь мысль, да и втискать ее в придуманную же форму?…

А глядишь: наш Мирабо Старого Гаврила, За измятое жабо, Хлещет в ус да в рыло; А глядишь – наш Лафаэт, Брут или Фабриций, Мужичков под пресс кладет Вместе с свекловицей. {3} Такие люди, конечно, смешны, и с них довольно легонького водевиля или сатирической песенки, ловко сложенной Давыдовым; но поэмы они не стоят. Никак нельзя сказать, чтоб Алеко Пушкина был из этих людей, но и нельзя также сказать, чтоб он не был им сродни. Великая мысль является в действительности двойственно: комически…

Не мешало бы им несколько повнимательнее всмотреться в настоящее положение парламентской формы правления в Европе, – и, оставляя в стороне недоступную для подражания Англию, – обратиться хоть к Италии, к Франции и к их публицистике. Есть чему поучиться в сочинении известного итальянца Марко Мингетти «Политические партии и их участие в юстиции и в администрации», по поводу которого имеется очень интересная статья в «Revue de Deux Monde » известного политико-экономического писателя Лавеле под заглавием:…

Все это мы говорим единственно с тем именно, чтоб упразднить, насколько возможно, обычный, ходячий у нас прием оценки современных явлений, нисколько или очень мало, по нашему мнению, способствующий разъяснению истины. Если прислушаться к общественным толкам, выражающимся и устно, и печатно, так выходит, что во всем «правительство виновато», что от его доброй воли зависит мигом оздоровить и водворить всюду довольство и благосостояние, но что оно, по неразумению или из своекорыстных видов, не прибегает…