Советская классическая проза

— Да, надо работать, — сказал Роберт. — Ну сегодня вы, конечно, ещё не начнёте? — спросил Георгий. — С дороги, конечно, не получится, — согласился Роберт. — Тогда, может быть, пройдёмся по городу? — предложил Георгий. — Вам надо бы на него взглянуть. — Очень хорошая мысль, — сказал Роберт. * * * Город Роберту понравился. Улочки, разбегавшиеся вверх, вниз, вкривь и вкось, сообщали ему уют и своеобразие. Море было торжественно и спокойно. Стояла осень, курортный сезон, строго говоря, закончился,…

Здание гостиницы стояло в лесах. Пахло краской, ходили по досочкам, лифт не работал, но в огромных холлах трещали телевизоры. И номер был огромный, с полированными шкафами, пуфиками и козетками, в алькове две кровати, бра, и на журнальном столике ярко-красный телефон. — Чай надо с дороги, — сказал Азимов. — Я заказал. Ильин быстро разобрал портфель — хорошо, что Иринка в последний момент сунула свежую рубашку и пижаму… Спустились в ресторан. Ильин не привык много есть утром, но Азимов был трогательно…

Жил-был на свете Серенький котик… Тишина сзади становится еще глубже, еще острее. От нее замирает тело, приостанавливается дыханье, …А может быть, я схожу с ума? Может быть, все ребята, и девчонки, и Борис Александрович видят это и оттого так страшно молчат? Я сжимаю мел в кулаке и, глубоко вздохнув, оборачиваюсь. Класс пуст. Тусклые, затянутые пылью парты стоят тремя мертвыми шеренгами. Серой пудрой припорошен учительский стол, К нему плотно придвинут стул, залитый чернилами.…

— Которая будет тяжелее? — Большая не в пример тяжелей, — ответил мастер Петр. — А теперь вглядись и скажи мне: которая ценней — большая или малая. Недолго держал в руках монеты мастер. Он ответил: — Малая не в пример дороже. Необыкновенный искусник чеканил ее, княже. И тогда князь Никита строго приказал: — Вот так же вычеканить мне и мой Кремль. Мастер, тряхнув волосами, низко поклонился: — Вычеканим, княже. Одно только скажу. У московского Кремля герб есть святой: Георгий Победоносец,…

Весной широко, до дальних синих горизонтов разливалась полая вода. Просыпаясь, мы видели в окно огромное, исходящее солнечными зайчиками море, в котором тяжело ворочались, распадаясь на хрупкие звонкие гвоздики, льдины. Мужики — тощий пастух Серафим Тешин и косорукий плотник Костя Ежов — спорили, унесет мост или не унесет. — Элик с Общего сырту ночью, вода прибудет, — убежденно говорил Костя Ежов, — то унесет… Они ставили заметки — тоненькие гибкие веточки тальника — и принимались снимать мост…

В то лето Володя убежал с товарищами на Днепр. Анна Кузьминична не догнала их, она увидела ребят уже с берега: они стояли на самодельном плоту и плыли посередине реки. Володя греб доской, его двоюродный брат Борис Протасов раскачивал плот, а самый маленький из компании, Егорушка, кричал от страха. Борису нравилось, как Егорушка кричит, и он продолжал раскачивать плот. Потом доски, из которых был связан плот, разошлись, и ребята посыпались в воду. Володя схватился за доску, и она удержала его. Вдруг…

— А я Наташа! Знаю, что ты Наташа, улыбнулась Ольга Николаевна. Сто раз по телефону с тобой говорила, да и видела два-три раза, мельком, правда. Ничего не скажешь, красивая зверюшка, породистая. Такой ты и должна быть, Евгений Иваныч большой ценитель зверюшек — это его словечко. Лет тридцать назад он так ее и прозвал — «зверюшка моя таежная». А таежная потому, что он из сибиряков, и не городских, а с глубинки, все предки охотники, до самого Ермака Тимофеича. Я была зверюшкой номер один, а ты, Наташенька,…

«Пикша» стронулась, отошла от стенки, словно пласт земли, отваленный неведомым плугом. Черная вода плавно и мощно потянулась за кормой, казалось, струя повела судно вперед, тихо отдаляя от причала. И вряд ли кто из тех, кто уходил сейчас, мог вспомнить, понять, зачем уходят они от земного уюта, куда их тянут, почему они должны напрягать свои силы, рвать по живому связи. Беспомощность, невозможность совладать с этим всеобщим — н а д о, превращала их в странных маленьких людей, занятых непонятным…

У его матери было детей одиннадцать душ. Чтобы за стол не садилось тринадцать человек, мать выписала из Кукуштана бабушку. Бабушке не хотелось уезжать из Кукуштана, но она пожалела дочку — тринадцать душ за столом каждодневно, ни на что не похоже! — и переехала в Блины. Было хлопотливо и весело. Когда лепили пельмени, от них некуда было деваться пельмени лежали на столах и лавках, и на кроватях, и на подоконниках, мешки с пельменями висели в сенях на морозе. Молоко к столу подавалось в ведре, шаньги…

Първа част. Въжеиграчът Тибул I. Един неспокоен ден за доктор Гаспар Арнери Времето на вълшебниците е минало. По всяка вероятност те не са и съществували никога. Всичко това са измислици и приказки за невръстни деца. Просто някои фокусници са умеели така ловко да измамят разните зяпльовци, че тези фокусници са били взимани за магьосници и вълшебници. Имаше един доктор. Наричаха го Гаспар Арнери. Наивния човек, любителя на панаирите, недоучения студент биха…

И сразу вокруг закричали, заголосили, заплакали женщины и дети. Мальчик дико озирался по сторонам. Он молчал, стиснув зубы и сжав кулаки. Женщина сорвала платок с головы, и грязные седые волосы упали ей на лицо. Девочка вскочила на колени и кричала, раздирая ногтями себе щеки: — Хочу есть!.. Хочу есть!.. Хочу есть!.. Тогда мальчик ударил ее по лицу, и его громкий голос перекрыл вопли и плач: — Замолчите! Мать, замолчи! — крикнул он. Вокруг смолкли. Девочка тихонько скулила, кулаками размазывая…

Скажешь маме, что прошло то время. Да и мы, дети ее, выросли, и печь вряд ли так теперь нужна, к тому ж топить ее — не малая канитель: одних дров да кизяку не напасешься, а там золы каждый раз ведра два выгреби да вынеси. Одной голландки хватило б для тепла. Но мама пуще начинает заступаться за «матушку», да еще и обидится немножко. — Пошто так, Коленька? Чего это ты... — говорит она, удивляясь и недоумевая, будто речь идет не о печке, а о добром, но старом человеке, нуждающемся во внимании и…

— Здравствуйте, доктор, здравствуйте, Павел Нилович! Я вас давно жду… Теперь мы сидим на площадке лестницы, за круглым столиком. Он смотрит на меня с изумлением, так и не понимая, зачем я его разыскала. Для начала разговор заходит о его работе. …Что говорить, трудная у него специальность! Болезнь — это всегда беда. Но нет, пожалуй, ничего более страшного, чем болезнь, поражающая душу. Можно пожаловаться, когда болит рука. Можно посетовать на больное сердце. Но нельзя, невозможно даже близкому…

Большинство, конечно же, устремляется в теплые края: в Крым, на Кавказ или Молдавию. Одни — по путевкам, другие — «диким образом», третьи (счастливчики!) имеют и тех дальних краях близких родственников и не упускают случая порадовать их своим приездом. Большой соблазн для северных жителей — урвать кусочек лета дополнительно к здешнему лету. Тут лето какое? Вторая половина июня, да июль, да первая половина августа. И то, если без дождей обойдется… А вот мастер добычи Роман Григорьевич Антонюк…

У Володи с отцом была даже такая игра — они то выдвигали, то задвигали одну из щеток на полке и профиль на стене шевелил губами, высовывал язык. Об отце в доме напоминало все, хотя мать и сын, щадя друг друга, редко говорили о нем — к еще свежей ране больно было притрагиваться. Большая фотография отца стояла на столе в кабинете, здесь же лежала вырезка из газеты, в которой был напечатан Указ о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Десятки дорогих мелочей, известных только матери и сыну,…

Что особенного в том рабочем районе? Пожалуй, прежде всего, — «привычка к труду благородная», привычка не прятаться за спины других (захребетников тут всегда не любили) и отвечать за все сделанное — тоже не прячась. И — спайка, взаимовыручка, Если делаешь что-то стоящее, все сойдутся, помогут тебе, И — смелость, бойкость, нерасчетливость. Может быть, эти качества определяли известность фабрики — и скатертями, и дружными стачками рабочих. Может, потому здесь был создан и один из первых в России…

Немало минуло времени с тех зимних ожиданий, а помнятся и тревожат они Игоря Божкова и поныне. И город, тот самый, куда ездила мать, для него сделался сейчас столь же близким, как и родное селение. Он стал даже чем-то дороже, вероятно тем, что в нем подружился Игорь с девушкой, о которой думал сейчас с таким же трепетом и волнением, с каким думал в детстве о матери. И, удивляясь, пугался даже этой одинаковости отношений, этого чувства беспокойства за свою мать и знакомую девушку. Вот и…

Ушевский дом предков, не различимых ни моей памятью, ни простой осведомленностью, где в годы моего детства жил брат моей бабушки, добрейший и прелестнейший портной-пьяница Василий Федорович Обронов и его угрюмая жена Олена Васильевна, всегда поражал меня своим аскетизмом. Тут были только дерево, глина и как дань суровой необходимости немного грубого железа. Голое, вытертое до блеска или выцветшее до пепельной блеклости дерево — широченные половицы, еще более основательные лавки, выскобленный стол,…

Я не называю настоящими именами участников стариковского мальчишника: кто знает, как бы посмотрели на это исповедывающиеся деды. О семейной жизни говорить запрещалось. Только о тех, кому не высказано ни слова любви, но образ которой до сих пор носишь в сердце, и в часы раздумий с особой теплотой вспоминаешь, и, чего греха таить, возможно, грустишь о несостоявшемся некогда свидании, на котором следовало б набраться мужества и сказать заветное: «Люблю!» Не каждый участник мог бы ответить: зачем…

глазами, окруженными игольчато-острыми белесыми рес¬ ницами, сидел на поваленном табурете и, зажав между коленями полуботинок, привинчивал к каблуку железную подковку. Приподняв голову, он взглянул на Антона, и лицо его удивленно вытянулось, брови цвета спелого ко¬ лоса поползли вверх, рот приоткрылся, а молоток, зане¬ сенный для удара, застыл на уровне виска. — Эх, да ты красивый, Антошка! — вымолвил он со¬ крушенным шопотом. — Гляди-ка... А я-то считал, что ты вроде меня,…